Александра Шалашова: «Никаких взрослых нет» - рецензии и отзывы читать онлайн

Герои романа Александры Шалашовой «Салюты на той стороне» — пациенты санатория для слабовидящих детей, которых эвакуировали из охваченного войной города на реке Сухоне. Кто и с кем воюет, непонятно, связи с родными нет, полуголодные дети слышат залпы на другом берегу и берут ответственность за собственное выживание. Татьяна Соловьева поговорила с Александрой Шалашовой о том, зачем писать и читать страшные тексты, о чувствах автора к героям, о референсах и прототипах, а также о том, почему никаких взрослых не существует.

— Что стало импульсом к написанию романа-параболы о войне, понятно. Литература для вас — терапия?

— Знаете, я никогда не была сторонницей такого рода литературы, более того, у нас на семинаре в Литинституте даже существовало такое уничижительное определение — «терапевтические тексты». Они сепарировались от литературы «настоящей», чистой. Но последние несколько лет существенно изменили мои эстетические предпочтения и мировоззренческий статус, что ли. Одно из ярких недавних читательских моих впечатлений — автофикшен антрополога Литт Вун Лонг «Путь через лес. О грибах и скорби». Там героиня пытается пережить потерю мужа, спасаясь долгими лесными прогулками и причудливыми рецептами блюд из грибов (откровенно говоря, их там даже слишком много, но я понимаю, что именно так работает такого рода литература — рассеивая внимание, перечисляя «сразу все вещи мира», хочет быть всеохватывающей). Можно ли назвать этот текст терапевтическим? Безусловно. Более того, это вполне успешная терапия. Исчерпывается ли роман исключительно интенциями самопомощи? Нет.

— Как помогает страшный текст? Тексты со счастливым концом — попытка запрограммировать реальность, а как работают триллеры?

— Моя попытка избыть боль — рассказать о пути скорби. Мы давно знаем, что этот мир не щадит детей, и, честно говоря, чтобы в этом убедиться, не было нужды писать еще один роман. Но я воспринимаю финал «Салютов на той стороне» не как однозначно плохой: да, дети видят приближающуюся бронетехнику, но ведь нигде не сказано, что она непременно вражеская. Другое дело, что дети вообще не должны видеть никакой бронетехники.

— В качестве референса к своему роману вы называете фильм «Письма мертвого человека» Константина Лопушанского. Что роднит эти произведения?

— Фильм «Письма мертвого человека» заканчивается почти евангельской интонацией. Дети, спасаясь от ядерной зимы, поднимаются из подвала и уходят — куда? Но мы-то знаем, что они непременно придут — и будет новое человечество, и эти новые люди будут лучше нас, смелее, человечнее. В «Письмах» — тоже топос войны, о которой ничего не известно доподлинно, более того, согласно воспоминаниям Бориса Стругацкого, дело скорее происходило на острове, где проводили какие-то испытания, а остальной мир не был затронут катастрофой. Но для тех, кто попал в эпицентр трагедии, есть ли разница?.. Горько осознавать себя жертвой эксперимента, за которым совершенно ничего не стоит. Еще нужно сказать, что это фильм 1986 года. Так что это и предсказание, и предупреждение.

— Дети в «Салютах» вынуждены брать ответственность за свои жизни — они стараются, но не могут ничего контролировать. Впрочем, взрослые оказываются способны на это еще меньше. Гибель директора и завхоза — буквальная метафора того, что никаких взрослых нет?

— Да, эта такая смерть бога, низложенная мораль, но «в течение столетий показывали еще его тень в одной пещере — чудовищную страшную тень» (цитата из «Веселой науки» Фридриха Ницше. — Прим. ред.). Они страшные только потому, что мертвые, но на самом деле не делают ничего плохого — и воспитательница Алевтина, и завхоз Хавроновна. Напротив, они хотели бы помогать ребятам, но никто не виноват, что их не видят. Видит только Крот — самый близорукий из всех героев, только он один наделен способностью что-то такое прозревать.

Никаких взрослых нет — и вот это уже точно терапия.

— Как происходит этот переход от реальности, от хроники, от публицистики к литературе? Что должно произойти, чтобы действительность стала литературой?

— Должен возникнуть предназначенный только для этой реальности новый, особый поэтический язык, своего рода матрица, преобразующая сила. Тогда уже будет не так важно что — на первый план выйдет как. Иначе «Преступление и наказание» осталось бы полицейским отчетом, протоколом. Да и «Лолита» тоже. И «Посторонний». Много всего.

— Когда вы пишете книгу, вы одинаково любите каждого из своих героев? Или каждый из них вызывает свои, особые чувства?

— Я их совсем не люблю, когда пишу, я в это время почти лишена чувств — нахожусь под какой-то седацией, анестезией. Вероятно, это адаптивный механизм, предупреждающий излишнюю невротизацию.

Например, у меня есть такой герой Павлик, он ждет в казарме друга, ушедшего узнавать о судьбе матери, откликается за него на перекличках. Он ждет друга три месяца. И вот его сейчас ужасно жалко, почти до слез.

— У ваших героев есть — или бывают — прототипы?

— В этом романе — нет, это все либо сконструированные, либо очень издалека пришедшие образы. В «Выключить мое видео» есть персонаж, похожий на моего отца. А вот у героев нового романа, над которым я сейчас работаю, есть вполне конкретные прототипы — даже пришлось специально менять фамилии. И, кстати, в большинстве случаев все эти фамилии фигурировали в материале одного уголовного дела — так что вот где полицейская хроника.

— У вас есть своя музыкальная группа «МореЖдёт». Что для вас важнее — литература или музыка? Как они взаимодействуют?

— Я была бы очень несчастна, если бы пришлось выбирать, поэтому фиксирую, что они одинаково важны для меня. Но только они не взаимодействуют. Когда мы с группой выступаем — я вокалистка. Когда занимаюсь академическим вокалом с преподавателем — представляю себя начинающей оперной певицей, строю планы на какую-то карьеру, много слушаю такой музыки. А когда пишу — это другая ипостась, третья. Такой Билли Миллиган в миниатюре.

— Вы пишете по распорядку или по вдохновению? Как протекает ваша работа над книгой?

— В этом плане я очень организованная: пишу каждый день, обычно в любимой кофейне — успокаивают мельтешение, запахи, люди, музыка. Дома мне все время хочется заняться чем-то другим. Я заканчиваю первый драфт текста, прошу моего молодого человека прочитать, потом мы что-то исправляем, иногда он придумывает очень удачные названия. Кстати, название «Салюты на той стороне» предложил именно он, у меня было «Полчаса без тебя» — и хорошо, что оно не закрепилось.

— Как вы относитесь к критике?

— Если мы говорим о профессиональной критике, то с уважением и восхищением, и выход рецензии на мой текст — большое и радостное событие. Если же мы имеем в виду какие-то неприятные высказывания — что же, в свое время я читала слишком много отзывов на портале LiveLib, поэтому приобрела стойкий иммунитет.

— Как вы выбираете книги для чтения? Что влияет на ваш выбор?

— Читаю книжные рекомендации людей, которым доверяю. Я подписана на множество каналов с обзорами и рецензиями — например, мне очень нравится телеграм-канал «Арен и книги», сейчас, правда, посты выходят не так часто. Благодаря ему я узнала о существовании Чезаре Павезе — прочитала повесть «Луна и костры». Да что там говорить — о том, кто такой Джонатан Франзен, я тоже узнала относительно недавно и сразу же стала читать, благо он такой вневременной.

Сейчас вижу у всех в новостях, что роман «До самого рая» Янагихары ушел в типографию — и я очень жду эту книгу, конечно. Я очень боюсь не успеть что-то прочитать, иногда это даже становится навязчивой мыслью, но я с этим борюсь.

Подписана на ютуб-канал Галины Юзефович, но сложно смотреть именно видео — проще и быстрее просто прочитать рекомендации.

— Кто из современных писателей вам интересен? С кем вы смотрите в одном направлении?

— Из примерно моего поколения — нидерландская писательница Марике Лукас Рейневельд, получившая Международный Букер за роман «Неловкий вечер». На русском языке еще недавно вышел ее роман «Мой дорогой питомец». Я бы хотела понимать и ее поэтические тексты, но пока только смотрю.

Эмили Раскович еще замечательная, хотя я не знаю, сколько ей лет. Ее роман «Айдахо» отлично сделан.

Романы Эми Липтрот «Выгон» и «Момент» дали мне то ощущение природы, которого так не хватает сейчас. «Выгон», кстати, для меня очень перекликается с «Зависимостью» Тове Дитлевсен.

Из немного другого поколения — Элизабет Уэтмор с ее «Валентайном». Не знаю, почему так получается, но в последнее время это почти исключительно женская проза.

Если говорить о русскоязычной литературе, то когда-то для меня открытием стали рассказы Ксении Букши. Очень важный для меня автор — Денис Осокин, его сборник «Огородные пугала с ноября по март» — вообще чуть ли не лучшее, что происходило с отечественной прозой в последнее время, потому что это воплощенная поэзия.

С интересом и трепетом читала «Жизнеописание Льва» Наталии Репиной, особенно первую часть — она мне очень скрасила время ковидного марева.

Люблю Линор Горалик, ее сборник короткой прозы «Мойра Морта мертва», хотя начиналось мое знакомство с ней с поэзии и современного искусства.

Фото на обложке: Валерий Калинин