Хоть в новой коже, а сердце — то же

• Евгения Некрасова. Кожа. — М.: Bookmate Originals, 2021.

Обмен телами и душами, семьями и одеждой — сюжетный ход, известный культуре минимум три столетия. Вспомним хотя бы поэму-сказку «Переселение душ» Баратынского или роман Марка Твена «Принц и нищий». Ну, а уж XX век с популярностью фантастического жанра подарил литературе и кинематографу массу сценариев. Но что будет, если персонажи поменяются кожей, которая веками служила для многих маркером социального статуса? Об этом — книга Евгении Некрасовой. В центре сюжета оказываются две подневольные девушки, живущие в XIX веке: чернокожая рабыня Хоуп и русская крестьянка Домна. Пройдя через потери, предательство и насилие героини встречаются в России и получают возможность изменить мир не только вокруг, но и внутри себя.

«Кожа» — не классический роман, а книжный сериал, вышедший летом 2021 года на портале Bookmate. Именно формат обуславливает нарастающий к концу каждого эпизода саспенс. Интерес аудитории не должен угасать от серии к серии, а лучший способ подогреть интригу — закончить на душераздирающей ноте. Этим же объясняется и драматический пафос книги. Моментов высокого напряжения так много, что перестаешь верить в их правдоподобность и начинаешь скучать. Но дело не только в обилии плот-твистов с насилием и страданиями.

Главная причина возникающего равнодушия и ощущения искусственности — авторская осторожность. Быть может, она произрастает из той самой «love for black people’s literature and folklore», о которой пишет авторка в предисловии книги. Или продиктована страхом перед возможными обвинениями (со стороны аудитории с низким порогом толерантности) в культурной апроприации — то есть в эксплуатации образа жизни угнетенной социальной группы для создания белым человеком книги для белых же людей. В романе, например, ни разу не прозвучат расовые оскорбления. Это проверка читателя на испорченность?

Тут Сын хозяев вспомнил, кто он, вспомнил мать, плантацию и шепотом обозвал Хоуп словом, происходящим из цвета ее кожи, точно таким, которое использовала Хозяйка, а он повторял в детстве, повторил и сейчас. Хоуп улыбнулась. Он повторял это слово снова и снова. Заклинанием, шепотом.

Будто преодолевая тем самым объективацию людей, Некрасова стремится к объективации языка, уходя от его художественной вариативности. Сухой и строгий язык становится инструментом описания шокирующих событий и, как ни парадоксально, передачи сильнейших эмоций главных героинь. Даже в описаниях обмена кожей и хозяйских застолий Некрасова очень технична и избегает каких-либо средств выразительности.

Когда кожа разошлась достаточно, Домна нагнулась, и, как купальщица снимает рубашку, принялась стягивать с себя кожу. Стащила с шеи, с головы. Вместе с ней сошли светлые волосы в косе. Сняла с плеч, с одной и с другой руки, с груди вместе с рыжими сосками, показались мышцы вокруг молочных желез, торс. Пальцы Домны, с прежней засохшей кровью, снова намокли немного от крови. Сняла с поясницы, живота, промежности вместе с белесыми волосами со своей середины. Остановилась передохнуть, голая, бескожная, мясная и жилистая, с кожей головы и туловища, свисающей вниз с бедер.

Отказывается Некрасова и от употребления тех слов, которых не знает Хоуп, будь то «карета», «самовар» или «блины». Выходит, впрочем, что эти вещи неизвестны не только героине, но и альтер эго авторки, которая обещает рассказать историю, услышанную от Братца Черепа, именно своими словами. Повествование от третьего лица — еще один способ обезопасить себя от претензий. Некрасова не идет по пути филологической прозы, где важны речевые характеристики персонажей. Ее задача показать не разницу языковых культур, а общность, единство женской души — находящейся как бы вне времени и пространства. Для этого же появляется в романе и проекция самой авторки.

Как и в других книгах Некрасовой, в «Коже» появляются фантастические персонажи, причем в этот раз — совершенно из разных мифологий. Это Длиннорукая (почти Лакшми из одноименного рассказа Некрасовой или, по-простому, Макошь), говорящие медведи, ведьма Бу-хаг, Братец Череп, напоминающий трикстера Братца Кролика, и смоляное чучелко (липнущая девочка-кукла). Появляется даже помесь Ктулху с Кракеном:

На палубе слышались крики. На шаре показались два окноразмерных печальных глаза. Хоуп и матрос вдвоем смотрели на возвыщающуюся над водой гигантскую голову, грустно смотрящую на корабль. Из воды вылез громадный щупалец с десятками присосок-колодцев. Потом еще один. Матрос убежал. Над водой с двух сторон выросли мини-острова — локти щупалец. Еще пара окончаний торчала над водой. Хоуп смотрела радостно на красивое чудовище, чудовище печально глядело на Хоуп.

Большинство образов имеет прямую связь с эмоциональным состоянием героинь и нависающими над ними угрозами. Однако возникающие то тут, то там фантастические линии не получают продолжения и, кажется, введены в книгу только для удобства создания сериальных клиффхэнгеров.

В романе почти не изображен мир рабов и крепостных без работы: их быт, отдых, ценности. Веселыми и безответственными, жестокими и пошлыми становятся только хозяева и неработающие. Понятно, что жизнь в те времена была несладкой и несытой (сахар и хлеб — одни из центральных метафор книги). Но ведь к протесту и самостоятельности оказались по-настоящему готовы только Хоуп и Домна, поэтому в книге не хватает размышлений о том, в чем же была причина массовой послушности остальных.

Обмен кожей — хорошая сценарная задумка для изучения не только социального неравенства, но и женской телесности. Но в книге взаимоотношения героинь со своими телами выглядят второстепенными и упоминаются по мере развития сюжета все реже и реже. Трогательное общение с Голд в детстве не приводит Хоуп к пониманию собственного тела, а короткий сексуальный ликбез Домны никак не обыгрывается в дальнейшем. Если бы Хоуп и Домна поменялись телами, мало бы что изменилось. Разве что их дочери, обладая иными генами, родились бы другими: Мария у Домны в теле Хоуп была бы очень темной, а Фейф у Хоуп в теле Домны стала бы светлокожей.

Незнакомые с собственными телами и замкнутые на страданиях и мечтах о мести, героини оказываются дистанцированы не только от своих народов, но и от читателя. Конечно, Хоуп и Домна отличаются не только цветом кожи и происхождением. Первая — всячески пытается сохранить самость, вторая — растворяется в людях. Но чтобы убедить в человечности тех или иных героев, автору недостаточно, например, дать им имена, в отличие от массы антагонистов. Роману отчаянно не хватает прямых реплик и мыслей Хоуп и Домны. Конечно, повествование от третьего лица (вернее, даже пересказ истории от третьего лица) не допускает особых подробностей, но большим упущением было не встроить в текст хотя бы стихи Хоуп.

В книге два финала. Первый (про героинь), на первый взгляд, счастливый, и даже слишком. Сложно поверить, что в мире Домны и Хоуп, перенасыщенном драмой и сюжетными поворотами, вдруг наступило благостное затишье. Впрочем, а можно ли считать его благостным? Ведь если вдуматься, свое счастье Хоуп и Домна обретают именно дома и в привычном для их окружения цвете кожи. Получается, где родился, там и пригодился? Внешний конфликт с миром разрешить не удалось (история всё расставит по местам), но внутренние конфликты тоже под вопросом. Героини отстояли тела, но отстояли ли души?

Соединяя художественный вымысел, исторические факты и автофикшен, Некрасова показывает, что женское тело как социально-культурный объект осталось таким же, как и двести лет назад. Это беспомощный и молчаливый младенец, которому вместо родителей достаются злые няньки и корыстные опекуны. Неслучайно ведь в книге появляется второй, хоррорный финал с альтер эго авторки, который возвращает читателя к настоящему рассказчицы. Общность телесного (не только в контексте женского, но и в масштабе страны или целого космоса) рождает закономерный вопрос об общности души. Если и душа осталась прежней (сострадающей, потерянной, мечтающей о справедливости), значит ли это, что мы застряли в развитии? Что мы пустили корни и сохранили традицию?

Затрагивая такие сложные вопросы, «Кожа» как книга, безусловно, претендует быть не только культурным, но и социально значимым событием. Но есть ощущение, что настоящая драма всей этой истории ускользает от читателя из-за аккуратности авторки. Книжная кожа серьезного текста и зрелищное мясо сериала не срастаются в единое целое. Наспех созданное тело трещит по швам. Станем ли мы из-за этого называть Евгению Некрасову словом, обозначающим человека с патологическим стремлением к многописательству? Конечно, нет. Переведем ли мы её из разряда Очень сильных авторок в Сильные средне? Тоже нет. По крайней мере, пока.