Лекарство от скуки

«Чайка» в МДТ — Театре Европы

Сочинение для сцены Льва Додина по мотивам пьесы А. П. Чехова

Постановка Льва Додина

Художник: Александр Боровский

Художник по свету: Дамир Исмагилов

В спектакле заняты: Елизавета Боярская, Игорь Черневич, Олег Рязанцев, Сергей Курышев, Никита Каратаев, Анна Завтур, Марина Гончарова

Премьера: 7 октября 2022 года

Как в вымысле порой больше правды, чем в реальности, так и в «Чайке» Льва Додина, заявленной как «сочинение по мотивам пьесы», больше Чехова, чем во множестве постановок, добросовестно следующих, не упуская ни слова, за классическим текстом. Спектакль, премьера которого состоялась в минувшем октябре на сцене МДТ, — это не «одна из „Чаек“», а ее концентрат: и хотя реплики чеховских героев подчас перемешаны, а второстепенные персонажи слиплись друг с другом, превратившись в два в одном, додинское вольное «сочинение на тему» ведет публику по направлению к автору, а не от него: приближает к сути чеховского сюжета, нередко упускаемой из виду.

О том, что Антон Павлович писал для сцены комедии, читателям и будущим зрителям твердят со школьной скамьи. Однако десятки и десятки «Чаек» интерпретированы до зубовного скрежета трагически: отчаянные творческие искания, пресловутый конфликт старых и новых форм в искусстве, любовь непреодолимой, смертельной силы, самоубийство — нередко все это подается на котурнах и полном серьезе.

Но не в новом спектакле МДТ. Убирая полутона, заостряя и доводя характеры до гротеска, а ситуации до абсурда, Додин (который в 2001 году уже обращался к «Чайке») предъявляет публике глубинную комичность — нелепость, несоразмерность — происходящего с чеховскими героями. Они — чудаки и невротики. Все до единого. Ослепленные собственными амбициями и иллюзиями, бездарно губящие свои и чужие судьбы, искренние, лживые, слабые люди — такие живые, такие знакомые. Они гомерически смешны. Их ужасно жаль. И с ними так легко соотнести себя или кого-то из тех, кто рядом. Их реплики звучат невероятно современно — но в тексте не осовременено ничего.

Ключ к пониманию додинской концепции новой «Чайки» спрятан в образе Бориса Тригорина (Игорь Черневич) — московского литератора средней руки, пленившего сначала актрису Ирину Аркадину (Елизавета Боярская), а затем и юную, но хваткую и бесстыдную провинциалку Нину Заречную (Анна Завтур), которая грезит о сценическом успехе.

В спектакле Додина обе женщины, поглощенные поклонением Тригорину, совершенно не замечают главного: их идол — олицетворение внутренней пустоты, он — черная дыра, в которую они обе с мазохистским удовольствием падают. Герой в исполнении Черневича — уставший, стареющий, давно «перегоревший» человек, ошеломляюще бесчувственный, лишенный и внешнего блеска, и воли, и эмпатии, и — что самое страшное — того выдающегося дара, который в нем видят влюбленные женщины. Как и у Чехова, Тригорин здесь — сознающий свою посредственность ремесленник. Он уверенно использует отточенные за годы писательства литературные приемы, но в остальном — беззастенчиво, целыми кусками, крадет у жизни.

Додин дает Тригорину несколько сцен (в том числе и сильнейшую — финальную), на протяжении которых слегка карикатурный герой Черневича сперва, «по-литераторски» замотавшись в шарф и сгорбившись над записной книжкой, сосредоточенно конспектирует разговоры других персонажей — наполненные живым чувством, болью и страстью, — а затем отстраненно, иронично зачитывает своей восторженно замершей публике чужие слова — в точности так, как они были произнесены. В том числе и — не заботясь о чувствах Аркадиной — сообщение о том, что Треплев застрелился. Вот и вся тригоринская одаренность: романизировать кусок реальности, а затем слушать похвалу, прекрасно сознавая собственное ничтожество. А еще походя, в призрачной надежде хоть что-то ощутить, превратить судьбу случайно подвернувшейся жертвы в банальный «сюжет для небольшого рассказа» (жизнь подражает искусству): о том, как жила-была в глуши девушка, но пришел человек и погубил ее — от скуки.

Скука наполняет бытие героев додинской «Чайки» (но отнюдь не саму постановку, пронзительную и поразительно смешную — идеальную чеховскую комедию). Мечта большинства персонажей спектакля — побег. Побег от реальности, от посредственности, от невыносимой прозы и пошлости, подступающих со всех сторон.

Подчеркивая это стремление, режиссер выводит героев из меблированных комнат — пространство, созданное художником Александром Боровским, полностью лишено признаков быта: только деревянные лодки покачиваются перед полупрозрачным серо-голубым задником, в котором угадывается «колдовское озеро» из чеховской пьесы. Оно и становится фоном для всех сцен.

Сбегая в мир иллюзий и проекций, герои додинской «Чайки» хотели бы раствориться в славе и любви: либо сами стать идолами (Тригорин и Треплев — выдающимися литераторами, Аркадина и Заречная — выдающимися актрисами, и даже, когда-то в прошлом, Сорин мечтал о карьере писателя), либо, по меньшей мере, создать себе идола, чтобы молиться на него (для Аркадиной и Заречной это Тригорин, для Треплева — Нина, для экономки Маши — Треплев, а для учителя Медведенко — Маша, такой вот идолопоклоннический «Дом, который построил Джек»). Однако побег не удается — персонажи вязнут в пошлости. Ближе других к недостижимой цели — героиня, блистательно сыгранная Елизаветой Боярской. Мучительные, унизительные отношения с Тригориным дают Аркадиной эмоциональный «материал» — внутренний надлом и опыт, которые превращают ее в по-настоящему сильную, убедительную актрису.

В первом акте, когда жизнь еще не успела заглушить надежды, Додин выстраивает мизансцены так, что его героям постоянно приходится — под приятный, настраивающий на романтичный лад плеск невидимых волн — перебираться из одной лодки в другую. Во втором акте лодки перевернуты на зимовку — лежат брюхом вверх, — а действие сопровождает завывание ветра. Все вымерзло и умерло, надежд больше нет. В пространстве спектакля пусто и холодно, как в грудной клетке у Тригорина.

Лекарство от скуки не подействовало.
 

Автор фото: Виктор Василеьв.