Трава на руинах: образ темной Родины в романе Ольги Птицевой «Там, где цветет полынь»

• Ольга Птицева. Там, где цветет полынь. — М.: Popcorn Books, 2022. — 576 с.

Пластмассовый мир

В 1982 году юный гений Ника Турбина написала стихотворение «Я — полынь-трава», в котором поэтический дар ассоциируется не со сладким медом — как это было в эллинической традиции, — а с травяной горечью. Ощущение запущенности и запустения, которое возникает при чтении стихотворения, как и сорная степная трава, распространяется на все пространство и время, в котором жила Ника. Последние годы существования СССР — это серая, «шершавая, ноздреватая» стена посреди полынного поля. Никто уже и не помнит, для чего стену построили, и нет живых на этом пустыре, чтобы рассказать об этом.

В 1988-м, за три года до краха Советского Союза, рок-музыкант Егор Летов написал один из самых известных своих текстов, который начинается словами: «Пластмассовый мир победил. Макет оказался сильней». Летов остро чувствовал окончательную смерть искренности, подмену настоящего, живого синтетическими подделками. Симуляция оказывается сильнее действительности, пустая форма важнее содержания. Борьба с симулякрами — известная стратегия панк-культуры, но феномен Егора Летова во многом обусловлен тем, как его выкрик в конце восьмидесятых — начале девяностых срезонировал с крахом целой эпохи. Долгое эхо от этого выкрика расходилось не одно десятилетие и докатилось до современной литературы.

Горький привкус смерти на языке и пустые пластиковые фигуры вместо живых людей — два сквозных мотива в романе Ольги Птицевой «Там, где цветет полынь». Главная героиня Ульяна умеет видеть смерть во взгляде любого, кто встретится ей на пути. Дар, который больше похож на проклятье, впервые дает о себе знать, когда под колесами грузовика погибает ее младший брат. Всякий раз, когда случается видение, Ульяна чувствует горький запах и привкус полыни. Трава, которая ассоциируется в народе с колдовством и темными силами, становится в романе ключевой многоуровневой метафорой, за которой прячутся и смерть, и бессмертие, и наркотическая зависимость, и защита от всякого зла. В самый темный момент жизни Ульяну находит Гус — таинственное существо, которое лишь на первый взгляд похоже на человека. Он предлагает ей сделку: три вещицы, взятые у погибших людей в течение месяца, за одно желание. Ульяна хочет избавиться от дара, чтобы наконец-то жить нормальной жизнью, поэтому соглашается. Ей, как и другим полынникам (тем, кто может видеть смерть), ставят метку — татуировку в виде веточки полыни — и выпускают на охоту. А приглядывать за ней отправляют Рэма — тот в свое время проиграл Гусу и теперь обречен на вечное служение. С помощью своего дара Ульяна выполняет задания Гуса, но каждая смерть и каждый «подарочек» утягивают ее все глубже на дно. Таблетки с концентрированной полынью, которые дает ей Гус, чтобы не чувствовать, и на которых плотно сидит Рэм, не внушают Ульяне доверия. Но без этого допинга другие служки и полынники становятся пугающими пластмассовыми манекенами. С помощью подсказок, которые оставил родной отец Ульяны, тоже полынник, Ульяна и Рэм распутывают сложную систему круговорота смерти, которую поддерживает Гус. Но третья вещица — всегда с подвохом и связана с предательством и смертью дорогого человека. В случае Ульяны это Рэм. Пользуясь своим правом на желание, Ульяна выбирает не просто уйти от полынников — а отпустить всех невинно убиенных, кого Гус удерживал за стеной на полынном поле, чьей недопрожитой жизнью питался. Запах меда, которым сменяется полынная горечь в конце романа, становится обещанием светлого финала.

Выросшая в девяностых в провинциальном городке, практически на развалах СССР, Птицева становится голосом нового, постапокалиптического времени — времени победившего пластмассового мира и разросшейся по забросам полыни. Название романа, таким образом, отсылает не только к конкретному фантастическому месту в вымышленном пространстве текста — полынному полю на изнанке мира, за таинственным занавесом, — но и в целом к постсоветскому пространству и времени. Новая точка отсчета, дикое травяное поле с бесконечной стеной, знаменует собой и конец прежнего мира, и начало новейшей истории: когда еще ничего не придумано, «и тьма над бездною», и смертоносный туман над покинутой землей. 

 

 

Пересборка мифа

Жанр, который играет в миф, не только используя отдельные мифологемы, но и в игровой манере реконструируя логику мифа, — это фэнтези. Оно утоляет тоску современного человека по мифу. Из первородного хаоса девяностых Птицева создает миф нового времени на осколках прежнего мира. В нем, как и в космогоническом мифе, есть место искушению запретным знанием и грехопадению. Только нынешний «пластмассовый мир» пуст и лишен божественности, а вместо райских кущ — горькая трава. Все, что в нем осталось, — искры человеческого тепла посреди темноты.

Городское фэнтези, которое в русской литературе стало популярно с «Мастера и Маргариты», спустя почти век и целую страну приходит к тем же булгаковским образам в «Полыни». Но между романом-мистерией в стиле ар-нуво, завернутым в покровы библейского сюжета и гностических таинств, и текстом Ольги Птицевой огромная пропасть, которую можно обозначить одним словом — деконструкция. 

Птицева словно берет читателя за руку и проводит его за черный занавес, по ту сторону театральной сцены — чтобы показать задники, леса, сочленения и механизмы, приводящие в движение грандиозный спектакль. Она выворачивает известный сюжет, и с него осыпаются и модернистская роскошь, и религиозный дискурс. Остается только нарратив пути героини, по которому двигались еще шумерская Иштар и египетская Исида. Одно из самых известных сошествий во тьму, чтобы вытащить с того света возлюбленного, уже обещанного смерти, — миф об Орфее и Эвридике, пересказанный Овидием в «Метаморфозах». Этот сюжет, деконструированный до мифологической основы, Птицева и воссоздает. Подобно Маргарите, а до нее — древним героям и богиням, Ульяна спускается в загробный мир. Но если у Орфея цель очень конкретная — вытащить душу Эвридики, у Ульяны она долгое время скрыта и становится явной только под конец. Лишь по отдельным намекам можно догадаться, за кем отправляется Ульяна в царство полынной смерти. У каждого на той стороне — свой мертвец, ради которого можно пожертвовать всем. У Рэма это мать. А у Ульяны — Рэм, в некотором смысле родной отец (которого необходимо увидеть хоть раз в жизни — и отпустить), но главное — младший брат Никитка. С него начались видения Ульяны и им же они должны закончиться. Вырвать душу брата из лап Гуса и даровать ему покой — вот настоящая цель героини Птицевой.

Персонификация зла: от князя тьмы к ненасытной смерти

Как и Маргарита, в самом начале своей истории Ульяна находится у последней черты, в шаге от самоубийства, именно поэтому потусторонние силы заключают с ней сделку. Вот только Воланд Булгакова, князь мира сего, тень, без которой не может быть света, отличается от Гуса Птицевой примерно так же, как отличается венецианский собор от темных вод, на которых он стоит. Образ Воланда, близкий к графу Калиостро и гетевскому Люциферу, насквозь пронизан европейским культурным кодом. Он вычищен до благородного блеска идеального deus ex machina. 

Через глаза Гуса же на нас смотрит не князь тьмы, а самая настоящая хтоническая утроба, слепая и ненасытная. В игре, которую Гус предлагает Ульяне, невозможно выиграть, как невозможно победить саму смерть. Глава полынников, охотников за смертью, Гус не очаровывает — он пугает и героиню, и читателя. Он аллегория смерти в самом неромантическом, неприглядном виде. Смерть многолика, как и Гус, безжалостна и всегда голодна.

Полынная горечь его дыхания была зловонной. Терпеть ее у своего лица, вслушиваться в мерзкий шепот, смотреть, как натягиваются морщины вслед за злобным оскалом рта, оказалось настоящей пыткой. <...>
— Понравился тебе мой зверь? — продолжал Гус, стискивая ее ладонь в своей. — Туман. Правда он душка?
— Не он, — прохрипела Уля, сдерживая тошноту. — Они. Тени.

В образах Гуса и полыни Ольга Птицева раскрывает тему смерти максимально широко. Это не только трагедия личной утраты, но и осознание собственной конечности, и горевание по всему, что безвозвратно ушло в небытие. Ульяна противостоит не просто смерти, но паразитирующей вампирической силе, жаждущей обратить мир предметный, осязаемый в ничто. Именно вещная осязаемость в романе Птицевой позволяет героине цепляться за реальность. Текстуры, запахи, звуки, которые с любовью выписывает Птицева, создают подробный, объемный мир. А еще — напоминают Ульяне, что она пока жива и что за эту жизнь стоит побороться. Вещицы, необходимые Гусу, — это якоря памяти о мертвецах, наделенные отпечатком их жизни. Они всегда броские — как красная сандалька младшего брата Ульяны; они характеризуют человека — как камера блогера-зацепера, которая стала первым подарочком для Гуса. С помощью таких акцентов Птицева создает совершенно кинематографический, визуально насыщенный текст.

В это время суток общий коридор обычно тонул в сонной темноте. Только дверь в кухню могла скрывать за собой признаки капустной жизни Натальи. Семейство же Оксаны запиралось у себя — накормленное, отмытое, готовое к вечерним скандалам. Но свет в прихожей сиял, по коридорчику сновали и топали, о чем-то нервно переговариваясь. Уля огляделась. Тяжелый шкаф, обычно прислоненный к стенке и забитый пыльным барахлом, оказался выдвинутым на середину. Толстые руки Оксаны в спешке вытаскивали из него тюки одеял, заношенных свитеров и коробок с обувью.

Запах темной Родины

Роман «Там, где цветет полынь» с воссозданным в своем сюжете мифом о нисхождении в мир смерти структурно и образно становится близок волшебной сказке — в ее мрачном славянском изводе. Благодаря этому в тексте появляется и ощущение той самой темной Родины, о которой пишет Алла Горбунова в сборнике «Конец света, моя любовь» и которую транслируют, прямо или косвенно, многие современные писатели, например Алексей Поляринов или Евгения Некрасова. Образ темной Родины берет начало в русских сказках, в коллективном бессознательном народа, которое проявляется и в романе Ольги Птицевой. Даже в насквозь городской, полной бетона и пластика «Полыни» сказка разлита, словно полынный запах, по всему тексту. Она и в самом пути героини, и в образе Гуса — темном волшебнике и мертвеце, который дает Ульяне задания, и в стишке-загадке, и в силе троекратных повторов (три подарочка для Гуса — три жертвы, чтобы разрушить стену и освободить все неупокоенные души). Темная Родина, как культурный код сказочной матрицы, притаилась на обратной стороне Ульяниных век живой, таинственной изнанкой. Когда Ульяна закрывает глаза, темная Родина и «сотня тысяч мертвецов» обступают ее точно так же, как сказочного героя обступает темный лес.

Тьма дышала — эти слова пришли Уле в голову, словно кто-то неслышно их шепнул. Только шептать было некому, звуков стало не различить. Ульяна точно знала, что стоит посреди самой шумной и суетной станции столичной подземки, а рядом с ней проходит сотня тысяч будущих мертвецов, но гвалт истончился, чтобы вовсе исчезнуть за мгновение тьмы под веками.

Сбитая с толку внезапной тишиной, Уля не сразу разглядела, что темнота перед ней похожа на ночной океан. Она волновалась, то накатывая, то отбегая, гонимая неведомой силой. По ее глади пробегали судорожные волны, тьма опадала и вновь натягивалась. И чем дольше Уля смотрела в нее, как смотрят в тяжелую, неспокойную воду, тем отчетливее ей казалось, что в темной толще идет жизнь, непознанная, но от этого не менее реальная.

На этой темной изнанке кроется не только смерть, но и сумерки разума. Безумие — важная тема в романах Птицевой. И художественная реальность ее книг всегда становится проекцией разума героя. Так происходит и в ее романе «Выйди из шкафа», где окружающий мир главного героя Миши Тетерина двоится и расслаивается, и в «Брате болотного края». Но если в «Брате» темы темной Родины и безумия переплетены, сгущены и выкручены на максимум, в «Полыни» они создают лишь тонкий флер узнаваемой авторской атмосферы: например, в образах соседок, «капустной» и «хлорной» (у которых, однако, есть светлые двойники). Глава семейства, батюшка, как зовут его родные, почивший в «Брате», своей смертью влияет буквально на всех героев. То же самое делает и Гус — главный мертвец среди еще живых полынников. Сквозной образ мертвого патриарха в романах Птицевой органично встраивается в общекультурный постапокалиптический контекст ушедшей эпохи.

Сопряжение миров

В «Там, где цветет полынь» интересны два феномена, как бы проникающие из романа в реальность. Первый вполне рациональный и закономерный. Он касается фанатов, которые появились у книги со времен издания в АСТ. Как случается со многими романами, события которых фантастичны, но бесшовно встроены в реальный мир, читатели «Там, где цветет полынь» стали играть в этот текст: косплеить героев, создавать арты, писать фанфики и так далее. Главным символом — маяком «для своих» стал не только образ полынного поля, но и татуировка — отличительный знак тех, кто соглашается искать для Гуса «подарочки» смерти. Закрытый мир полынников, если верить Птицевой, находится в том же пространстве Москвы, что и мир обыденный, он обманчиво близок, но труднодоступен. Именно поэтому читателям хочется приобщиться к нему. Подобное происходит со многими культовыми книгами вроде «Дома, в котором...» Мариам Петросян или «По ту сторону реки» Марины Козинаки и Софи Авдюхиной. При этом не так важно, положительное ли это закрытое сообщество, как светлые колдуны Заречья, странное, как воспитанники Серого Дома, или скорее отрицательное, как зависимые от полыни приспешники Гуса.

Второй феномен относится к разряду иррациональных. На презентациях и в интервью Ольга Птицева не раз отмечала, что успех романа мистическим образом совпадает с неприятными и даже трагическими событиями как в личной жизни писательницы, так и в мире. О таких совпадениях Птицева обычно рассказывает в форме мрачноватой шутки, но «Полынь» далеко не первая книга с подобным эффектом. Одним из самых несчастливых текстов считается все тот же «Мастер и Маргарита», чьи экранизации сопровождались множеством неудач, трагедий на съемочных площадках и даже кончиной некоторых актеров. Магическое мышление, конечно, видит в этом некое пророческое, проникающее в реальность влияние. Так действуют книги о темной силе. Сама романная реальность в таких случаях словно сопротивляется разоблачению. В случае с «Там, где цветет полынь» сопротивление более чем обоснованно, ведь в книге подробно рассказано, как остановить Гуса и множество бессмысленных смертей. Нужно всего лишь сыграть по его правилам — но после попросить не за себя, а за других.

«Все мертвецы, которые маются за стеной. Все, кто заточен в полынном поле. Все невинно, несвоевременно убиенные. Все, прикованные к вещицам. Я хочу, чтобы стена рухнула. Я хочу, чтобы ты их отпустил!» — требует от Гуса Ульяна.

«Я хочу, чтобы Фриде перестали подавать тот платок, которым она удушила своего ребенка», — просит у Воланда Маргарита.

Мир «Там, где цветет полынь», как и другие миры Ольги Птицевой, — осязаемый, поэтически оголенный, выходящий за рамки собственно текста. В фантастических образах, создающих атмосферу романа, бессознательная темная Родина выбирается из-под обломков прежней эпохи. Свидетельствуя крах искренности и господство пустых симулякров, писательница, однако, оставляет тропинку для своей героини — и для читателей. «Там, где цветет полынь» нужна нам именно сейчас — чтобы не ожесточиться, не расчеловечиться даже в самые мрачные времена. В этом одна из главных ценностей романа.