Дэвид Фостер Уоллес. Бесконечная шутка

• Дэвид Фостер Уоллес. Бесконечная шутка / пер. с англ. Алексей Поляринов, Сергей Карпов. — АСТ: Астрель-СПб, 2018. — 1280 с.

Футбол, наркотическая зависимость и возможное будущее, плюс 388 сносок, к некоторым из которых даны отдельные пояснения. Все это составляющие большой «Бесконечной шутки» Дэвида Фостера Уоллеса. Один из переводчиков Алексей Поляринов по просьбе «Прочтения» подготовил восемь советов о том, как начать читать объемный и сложный роман, выхода которого ждали все, и не остановиться на полпути.

 

Пока Гейтли рос и переходил из класса в класс общественной школы, его прозвищем было Бим, или Бимми, или Бимулятор, и т. д., от акронима Б. И. М.— «Бронированный Исполинский Мудила». Это на Северном побережье Бостона, в основном в Беверли и Салеме. Голова у него была огромная даже в детстве. Когда он достиг полового созревания в двенадцать, голова казалась чуть ли не полметра в обхвате. Стандартный футбольный шлем на нем смотрелся как шапочка. Тренерам приходилось заказывать особые шлемы. Но Гейтли того стоил. После шестого класса каждый тренер говорил ему, что место в первом дивизионе команды вуза у него в кармане, если он поднажмет и сосредоточится на победе. Воспоминания о полудюжине разных перекачанных, бритых машинкой и предынфарктных тренерах сгущаются вокруг хриплого ударения на поднажатии и предсказаниях безграничного будущего Дону Г., Бимми Г., пока его не выгнали из школы в предпоследнем классе.

Гейтли пробовал разные позиции — и фуллбэком в нападении, и внешним лайнбэкером в защите. Он был подходящего размера для линии защиты, но там уходила бы впустую его скорость. Будучи за 230 фунтов весом и тягая от груди уже побольше того, в седьмом классе Гейтли пробегал 40 ярдов за 4,4 секунды, и легенда гласит, что тренер средней школы Беверли побил даже это время, когда бегал в раздевалку подрочить на секундомер. А самым большим его преимуществом была нестандартная голова. Гейтливская. Голова была бронированная. Когда им не хватало ярдов, они строились так, чтобы перед Гейтли оставался только один защитник, и бросали ему мяч, и он опускал голову и бросался, не спуская глаз с покрытия поля. Верхушка его специального шлема была как прущий на тебя метельник поезда. Защитники, наплечники, шлемы и бутсы так и отлетали от головы, часто в разных направлениях. И голова не имела страха. В ней будто не было нервных окончаний, или рецепторов боли, или чего там. Гейтли развлекал товарищей, разрешая закрывать об голову двери лифта. Разрешал о нее что-нибудь ломать — коробки для ланча, подносы из столовки, футляры для скрипок очкастых задротов, клюшки для лакросса. К тринадцати ему больше не приходилось самому покупать себе пиво: просто спорил с кем-нибудь на упаковку из шести банок, что выдержит удар тем или иным предметом по голове. Из-за игр с дверями лифта его левое ухо навсегда осталось как бы пожеванным, и Гейтли предпочитает длинную по бокам прическу паж под горшок, чтобы скрывать изуродованное ухо. На одной скуле до сих пор вдавленная лиловая черта с 10-го класса, когда на вечеринке пацан из Северного Ридинга поспорил с ним на упаковку из дюжины банок, что вырубит его носком с мелочью, а потом врезал не по черепу, а под глаз. Вся линия нападения Беверли с трудом оттащила Гейтли от того, что осталось от пацана. В юности Гейтли славился как очень веселый, смирный и покладистый до определенного момента, но если ты этого момента достиг — уж лучше бы тебе бежать 40 ярдов быстрее 4.4 секунды.

Тусовался он всегда только с пацанами. Его веселая свирепость пугала девчонок. Да он и понятия не имел, как общаться с девчонками, кроме как пытаться их впечатлить, разрешая посмотреть, как кто-нибудь делает что-нибудь с его головой. Его сложно было назвать ловеласом. На вечеринках он всегда был в гуще той компании, которая пьет, а не танцует.

Наверное, удивительно, учитывая его габариты и домашнюю обстановку, что Гейтли не был хулиганом. Не был он и добряком, или героем, или защитником слабых; не то что бы он героически заступался за задротов и аутсайдеров перед ребятами, которые хулиганами были. Ему просто было неинтересно измываться над слабыми. Он так до сих пор и не понял, к его это чести или нет. Все могло сложиться иначе, если бы военный полицейский хоть раз поднял руку на Гейтли, а не уделял все внимание стремительно слабеющей миссис Г.

Свой первый дюбуа он выкурил в девять лет — маленькая тонюсенькая самокрутка, купленная у ниггеров-старшеклассников и раскуренная с тремя другими футболистами из началки в свободном летнем коттедже, ключ от которого был у одного из них, под репортажи по эфирному телевидению, как ниггеры буйствуют в горящем Лос-Анджелесе, Калифорния, после того как Органы засняли за суровым избиением ниггера. Спустя несколько месяцев он впервые реально напился, когда они с друзьями-футболистами закорешились с мужиком из «Оркина», который любил спаивать детей «отвертками» до отупения, в свободное от работы время ходил в коричневой рубашке и берцах и читал им лекции про ZOG и «Дневники Тернера», пока они хлестали купленный им апельсиновый сок с водкой, равнодушно пялились в ответ и переглядывались, закатывая глаза. Очень скоро все интересы футболистов, с которыми общался Гейтли, сводились к тому, чтобы накуриться, играть на воображаемой гитаре, ссать на дальность и теоретически рассуждать об Иксе с девчонками с пышными прическами с Северного побережья, ну и придумывать, чего бы еще такого разбить о голову Гейтли. У них тоже всех были, типа, домашние обстановки. И среди них только Гейтли оставался по-настоящему предан футболу, и то, наверно, только потому, что ему раз за разом твердили про настоящий талант и безграничное будущее. Его с началки считали учеником с Синдромом дефицита внимания и нуждающимся в Спецобучении, с особенным Дефицитом в языковых дисциплинах, но это отчасти потому, что миссис Г. сама почти не умела читать, а Гейтли не хотелось, чтобы ей было стыдно. И но зато он не жаловался на Дефициты с мячом, или холодным пивком, или «отвертками», или дюбуасами из высококачественной травы, или особенно в прикладной фармакологии — ни разу с тех пор, как он впервые закинулся Кваалюдом в тринадцать.

Как только вся память Гейтли об истоках «отверток» и синсемилльи начинает телескопически складываться в одно воспоминание о том, как он ссыт апельсиновым соком в Атлантику (он и туповатые жестокие хулиганы и футболисты из Беверли, с которыми он тусовался и залпом выпивал по кварте обжигающего апельсинового сока, стоя по щиколотку в песке на побережье Северного побережья лицом на восток, запускали длинные струи мочи цвета американских юридических блокнотов в набегающие буруны, пенящиеся у ног, с пеной теплой и желтоватой от их мочи — это как плеваться против ветра: Гейтли за кафедрой уже начинал говорить, что оказалось, он с самого начала ссал против ветра, буквально, в случае с алкоголем), точно так же схлопывается двухлетний период до того, как он открыл для себя оральные наркотики, весь период с 13 до 15, когда он сидел на Кваалюдах и пиве марки «Хефенриффер», и ужимается под названием, которое сам Гейтли до сих пор помнит как «Нападение тротуаров-убийц». Кваалюды и «Хефенриффер» также обозначили вступление Гейтли в новую, более дурную и менее спортивную школьную компанию БСШ, одним из членов которой был Трент Кайт 363, записной ботан с ноутбуком под мышкой, без подбородка и с носом как у тапира, и, пожалуй, последний фанатичный фанат «Грейтфул Дэд» младше сорока на Восточном побережье США, который заслужил почетное место в дурной наркокомпании средней школы Беверли исключительно за свой дар трансформировать кухню в любом доме с отпускующими родителями в рудиментарную фармацевтическую лабораторию, где бутылки из-под соуса барбекю служили колбами Эрленмейера, микроволновки циклизировали ОН и углерод в трехкольцевые структуры, синтезируя метилендиокси-психоделики из мускатных орехов и сассафрасового масла, эфир — из древесного угля, дизайнерский мет — из Триптофана и L-гистидина, иногда с помощью только обычной газовой плиты и родительской посуды Farberware, даже в силах извлечь в достаточном количестве тетрагидрофуран из жидкости для чистки ПВХ-труб — а то так-то флаг в руки и барабан на шею в заказах тетрагидрофурана у любого производителя бытовой химии в 48 нижних штатах / 6 провинциях на выбор без последующего немедленного визита парней из ОБН в костюмах-тройках и отражающих очках, в те годы,— и затем превратить самый обычный Соминекс с помощью тетрагидрофурана, этанола и любого катализатора для связывания белка в без одной Н3С-молекулы старый добрый двухфазный метаквалон, он же бесстрашный Кваалюд. Кайт прозвал свои кваалюд-изотопы «Кво-Вадисами», и они были любимчиками 13—15-летнего Бимми Г. и его дурной компании лодырей с ирокезами, с которыми он закидывался Людами и Кво-Вадисами, запивая «Хефенриффером», что и привело к некоему мнемоническому затемнению, отчего весь этот двухлетний интервал — тот же интервал, когда бывший военный полицейский нашел себе другую — разведенку из Ньюберипорта, которая, видать, лучше держала удар, чем миссис Г.,— и отчалил в обклеенном стикерами «Форде» с моряцким вещмешком и бушлатом,— весь этот период закрепился в трезвой памяти Гейтли только как смутная эра «Нападения тротуаров-убийц». Подсев на Кваалюд и поллитрушки «Хефенриффера», Гейтли и его новые други внезапно узнали о тайном, недремлющем злом умысле обычно таких невинных общественных тротуаров. Не надо быть мозговитым Трентом Кайтом, чтобы врубиться в уравнение (Кваалюд) + (даже не так уж много пива) = привет в лобешник от ближайшего тротуара: то есть прогуливаешься себе по тротуару, никого не трогаешь, и тут тротуар как бросится на тебя и: ХРЕНАК. И это, блять, тенденция. Так банда стала презирать пешие прогулки под Кво-Вадисами и мечтать о водительских правах, и уже из этого рассуждения можно сделать кое-какие выводы о суммарном IQ, брошенном на проблему Нападений. Крошечная перманентная черточка у левого глаза и на вид безобидная ямочка на подбородке — наследие Гейтли после периода до Перкоцета, а одним из преимуществ углубления в лес оральных наркотиков стало то, что Перкоцет + «Хефенриффер» вообще не допускали той вертикальной мобильности, в которой ты уязвим относительно недремлющего злого умысла тротуаров.

Поразительно, но все это почти никак не повлияло на способности Гейтли к футболу,— но, в конце концов, он был предан футболу не меньше, чем оральным ЦНС-депрессантам. Хоть какое-то время. Тогда у него еще были дисциплина и строгие личные правила. Он употреблял Вещества только по ночам, после тренировок. Между 09:00 и 18:00 в течение сезона игр и тренировок — даже пивка ни капли, а перед самими играми в четверг вечером он позволял себе не больше одного дюбуа. В течение футбольного сезона он держал себя в ежовых рукавицах до самого заката, а потом уже отдавался на милость тротуаров и убаюкивающего гула. REM -фазу наверстывал на уроках. К первому году средней школы он вошел в команду «Минитмены» школы Беверли-Салем и оказался на академическом испытательном сроке. Большую часть дурной компании, с которой он корешился, отчислили на второй год средней школы за прогулы, оборот или что еще похуже. Гейтли держался до семнадцати.