Вернуть лирической речи, изначально противоестественной, интонацию живой человечности, совместить эти два словно бы не пересекающихся начала, — задача, объединяющая Гандлевского-лирика и Гандлевского-эссеиста: в своих последних стихах он не чурается обсценной лексики и во всех — духа живой физиологии.

Себастьян Фолкс замахивается на новые вершины и делает это демонстративно, выбирая в качестве главного героя не просто чудаковатого юношу, а очевидного социопата. Первые главы «Энглби» навевают воспоминания в большей степени о «Стоунере», чем об «Исчезнувшей»: разговоры о Чосере, эстетика пыльных библиотек и созидательное жизнеописание кэмбриджского изгоя.

Актуальность «Дома имен» очевидна: даже при условных новых лозунгах, что этот мир стал немного более «женским», он все еще бесконечно мужской. Мужчины могут по некоторому исторически сложившемуся праву больше, чем женщины: что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку.

Стихи Алексея Шестакова — лирические послания из какого-то темного и смутно знакомого далека.

Элеанор Олифант с ее прошлым, шрамом на лице и любовью к водке была очень многообещающим персонажем. Которая заслуживала даже хэппи-энда — но без макияжа, новой одежды, кошки и фраз типа «на глаза навернулись слезы» и «в горле встал обжигающий ком».

«Наполеонов обоз» Дины Рубиной — книга для пенсии. Роман — по крайней мере, заявленный первым том «Рябиновый клин» — старчески нетороплив и размерен, он не может существовать без длиннот и отступлений, в нем уже слышно отставание от языка эпохи.

То, что из Евгения Водолазкина получится замечательный рассказчик и учитель, стало понятно после выхода в свет его первых крупных текстов — романов «Соловьев и Ларионов» (2009) и «Лавр» (2012). «Авиатор» (2016) и «Брисбен» (2018) подтверждают и статус волшебника.

В рассказе Константина Волчкова «Фарш» герой прокручивает одно и то же событие в воспоминаниях, разговорах и снах. И за всем этим упускает из памяти гораздо более важные вещи.

«Дом, который построил Джек» — это еще и очередное напоминание, что искусство давно утратило какие-либо этические ограничения, что в нем нет ничего запрещенного и что даже жутко натуралистичные сцены насилия вполне совместимы со зрительским наслаждением, пусть и несколько извращенным.

Сюжетные линии их жизней вообще параллельны. Приезд в Москву, становление в профессии, благотворительный фонд, уход из профессии... Их многое роднит ― и читатель понимает, почему диалог ведут именно эти два человека. Почти одногодки, две женщины пытаются понять, о чем мечтали они и их сверстники, к чему пришло их поколение, куда ему идти дальше.

Уродство, по Курниавану, становится синонимом мудрости: в то время как некоторые другие героини романа во всех смыслах безумно красивы — у них «ума в шестнадцать лет как в шесть». Внешность не делает никого счастливым — подобный подарок судьбы не является гарантом крепкой семьи и настоящей любви. 

Хендрик Грун находится в доме, куда попадают старики, неспособные жить самостоятельно. У них есть свои комнаты, медицинский уход, здоровое питание, игры в бинго по вечерам и гимнастика «красивые движения» раз в неделю. Но в «свою» комнату нельзя перевезти любимую кошку — придется сдать ее в приют. Таблетки, даже если их целый ящик, не помогают. Еда в столовой не вызывает аппетита, а «красивые движения» для кого-то становятся последними в жизни.