Колонка главреда: язык vs сюжет, или шорт-лист премии «Странник-НОС»

Некоторое время назад были объявлены обладатели премии «НОС» в разных номинациях. В новом выпуске «Колонки главреда» Полина Бояркина поделилась впечатлениями от короткого списка «Странник-НОСа», в жюри которого она была в прошлом сезоне, и постаралась определить, о каких тенденциях современной литературы может говорить этот шорт-лист.

В адрес литературных премий принято высказывать критику — в том числе потому, что их короткие и длинные списки не репрезентативны и туда попадают только те тексты, которые и так на слуху. Но это верно лишь отчасти. Безусловно, формирование лонг- и шорт-листа членами жюри или иным экспертами — процесс не лишенный субъективности, но отбор этот все же идет из большого массива книг, вышедших за год-два до начала подачи заявок. И поэтому так или иначе книги эти демонстрируют нам состояние текущего литературного процесса, а значит, возможно делать выводы о его тенденциях и закономерностях.

Победителя премии «НОС» определяют в ходе открытой дискуссии, а одна из задач премии , как подчеркнул во время дебатов в Екатеринбурге куратор «Странник-НОСа» Кирилл Кобрин, «сделать понятным и внятным разговор о книгах — который будет идти не на языке критиков, филологов, обозревателей»

Будучи и тем, и другим, и третьим, сложно откреститься от своей идентичности, особенно если считаешь, что во многом именно элементы филологического анализа выводят разговор о книгах в какое-то более объективное поле. Но — попробую совершить невозможную эквилибристику и пройтись по тонкой грани между филологическим анализом и субъективными впечатлениями — и еще, в идеале, не повторить ничего из того, что было сказано и написано мною раньше про лонг-лист. Что ж, планку задрала — поехали.

Кажется, все произведения шорт-листа (да, впрочем, и вообще всю литературу) можно условно разделить на две категории: те, что сфокусированы в большей степени на языке, и те, что на сюжете. 

Из короткого списка «Странник-НОСа» ко вторым относятся «Риф» Алексея Поляринова, «Антитела» Кирилла Куталова и отчасти «Типа я» Ислама Ханипаева. Таких текстов появляется все больше, в особенности — у молодых авторов (взять, к примеру, «Павла Чжана и прочих речных тварей» Веры Богдановой). Они написаны на стыке того, что принято называть высокой литературой, и литературы формульной, жанровой. От первой чаще всего берется актуальная социальная проблематика, от второй — увлекательный сюжет и фантдопущение. Впрочем, и тут все не так однозначно, поскольку Поляринов говорит с читателем на языке переводов лучших образцов американской прозы XX века, а Ханипаев предпринимает попытку имитировать речь восьмилетнего ребенка.

Для остальных произведений из списка на первое место выходит язык — причем как и его задачи, так и конечный результат могут оказываться совершенно различными в разных текстах.

Буквально главным героем язык становится в романах «Стрим» Ивана Шипнигова, «Алкиной» Романа Шмаракова и «Три персонажа в поисках любви и бессмертия» Ольги Медведковой. В первом случае автор создает социальный гротеск, используя речевую манеру разных обитателей современной Москвы. Во втором и третьем мы видим тонкую стилизацию — под язык античности у Шмаракова и Средневековья, Просвещения и язык рубежа XIX–XX веков у Медведковой. Главный герой романа «Алкиной» — юноша, изучающий ораторское искусство, а одной из важных смысловых линий в тексте становятся размышления о том, действительно ли истинные ораторы могут доходить до таких вершин, что их слово начинает обладать магической силой. «Три персонажа в поисках любви и бессмертия» — первый роман Медведковой, написанный на русском языке (до этого она писала по-французски), и это принципиально важно для автора. В каждой из трех составляющих его новелл языковая стилизация становится одним из средств вчувствования в чужой опыт — и попытки передать его. 

Тема немоты, отсутствия языка для описания мира вокруг роднит первую новеллу из книги Медведковой с «Кожей» Евгении Некрасовой. Язык Некрасовой — нарочито усложненный в своей описательности. Произведение, главной героиней которого становится темнокожая рабыня, потенциально может вызывать упрек в культурной апроприации, но этим неназыванием объектов окружающей действительности (как минимум просто от незнания их героиней) писательница как бы показывает, что не пытается присвоить чужую идентичность.

И хотя я сама же в рецензии на роман Оксаны Васякиной «Рана» выделила в нем целых три сюжета, этот текст тоже, скорее, относится к названной категории. Но именно поиск языка (возможно, чуть более прямолинейного, чем многим из нас хотелось бы) для разговора о смерти, об идентичности, о современной России — и становится одним из этих сюжетов.

Еще одна характерная черта большинства произведений списка — повествование от лица нескольких рассказчиков. Этот прием используется и в «Рифе», и в «Антителах», и в «Коже», и в «Стриме», и в «Трех персонажах» и в «Синдроме Капгра» Максима Гуреева — причем в последнем разница между повествователями практически стирается, переходы не маркируются, персонажи двоятся, а градус безумия в произведении, таким образом, повышается. На другом полюсе находится повествование от первого лица, характерное для автофикшена, и есть ощущение, что современные авторы как бы отказываются от введения в текст всезнающего автора, не претендуя таким образом на роль демиургов.

Но есть ли что-то, что объединяет все книги списка? Пожалуй, то, что характеризует хорошую литературу вообще, — репрезентация чужого, возможно, ранее остававшегося в тени опыта, воплощение его в слове, а значит — превращение его в полноправный факт действительности.

 

Фото на обложке: Марина Козинаки