Я стала открывать для себя Родину и бывать в таких местах, где никогда бы в жизни не побывала — просто потому, что мои жизненные обстоятельства меня туда бы не занесли. Я побывала в Иркутске на фестивале, там побывала на Байкале — и так появился текст, который изначально назывался «Дочь рыбака», а потом мы его переименовали в «Кумуткан». Байкал меня совершенно поразил, там я увидела нерп впервые в жизни. Потом я оказалась в арт-коммуналке в Коломне и там написала текст о мусорных бунтах.
Это было достаточно неожиданно: я стала писать о разных местах, о разных домах — о чужих домах, поскольку это не мой дом, а я приезжаю и его исследую (я понимаю, что это по-прежнему несколько колонизаторски, но я исследую его как можно осторожнее). Или я исследую (как, в частности, в тексте, связанном с Коломной) Москву, как она влияет на другие города издалека. Очень интересно, что она влияет по-разному, через тот же самый мусор и так далее.
Таким образом получились тексты, некоторые из которых экологические, собрался корпус. Мне кажется, то, что мы сейчас сделали с моими коллежанками Экологическую школу литературных практик, связано, в частности, с тем, что я стала путешествовать, стала смотреть. Я задумалась над этим, мы стали разговаривать и сформировали концепт. В общем, это просто моя жизнь.
Два текста натолкнули меня на мысль о том, что это будет сборник о доме. «Банкомать» — история про девушку, которая оказывается беременна во время пандемии (а был определенный период, два-три месяца, когда невозможно было сделать бесплатный аборт, только по медицинским показаниям, во время первого локдауна, если я не ошибаюсь). У нее нет денег заплатить за квартиру, она беременна, и из нее начинают выходить деньги, она начинает рожать деньги, ей ребенок как бы дает взятку, чтобы она от него не избавлялась. Это сатира в том числе на материнский капитал. За ним, по-моему, написался рассказ «Квартирай» — про то, как девочка ищет себе квартиру в Москве и одновременно, найдя квартиру, ищет себе идеального партнера для этого квартирая, но потом, когда его находит, узнает, что этот парень — выживший еще ребенком при взрыве многоэтажки в Москве, и она от него отказывается из-за ужаса памяти, который он с собой носит. Так я начала собирать тексты, или они сами начали собираться в книгу.
Единственный, который специально писался для этого сборника, — завершающий текст, и я понимала, что он будет завершающий: он про мое отношение к архитектуре, про то, как можно было бы все перестроить. Вообще, я пишу только фикшен, но здесь есть какие-то вещи, которые частично имеют какие-то черты автофикшена. «Музей московского мусора» — автофикшен, понятно, потому что там есть я. «Культурный слой» — поэма про мою семью и про мою дачу вплоть до имен, я, кстати, никогда так раньше не делала. Так вот, текст специально написанный для сборника, — это «Молодые руины», где девушка руками перестраивает здания и заброшенный завод. Это вот именно тот завод, который у нас был рядом в 1990-е и почти все 2000-е, в десяти метрах от дома, где я выросла, то есть это не прямо автофикшен-истории, но мои родные декорации.
— Я как раз хотела спросить о последнем тексте сборника («Культурный слой» / «Жня»), потому что прямо чувствуется, что это наиболее автофикциональный текст. Если брать остальные твои тексты, в них все-таки меньше автофикшена. Принципиально ли для тебя было то, что этот текст, наиболее наполненный какими-то биографическими элементами, не рассказ, а именно поэма?
— Я не могу сказать, принципиально это было или нет, потому что я живу — я пишу. Я сидела на даче, потому что больше всего на свете — это ужасно, но — я люблю сидеть на даче, где никого нет. Мои родители построили очень красивый дом, в двадцати минутах ходьбы от своей квартиры, но приходят на дачу только сажать и копать, а я обычно сижу на веранде с книжкой.
И я просто жила на даче, и просто получился этот текст. На этой даче есть специальная комната, теперь мой кабинет, там есть мой портрет, мама повесила с какой-то афиши. То есть это прямо мое место. Там должна была быть комната для моего дедушки, мы, собственно, для этого и строили, но дедушка умер, не успел там пожить. Какое-то странное место, которое, когда они были живы, было просто землей, на которой мы что-то сажали и выживали за счет этого в девяностые и в начале нулевых. И это болезненный момент, поэтому я очень много об этом думаю. Помимо этого есть всякие странные совпадения, описанные в поэме, вроде того, что у дочери Платонова была дача в Кузнечиках, а Кузнечики — это место, которое находится рядом, и многоэтажки этого района видны через поле от нашего СНТ (садового некоммерческого товарищества. — Прим. ред.). Поэтому все смешалось, и получился этот текст, который стал завершающим. Мне кажется, что книга собралась каким-то естественным образом — про дом, про путешествие и про возвращение домой. То есть в конце это прямо возвращение домой, немножко такая «Одиссея».
— То есть для тебя нет какой-то существенной разницы между тем, писать прозу или поэзию? То есть как пишется — так пишется? У тебя нет ощущения, что этот сюжет, эти ощущения должны быть зафиксированы в таком-то жанре или роде, или есть?
— Ну как сказать, я не считаю себя поэтессой или поэткой, потому что я знаю настоящих поэток — Оксану Васякину или Галю Рымбу. И просто так со мной случилось, у меня было достаточно мало времени, мне надо было написать какой-то большой текст — я сейчас говорю конкретно про «Музей московского мусора». Там было много всего: музей, калачи, Маринкина башня, Воловичи — человека, кстати, который был активистом в этих протестах, посадили реально по «дадинской» статье, по-моему, месяц назад.
войдите или зарегистрируйтесь