Рецензии

В романе «Останется при мне» тема подведения итогов, еще не расставания с жизнью, но осознания и приятия ее конечности, звучит в ней особенно пронзительно.

«Само собой и вообще» оставляет после прочтения то самое ощущение, будто бы ты только что уехал из большой шумной семьи, где гостил несколько дней. Ты уже привык к характерам домочадцев, вник в их проблемы, успел принять чью-то сторону и даже поучаствовать в скандале.

Десятки томов, посвященных расшифровке и интерпретации сакрального «дыр бул щыл», только мешают разобраться в явлении зауми. Художественная богема, превозносящая Крученых и компанию, — худшие читатели из возможных. В этом авторы верны будетлянской идее о борьбе с диктатом рассудка.

Между выходом первой и второй книг проходит три года, Агата — такая же огненно-рыжая и такая же «взрослая, умная и ответственная» девочка. И, несмотря на все это, она все также легко впутывается в приключения со всяческой нечистью.

Спектакль получился похожим на сон – красочный, наполненный необыкновенными, запоминающимися образами, сопровождающийся ощущением полета среди звезд, но вместе с тем – лишенный подлинного содержания.

Семь историй, составляющих книгу Володина, так или иначе связаны с переходом в Бардо. Но главной проблемой романа становится не смерть героев и даже не пресловутая смерть автора — «Бардо иль не Бардо» провозглашает смерть диалога.

В этой книге футбол — единая стальная основа, на которую нанизаны сюжеты рассказов, ее составляющих. Порой это вымысел, а порой (и, кажется, это в книге встречается гораздо чаще) авторы рассказывают историю своего личного соприкосновения с футболом.

Не заставлять отпрысков читать книжки — легко. Нужно просто позволить им выбирать то, что нравится. Отложите на время список для внеклассного чтения и обратите внимание на умные комиксы.

Истории с настоящими героями, о которых Майя Кучерская говорит на языке любви и безусловного понимания, — это громкий призыв к тому, чтобы увидеть другого человека, разглядеть боль, которую каждый из нас носит в себе.

Каменский в книге и поэт, и рекламщик, и первооткрыватель в области стихосложения, и акционист, а также циркач, авиатор, рыбак и охотник, писатель как минимум европейского уровня, конкурент самого Маринетти. Практически барочное великолепие.

«Бруклин» — полный то меланхоличной грусти, то радости роман о жизни на стыке двух миров и двух эпох. О сложности выбора, о сомнениях и их преодолении, о тоске по прошлому и предвкушении будущего. Неспешное повествование об обычной ирландской девушке, перебравшейся в Америку в поисках лучшей жизни.

Именно это и есть самое главное в «Истории одного немца» — личная жизнь одной-единственной души, вобравшей в себя и крупные события, и секунды страха, и унижения среди бела дня, и мучительные ночные размышления.

С гоголевской неутомимостью Сенчин пишет о простых русских людях, жителях деревни, в беспросветной жизни которых все же нет-нет да и мелькает лучик надежды. Жители далеких, забытых почти всеми городков и полустанков, учителя и сотрудники крошечных музеев, в существовании которых есть не меньший смысл, чем у жителей столиц.

Эта книга — предупреждение. Мы должны быть готовы к тому, что когда-нибудь, возможно, нам предстоит решать жизненные шарады еще круче, чем выпали на долю героев книги. Именно эта интонация — грустная и ностальгическая — и является основой «Обратного адреса».

Красной нитью через весь роман проходит идея о том, что в этой истории нет тех, кто уходит, и тех, кто остается. «Гениальные подруги» уходят только на время, а возвратившись, остаются навсегда.

«Дом на краю ночи» сочетает в себе мистику и реальность, человек здесь существует бок о бок с островом, вместе они и меняются. История рода Эспозито начинается в 1914 году и завершается в 2009-м. Книга Бэннер — это семейная сага, отразившая синтез экзистенциальных размышлений человека и всеобъемлющей, искренней любви.

Вырыпаев не придает написанным произведениям какой-то радикально новой формы. В основном это театр текста с минимальным набором действий (отсюда, видимо, и такое желание современных режиссеров привнести собственные приемы).

Григорий Козлов нечасто обращается к мировой драматургии. И это удивительно — режиссеру легко дается работа с пьесой Мольера, содержание которой раскрывается перед зрителями с неожиданной стороны.

Роман-автобиография «Вот идет человек» вышел в Германии в 1945-м, русский же перевод задержался более чем на полвека, но наконец-то читатели могут узнать историю Александра Гранаха, прошедшего войну, бежавшего из плена, прожившего куда больший срок, чем отведено смертному.

Книги Анисимова вызывают доверие, которое особенно важно, если целью является работа с мифами, сформировавшимися в массовом сознании и затмившими собой реальные исторические события.

«Подобно Всевышнему, писатель в своей книге должен быть нигде и повсюду, невидим и вездесущ. Как говорят французы, „il brille par son absence“ — „блистает своим отсутствием“». Ставшее хрестоматийным заключение Владимира Набокова то и дело всплывает в памяти при чтении романа «Ищите женщину».

Наличие общеисторического сюжета, нашедшего отклик в судьбе человека, оказывается критерием, определяющим качество текстов, попавших в книгу.

Всем известная разница между любопытством и любознательностью предстает перед читателями в новом свете. Точнее, Мангель говорит этой разнице «нет», а взамен представляет свое новое «любопытство», играя его значениями, словно солнечным зайчиком.

Забава, которой предаются за большие деньги герои «Манараги», может показаться невинной, тем не менее перед нами вновь знаково-символический акт прощания с homo sapiens.

Книга Андрея Филимонова вышла в финал премии — наравне с романами таких известных авторов, как Андрей Рубанов и Анна Козлова, чьи новинки анонсировали чуть ли не словами «триумфальное возвращение». А о Филимонове почти никто не слышал до этого года. Шутка ли.

Признание в любви не может быть публичным; любовная речь одинока и разбита на фрагменты. Такое нелинейное, сбивчивое откровение нам и представляет Саймон Кричли.

Под обложкой книги «Без купюр» скрываются, можно сказать, две книги — «Литературные вдовы России» и «Заметки к воспоминаниям об Иосифе Бродском». Первая из них  была издана вдовой Проффера после его смерти; вторая и вовсе не была закончена и никогда не публиковалась: против этого возражал сам Бродский.

Если для Шекспира весь мир был театром, то для Франсиса Пикабиа, французского авангардиста начала двадцатого века, весь мир — это караван-сарай (дворец на торговом пути, служивший домом отдыха).