Бог собственной жизни

В этом году «Прочтение» — партнер «Национального бестселлера». В рамках этого партнерства рецензии нашего обозревателя и члена большого жюри премии Елены Васильевой на книги лонг-листа будут одновременно публиковаться на обеих платформах, у нас — в расширенном варианте.

• Ольга Аникина. Белая обезьяна, черный экран. — СПб.: Лимбус Пресс, 2021. — 320 с.

Если сложить «Нью-Йоркский обход» Александра Стесина и «Собирателя рая» Евгения Чижова, получится «Белая обезьяна, черный экран» Ольги Аникиной. Это утверждение не призвано ни захвалить книгу, ни упрекнуть ее во вторичности; скорее, это констатация факта — роман Аникиной правда похож на романы Стесина и Чижова.

Говорить о популярности жанра записок врача — пошлость, конечно; да, многим нравится читать про болезни, страшиться и с облегчением выдыхать — все это не со мной, не со мной. Такой интерес, наверное, подобен звериной страсти некоторых людей к криминальным новостям. В последние два года в связи с пандемией общество вообще не мыслит себя без врачей, поэтому логично, что и литература обращает на них все больше внимания.

А еще художественная литература уверенно снимает стигму с темы ментальных отклонений. Так, в 2022 году ожидается как минимум две книги, герои которых являются пациентами психоневрологических диспансеров: это роман Рагима Джафарова «Его последние дни» и комикс Александры Шевченко «Стационар». «Белая обезьяна, черный экран» тоже не чужда этой теме: несмотря на то, что само пребывание в подобном учреждении в книге подробно не описывается, именно попадание главного героя к психиатрам становится переломным моментом в его становлении.

Ольга Аникина — практикующий медик с более чем двадцатью годами стажа, но «Белая обезьяна, черный экран» для нее не дебют — примерно за то же время, что она работает в медицине, у нее вышло шесть стихотворных книг и сборник рассказов «С начала до конца», номинировавшийся, кстати, на «Нацбест» в 2017 году. А теперь обе ипостаси автора сошлись в одной книге.

Интонации главного героя, пятидесятилетнего Юрия Храмцова, меняются в течение всего текста: хронология подсказывает, что он собирает собственные записи в книгу в 2023 году, снабжая их комментариями и новыми воспоминаниями, но сами мемуарные заметки были сделаны еще в 2019 году — а события в них датируются 1995 годом и далее. Храмцов молод, Храмцов влюбляется, Храмцов узнает о болезни матери, совершает врачебные проступки, ссорится с другом — с каждым годом его жизненный багаж становится все тяжелее и, как он сам предполагает, ухудшается и состояние его психики. У его матери был ранний Альцгеймер, а Храмцов, конечно, знает, что эта болезнь передается по наследству.

— Да ты подумай, — успокаивали меня неврологи, — что она перенесла за свою жизнь! Люди с хорошей генетикой и те не выдерживали. Ты-то живешь совсем в других условиях.

Врачи были правы. За неполные пятьдесят три года у мамы Нади за плечами был голод, эвакуация в Кулунду, возвращение в послевоенный Ленинград и постоянные мотания по детским домам. Пожалуй, я всегда был ей очень плохим сыном. Я практически ничего не знаю о ее жизни до моего рождения. Она никогда ни о чем не рассказывала, а на мои расспросы отвечала, что ничего не помнит.

Голос Храмцова не единственный в книге. Вторым становится голос Эсфири Давыдовны, психиатра, к которой Храмцов попал после нервного срыва — он тогда оказался в психдиспансере. Однако по большому счету роман представляет собой разговор человека с самим собой: беседы Храмцова с Эсфирью Давыдовной передаются им по памяти, и единственные отрывки, где ее речь не опосредована — это довольно короткие письма Эсфири Давыдовны Храмцову.

«Белая обезьяна» из названия — это и сам Храмцов, и вообще врач, обезличенно изображенный на обложке книги. Но не только. Это еще и белая обезьяна из притчи о Ходже Насреддине (известной по повести Леонида Соловьева), объект, о котором ни в коем случае нельзя думать, но только он и лезет на ум. В случае с Храмцовым это, вероятно, его психиатрический диагноз и страх Альцгеймера.

Еще одна «белая обезьяна», толкование которой предлагается в тексте, — это чувство вины. Храмцова оно с острой силой настигло еще в детстве: тогда он страдал от приступов паники (например, потому что «в моем мире имелся Бог, Его-то я и боялся больше всего на свете»). Однажды мать «объяснила» Храмцову их происхождение.

— Ты всё придумал. Придумал, чтобы я носилась с тобой по врачам. Чтобы занималась только тобой. Доктор поняла все твои хитрости. Мне было очень стыдно за тебя.

Я снова зажмурился, замотал головой, а мама вдруг закричала:

— А ну-ка вылезай из угла, сейчас же! Сию минуту! И марш прибираться! Врун несчастный!

Она схватила меня за руку и выволокла из укрытия. Ужас от случившегося был настолько сильным, что он вытеснил даже страх, связанный с Богом. Обманщик, врунишка, а еще я подвел маму.

Это чувство вины он пронесет через всю жизнь, и за то время, что мать страдала от Альцгеймера, оно усилится. Храмцову будет казаться, что он недостаточно для нее сделал, вовремя не заметил проявлений другой болезни, которая и убила его мать, что он не имел права выходить из дома и вообще не имел права жить. Это чувство вины он будет компенсировать уходом за тяжелобольной Эсфирью Давыдовной. На пару с медициной она — как бы парадоксально это ни звучало — в какой-то мере заполнит в душе Храмцова ту пустоту, справиться с которой другим людям помогает религия: «Я агностик. В Бога не верю. Зато я верю вам как врачу». Конечно, он верит Эсфири Давдовне не только как врачу — но и как единственному человеку, который его понял и принял, другу и наставнику, фигуру которого можно сравнить даже с божеством.

Какую роль в жизни Храмцова сыграл «черный экран» из названия, мы узнаем ближе к финалу. А метафорически это могут быть и тот самый — в случае Храмцова, по его словам, отсутствующий бог, и небытие, и пустота. В конце концов, кто сказал, что Храмцов не мог выдумать и жизнь свою, и работу, и Эсфирь Давыдовну? «Все наши слова, все наши решения должны быть вами перепроверены и взвешены. <...> Соберите свои весы сами», — советует она ему. Потому что ни один — даже почти-божественный — наставник не может распорядиться жизнью человека. За нее ответственен только он сам. И в каком-то смысле Храмцов и сам бог — бог собственной жизни, как бы он ни пытался спрятаться за диагнозами.