Известно, что Ахматова искренне сочувствовала переводчикам поэзии. Она сетовала: «Переводчик ест свой мозг». И вот тут гениальная ААА была, как мне кажется, не права. Переводчик не только заложник своего тяжелого и очень часто незаметного для широкой публики труда. Разговаривая с авторами и героями великих оригиналов на их языке, он всегда искренне счастлив складывающимся диалогом. Ухтомский говорил о смысле человеческой жизни как о «бесконечном поиске заслуженного собеседника». Настоящий переводчик — тот самый увлеченный «везунчик», ибо разговаривает лишь с теми, кого любит, и вправе длить эти беседы столько, сколько захочет. До «Золотых ворот» я собрал и перевел все английские стихи Бродского, сделал книжку переводов стихов гениального канадского барда Леонарда Коэна, выпустил том «Shakespearience, или Шекспир после Бродского» — свежий взгляд на «Сонеты». Словом, люблю «большие проекты», ну и интересные разговоры…
Переводя роман, я получал огромное удовольствие. У меня возникло чрезвычайно теплое общение с Пушкиным, в пылу такой беседы не задумываешься о трудностях, хотя они, конечно, были — и немалые. Перевод поэзии, говорил Пастернак, вообще, всегда «должен производить впечатление жизни, а не словесности». И самое главное, что должен он передавать на родном языке — это безусловное впечатление силы оригинала. Языки чрезвычайно не похожи друг на друга, английский, к примеру, почти в полтора раза плотнее русского, а рифм в нем в полтора раза меньше. Флективное устройство русского очень отличается от прямого порядка слов и эпиграмматичности одно-двусложного вербального состава английской строки… В оригинале шекспировского сонета, например, часто 110–115 слов, в переводах Маршака — 60–70. Надо ли говорить о сложностях, возникающих в связи с необходимостью, не жертвуя смыслами, интенсифицировать форму, казалось бы, вдоль и поперек изученную? Переводчик-начетчик никогда не справится с этой задачей. Стремясь передать мегабайты содержания максимально полно, он часто буксует и теряет живое естественное дыхание поэтической речи, когда для передачи роя смыслов и образов оригинального стихотворения следует уплотнить форму, существенно повысив присутствие в ней тонких речевых средств. Русская музыка «Золотых ворот», несмотря на некоторые незначительные отличия формального характера (соотношение мужских и женских рифм), как нам кажется, настраивается по камертону, в звучании которого явственно слышатся голоса великих собеседников — Пушкина, Шекспира, Бродского... Макать перышко в чернильницу гения, поспевая мыслью за бегом пера по бумаге, — для поэта-переводчика — непреодолимое искушение и удовольствие напоминающее страсть. Ведь сама онегинская строфа есть точная формула высшего поэтического наслаждения!
И еще: во время работы над переводом мне казалось принципиально важным передать в тексте ощущение стихийной свободы авторского высказывания, что нередко вело к некоторым изменениям исходной образности, но неизменно в пользу точной передачи мысли и интонации.
«Золотые ворота» под влиянием Пушкина написаны онегинской строфой и имеют сюжетные переклички с романом в стихах. Известно, что все в этом мире стареет. Поэзия часто покидает одряхлевшие формы, как душа неизбежно оставляет тело. В пустых раковинах остается шум моря, как воспоминание о прошедшей жизни. The Golden Gate в переложении на русский язык в большой степени опираются на тот самый «шум моря» или на «память формы». Именно такая раковина нашептывает автору, переводчику (а за ним и читателю) мысли, поэтические образы, повороты сюжета. «Евгений Онегин» — своего рода тематический, стилистический, формально-технический канон, где в превосходной степени реализованы возможности русского литературного языка. И поэтому никому ничего не требуется объяснять — в каждом, даже минимальном читательском опыте, в культурном его ДНК, присутствует музыка пушкинского четырехстопного ямба. Не важно, отдает себе в этом отчет сам читатель, или же нет. Да, но, спросите вы, как же все это услышал Викрам Сет, русского языка не знающий? Тайна сия велика есть, если честно, я и сам до конца этого не понимаю. И иного слова, кроме как «чудо», применимого по отношению к причинам, вызвавшим появление The Golden Gate на свет, я не знаю.
Акростих Викрама Сета, посвященный Андрею Олеару
Временами мне кажется, что перевод поэзии в новые наши времена это такая разновидность эскапизма. А если серьезно, думаю, что новое «большое пушкинское полотно» русскому читателю покажется чрезвычайно интересным. Голливуд приблизил чуждые культурные миры. Но только такой подлинный мастер, как Викрам Сет, смог обжить это пространство с помощью традиционных инструментов русской культуры. Например, изображая лирическую героиню, Сет переносит в свой текст некоторые пушкинские образы и старинные русские традиции, близкие его родной культуре. Матриархат, царящий в итало-американской семье одной из героинь романа Лиз Дорэти, и особенно описания хозяйственных хлопот и приема гостей напоминают уклад дома Лариных. Здесь практически слышны отзвуки пушкинской XXXV строфы («Они хранили в жизни мирной / Привычки милой старины»):
Семья Дорэти, их соседи —
в отдохновеньи от трудов.
Любой под звон церковной меди
молиться и зевать готов,
но чуть по окончаньи службы
оказывается снаружи,
как разговором увлечен —
ему без разницы о чем:
об урожае (и немалом),
ремонте прессов, тракторов,
об изобилии даров
земли и солнца, что в подвалах
свидетельствуют — этот год
был лучше, чем, к примеру, тот.
Подобно Онегину, перед взором которого проносятся, нанизываясь друг на друга, приметы петербургского ландшафта начала ХIХ века, герой «Золотых ворот» Джон Браун разглядывает из окон своей машины обильно оснащенную рекламными щитами Америку автобанов конца века ХХ:
Стальная нитка автострады
рельеф простегивает. Взор
цепляют паркинги и склады
ковровой ярмарки, набор
длиннейших ног в тугом нейлоне,
реклама пиццы «Пепперони»,
сигар и виски — как ответ
на то, что те приносят вред
(плевать на мнение Минздрава!);
породистый аристократ —
сигара, бегающий взгляд;
блондинка, «мерс» — ее оправа…
Подумалось: «Так умер Джон:
отвлекся на рекламу он».
И, конечно, особую задачу, как и в романе Пушкина, выполняют в тексте «Золотых ворот» точно и лирически емко выписанные картины природы:
Джон видит частый гребень ливня
в вихрах зеленого холма.
Цвета холмов вокруг залива
еще не тронула зима.
Он бегал здесь мальчишкой. Тайна
далеких дней ему случайно
теперь открылась… Парк был тих.
Разбитый в старых дюнах, их
не подпуская к океану,
он сходит зеленью туда,
где шумно возится вода
и ежедневно птицы тянут
пунктиры на закат… Парк…Тьма
в нем зарождается сама.
***
Резное кружево на гребне.
Ворчит в упругой тьме листва.
Бесшумным облачком по небу
плывет в свое дупло сова.
И, словно вспышки зажигалки,
цветки в ветвях омелы, жалко
сгорая, приближают мрак,
которым полон весь овраг.
Тугое, сумрачное стадо,
то рассыпаясь, то сходясь,
по-марафонски топчет грязь,
взбираясь на гору, и радо,
что одолело скользкий склон.
Ему без боя сдался он.
И в то же время мы слышим подлинный голос большого поэта полный лирической задумчивости и размышлений о природе творчества:
Черна, беззвучна и прекрасна,
ночь уговаривает нас,
что жизнь добра. Ночами ясно
перо свой собственный рассказ
ведет сквозь кружево сравнений,
которые сплетает гений
поэта. Паузы и звук,
выпархивая изпод рук,
нас уверяют, что в начале
всего — ночная тишина.
Во все лихие времена
ее волна сердца качает,
как лодки… Ночи хороши
для памяти и для души.
Конечно же, «Золотые ворота» стоят и в современной индийской, и американской литературах совершенно особняком. Последние 70–80 лет в англоязычном стихосложении отказ от регулярного метра наблюдается почти повсеместно. Ареал обитания рифмованной поэзии сократился практически до детских и комических стихов. После появления «Ворот» многие рецензенты удивленно, но искренне приветствовали роман в стихах, как триумфальное «возвращение рифмы» и «противоядие от модного нигилизма», красноречиво свидетельствующие о появлении в англоязычной поэзии нового мастера с мировой репутацией. Сам Сет всячески подчеркивал игровой характер своего замысла. Регулярным пушкинским метром написаны, кстати, не только 590 строф калифорнийского романа в стихах, но и четыре дополнительные стансы, обрамляющие основной текст — посвящение, благодарности, содержание и сведения об авторе. В двуязычном русско-английском варианте «Золотых ворот», только что вышедшем в «Центре книги Рудомино», добавилось еще и «предисловие к русскому изданию», выполненное в форме, которую Сет назвал «акронегин», то есть это онегинская строфа в форме акростиха с зашифрованным посвящением переводчику.
Вопреки утверждению Набокова, что «Евгения Онегина» невозможно перевести стихами, многочисленные попытки сделать это предпринимались и до, и после набоковского прозаико-поэтического переложения, изданного в 1964 году. В числе известных стихотворных англоязычных версий пушкинского шедевра — переложение британского дипломата Чарльза Джонстона (1977). Именно этот популярный перевод вдохновил молодого автора Викрама Сета на использование пушкинского сонета для создания романа о жизни современной Калифорнии.
Уроженец Калькутты Викрам Сет до своего литературного дебюта работал в университете Стэнфорда над диссертацией по экономической демографии одной из китайских провинций. В университетской книжной лавке он нечаянно обнаружил перевод «Евгения Онегина», от которого, будучи сам поэтом, пришел в такое восхищение, что решил отложить научную работу (к которой так и не вернулся). Менее, чем за год молодой экономист сочинил, как заметил американский классик Гор Видал, свою «большую калифорнийскую историю».
За более чем три десятка лет со дня первой публикации «Золотых ворот» этот роман был переведен на все основные европейские языки, однако автор очень ждал, как он говорит сам, «главного перевода – на русский». Отвечая на вопрос о литературных влияниях в интервью 1999 года, Викрам Сет назвал Пушкина и пояснил, что ему особенно дороги пушкинские экспериментальность и независимость, сочетание легкости и серьезности. Сет добавил также, что «именно через прекрасный перевод пушкинского романа он получил величайшее вдохновение».
Викрам Сет и Андрей Олеар
Для воспроизведения полифонической разноголосицы современного американского общества Сету необходим был пушкинский опыт создания «энциклопедии стилей и языков эпохи». Сет включает в свой роман отдельные слова и фразы на нескольких языках, в том числе на русском, фрагменты политических речей, арт-рецензий, рекламных баннеров, религиозных проповедей, термины из области компьютерных технологий, экономики. Кроме того, англо-индо-американский автор использует пушкинский анжамбеман – прием строфического переноса, придающего повествованию интонационную свободу. Вслед за Пушкиным, для придания стиху разговорной интонации в диалогах Сет использует короткие реплики, повторы, эллиптические предложения.
Как отмечал Тынянов, Пушкин использует разговорные интонации «в повествовании, когда интонационный налет как бы делает самое повествование некоторою косвенною речью героев». Сет стремится воспроизвести эту непринужденность с первых же строк своего романа:
To make a start more swift than weighty,
Hail Muse. Dear Reader, once upon
A time, say circa 1980,
There lived a man. His name was John.
Эту легкую и веселую интонацию авторской речи мы постарались сохранить в переводе:
О, как роман начать приятно
так: «Здравствуй, Муза! Некто Джон
жил-был себе в восьмидесятых.
Героем нашим станет он».
Хрестоматийные слова о переводчиках как почтовых лошадях просвещения отзываются в современном понимании перевода как основы всемирной литературы. Для такого писателя мира, как Викрам Сет — владеющего тремя языками, переводившего индийскую и китайскую поэзию на английский язык, родившегося в Индии и жившего в США, Китае, Англии, — пушкинская художественная модель полиглота и путешественника оказывается родственной и органичной. Гибридная форма нарративного стиха позволила Сету (само)иронично рассказать о современной Америке со всеми ее проблемами и трагедиями в жизнеутверждающем стиле, нехарактерном ни для прозы, ни для поэзии времен победившего постмодернизма.
Роман Викрама Сета, конечно же, дань ушедшей «прекрасной эпохе», но при этом он впечатляюще современен; рождая новое содержание, он и в переводе, как мне представляется, способен говорить на языке в том его пушкинском изводе, который продолжает оставаться важнейшей частью русской национальной культурной традиции.
войдите или зарегистрируйтесь