Город-палимпсест

  • Сэмюел Дилэни. Дальгрен / пер. с англ. А. Грызуновой. — М.: Иностранка : Азбука-Аттикус, 2020. — 896 с.

В 1969 году Сэмюел Дилэни, автор фантастических романов, удостоенных серьезных жанровых литературных премий (Хьюго, Небьюла), берется за новый большой проект. Спустя пять лет появляется «Дальгрен» — произведение, не умещающееся ни в какие жанровые рамки. Одни критики (и среди них Умберто Эко) воспевали роман, сравнивая его с «Улиссом» Джеймса Джойса. Другие — например, фантасты Филип К. Дик и Харлан Эллисон — его возненавидели. Уильям Гибсон в предисловии к переизданию 1995 года признался, что никогда не понимал эту книгу. Но странность не помешала «Дальгрену» стать бестселлером в Америке и завоевать сердца читателей наряду с такими сложными книгами, как «Радуга тяготения» Томаса Пинчона, «Бесконечная шутка» Дэвида Фостера Уоллеса и «Иерусалим» Алана Мура. Спустя пятьдесят лет после появления в печати «Дальгрен» наконец-то добрался до России в блистательном переводе Анастасии Грызуновой.

Действие романа разворачивается в крупном промышленном американском городе Беллоне. В тексте не проговорено (возможно, как и многое в романе, это случайное совпадение), но Беллона носит имя древнеримской богини войны, чей культ был жестоким и кровопролитным: во время празднеств, например, жрецы наносили друг другу удары кинжалами. В городе недавно произошла необъяснимая катастрофа. Странные атмосферные явления — сухой воздух и вечные сумерки — сменяет ночь, в которой светят две луны, а днем небо иногда заполняет огромный шар солнца. Квартал высоток может гореть неделю, а на следующей оказаться целым. Вода в квартирах по большей части есть, а вот электричество — от случая к случаю. Радиоволны и другие сигналы извне в Беллону не просачиваются, город полностью отрезан от жизни за его пределами — снаружи про него просто забыли. В большинстве своем его бывшие обитатели бежали, город стал прибежищем маргиналов и заблудших душ. При этом покинуть Беллону или попасть в нее просто — было бы желание.

Сюда и приходит главный герой — забывший свое имя бродяга. Он мгновенно обзаводится разновидностью кастета — острой «орхидеей» — и кличкой Шкет. Проводит время в коммуне, оккупировавшей парк, спит с кем попало, из любопытства пытается работать, возглавляет местную банду и... пишет стихи. Мытарства Шкета и составляют весь сюжет «Дальгрена», закольцовывают роман от попадания в до «выпадения» героя из города. Глазами Шкета читатель видит Беллону. На примере героя Дилэни показывает работу мозга на грани помешательства. Шкету не чужды никакие эксперименты, он воспринимает информацию в мельчайших деталях.

Жизнь — в основном страшная штука, где попадаются моменты чуда и красоты. Но страшна она в основном тем, что ее так много и она с ревом забирает все пять чувств. Я лежу у себя на антресолях, в одиночестве, среди ночи — а она врывается с ревом. И я работаю — вырезаю из нее по чуть-чуть, строю мгновения порядка.

Почти сразу Шкету в руки попадает тетрадь, исписанная с одной стороны каждого листа. Захваченный сиюминутным порывом, он начинает вести на пустых страницах дневник, а чуть позже — писать стихи. Работа Шкета заключается в том, чтобы пришпилить к бумаге окружающий мир. Перед читателем разворачивается процесс фиксации реальности, появления нужных слов в единственно верном порядке из того самого «сора», о котором знают все поэты.

Наивысочайший момент, что я помню (размышлял Шкет), — когда я голым сидел под деревом, с тетрадкой и ручкой, записывал слово, потом еще, потом еще, и слушал, как они сплетаются, а небо светлело, выползая из ночи.

Шкет ведет своего рода хронику, очень подробную и субъективную. Поскольку в Беллоне отсутствует время, действие захватывает пространство, расширяющееся во все стороны. Это отражено и в структуре книги. «Дальгрен» поделен на семь частей, плавно переходящих одна в другую вместе со Шкетом. Вот знакомство с городом и его странными жителями, а вот уже набег с бандой, называющей себя «скорпионами», на опустевший торговый центр. Последняя часть, «Анафемата: Чумной дневник», окончательно запутывает читателя. Это дневник Шкета, состоящий из, как мы помним, не только его собственных записей, но и заметок прошлого владельца. Где начинается одно и заканчивается другое, понять в принципе невозможно, мало того, оно и изложено не по порядку: закончив один фрагмент (обрывающийся на середине фразы) читатель переходит к следующему, из которого становится ясно, что события, случившиеся в предыдущем отрывке, здесь еще не произошли. Параллельно на страницах дневника появляются вставки, словно дописанные на полях. Этот типографский прием еще сильнее расширяет пространство действия. Все это немного напоминает «Дом листьев» Данилевского с лабиринтами вставок вокруг основного текста. Этот прием характерен только для последней части «Дальгрена», автору как будто было важно показать «неотредактированную версию» дневника. Читать это практически невыносимо, но в концовке дан своеобразный ключ к пониманию всей книги. Ключ, впрочем, ведет к двери с новым замком, и так далее до бесконечности.

Здешняя моя жизнь все больше напоминает книгу, где первые главы, даже титул обещают загадки, что разрешатся лишь в конце. Но читаешь — и подозреваешь все отчетливее, что автор потерял нить повествования, что вопросы не разрешатся никогда, или — еще огорчительнее, — что положение персонажей слишком переменится к финалу и ответы на изначальные вопросы обернутся банальностью.

Дело в том, что Шкет пытается упихнуть в дневник всю жизнь разом — это особенность его восприятия. Для него нет незначительных деталей, записанный текст должен в точности соответствовать процессу мышления, поэтому повествование перепрыгивает с одной темы на другую, как мысли приходят по аналогии. События и описания смешаны с физическими ощущениями, мнениями самого Шкета, процессом написания стихов. Текст заставляет читателя приобщиться к нему всеми органами чувств. Чтобы читать «Дальгрен», нужно решиться на перепрошивку собственной оптики.

Сперва кажется, что в основе романа лежит загадка (попытка Шкета вспомнить собственное имя, например). Но смысл чтения «Дальгрена» не в том, чтобы разгадать тайну или прийти к какому-то выводу. В этот текст нужно просто зайти и погулять вместе с главным героем, перебирая топологию города-палимпсеста и лица новых знакомых. От внимания Шкета не ускользает не только Беллона: он составляет словесные портреты каждого человека, попадающегося ему на пути, встраивает их в ландшафт, расширяя свой опыт. Героя интересует, что за люди живут здесь, как город влияет на них и наоборот, и во что он сам тут может превратиться. Так он оказывается в компании музыкантши Ланьи и присоединившегося к ним чуть позже юного Денни. Они составляют странное любовное трио, союз полифоничный и радостный, и это, пожалуй, самые здоровые отношения из всех, что можно увидеть в книге. Шкет обнаруживает, что органично вписывается в любую обстановку, будь то богемная семейка Ричардсов, живущая, словно никакой катастрофы в Беллоне не произошло, или банда скорпионов, главарем которой он случайно становится. И он дает голос всем жителям, собирая их в стихотворные образы: скорпиона Кошмара, девушку в синей кофте, не удостоенную имени, но примеченную Шкетом. В его воспаленной памяти и затем на бумаге остаются и прохожие, и посетители единственного в городе работающего бара, и члены банды, и нобелевский лауреат, и бывший астронавт, приехавшие посетить город.

Беллону с ее сложным характером формируют все эти странные личности, и наоборот — топология пространства влияет на жизнь людей, одаривая их внезапной безграничной свободой. Из этого каждый выжимает, что может: кто ходит голышом, а кто придумывает себе новый смысл существования, кто пытается стать представителем власти (за неимением желающих брать на себя такую ответственность). Дилэни мастерски играет со всеми вариантами, делая реверансы культуре шестидесятых-семидесятых с усилившимися социальным, феминистическим, расовым дискурсами. Достаточно прочитать названия книг, упоминаемых героями (от Канта до популярных в свое время левых газет и эротических романов), прислушаться к их рассуждениям об искусстве и одиночестве, чтобы понять — подтекстов там одной рецензией даже не зачерпнуть.

Но влюбиться в «Дальгрен» можно не только за смыслы, собирая их как цепочку из «призм, зеркал и линз». Сила романа в том, что он получился у Дилэни ровно таким, каким был задуман. Имеется в виду не количество откровенных и шокирующих сцен — здесь шоком становится сам язык. Фонарь — «расплывчатая жемчужина», труп погибшего от падения — «мягкоглазый, желейнобокий». Между словом и его воплощением на бумаге как будто не было посредника. Недаром многие рецензенты полюбили произведение именно за стиль.

Темное причастие на горящих улицах, в этом пейзаже и с воспалением чувств, обещает более стерильные муки.

Шкет оглянулся на город в саване, словно запекшийся под пеленой дыма, — улицы понатыканы вслепую, цвета перламутровы и пастельны; какие гигантские расстояния сокрыты в суженном поле зрения.

Язык для Шкета, как и для самого автора, — это и способ познания мира, и сам мир. Описания отдельных сцен обрываются короткими монологами от первого лица, в стройный текст вдруг врывается мешанина рандомных слов и звуков. Словно диссонансы в гармонике Ланьи, соединенные воедино, образы являют собой жуткую и сильную красоту, как будто читаешь не один роман, а пять разом. Переводчица Анастасия Грызунова совершила настоящий подвиг, переложив эту музыку смыслов на русский язык и снабдив емкими пояснениями в сносках. Это работа не только с языком, но и экскурс в историю, культуру Америки 60-х, без которого было бы сложно читать роман сегодня.

Современной «культуре отмены» было бы что сказать Дилэни, не будь он сам чернокожим бисексуалом. В «Дальгрене» много спорных, порой весьма шокирующих сцен, логика и поступки отдельных персонажей (а иногда и главного героя) противоречат не только новой норме современности, но в целом здравому смыслу. Время написания романа совпадает со временем экспериментов автора с веществами, сексуальными предпочтениями, идентичностью. В молодости он носил кличку «Чип», о чем сказано в сноске к названию одной из глав романа, и эта неуловимая деталь, точно подмеченная переводчицей, позволяет сделать вывод, что Шкет (Kid) — творец-экспериментатор, потерявший собственное имя — альтер эго автора. Помимо того, что Шкет страдает от тех же проблем с восприятием реальности, с которыми столкнулся сам Дилэни (например, дисметрией — нарушением ориентации в пространстве, когда человек не может судить о расстоянии на глаз), для них обоих важно отражение окружающего мира в творчестве. Вся проза Дилэни строится на попытке показать читателям истинное значение образов, которые он видит. Вот и Шкет страдает от невозможности изобразить реальность во всей полноте на бумаге.

Я хочу писать, но умею пришпилить словами лишь само это желание.

Меня, видимо, просто бесит, чего не умеет письменная речь.

В «Дальгрене» Дилэни, наконец, обрел свой язык, сказал все в точности так, как хотел, не оглядываясь на жанровые и другие ограничения, предписанные временем и средой. «Дальгрен» не является, строго говоря, фантастикой, за что и был осужден в свое время нишевым сообществом, но он навсегда останется в литературе примером работы со словом, расширяющей рамки привычного восприятия и приближающейся к самой структуре мышления.

Дата публикации:
Категория: Рецензии
Теги: Азбука-АттикусИностранкаМария ЗакрученкоСэмюел ДилэниДальгрен 
Подборки:
2
0
8166
Закрытый клуб «Прочтения»
Комментарии доступны только авторизованным пользователям,
войдите или зарегистрируйтесь