От памяти к повторению

• Людмила Улицкая. Чума. — М.: Bookmate Originals : Издательство АСТ : Редакция Елены Шубиной, 2020. — 63 с.

Оформить подписку, чтобы прочитать эту и другие книги издательства, можно на портале «Букмейт», поддержав тем самым переживающий сейчас трудный момент книжный бизнес.

Наверняка через год не только русскую, но мировую литературу накроет волной пост-карантинных текстов: о покореженных судьбах, обратившихся в прах проектах всей жизни и разрушившихся в режиме самоизоляции браках. Пандемия — это точка пересборки для мира в целом и конкретного человека в частности, и сейчас мы как никогда ощутили возможность отстранения: от привычного уклада, материализма и постоянной погруженности в социальные взаимодействия.

Ставший столь актуальным сценарий Людмилы Улицкой «Чума» был создан задолго и вне реальной пандемии — еще в 1978 году писательница представила его для поступления на драматургические курсы Валерия Фрида, где получила отказ — мол, «вы и так все умеете». Улицкая описывает события в Москве 1939 года, когда из-за мелкой небрежности штамм легочной чумы обрел живого носителя в лице ученого Рудольфа Майера. Микробиолог отправился из Саратова в Москву, за короткий промежуток времени создав многозвенную цепочку потенциально инфицированных: от пассажиров поезда до постояльцев гостиницы «Москва». Советские власти предпринимают экстренные действия, чтобы предотвратить распространение смертельной болезни, — в итоге вместо тысяч жертв оказывается только три. История, рассказанная писательницей, произошла в действительности — нулевого пациента звали Абрам Берлин и все меры по купированию эпидемии воспроизводятся с почти исторической точностью.

Легочная чума распространяется воздушно-капельным путем — в реальном 1939 году больничному парикмахеру было достаточно заглянуть в палату пациента, чтобы в скором времени пополнить пусть и короткий, но все же список жертв. Опасность ее заключается, во-первых, в быстром распространении, во-вторых, в фактически абсолютной летальности и, в-третьих, в стремительном течении болезни — она развивается в среднем за сутки. Поэтому весь рассказ «Чумы» — это практически одномоментное действие, происходящее сразу в нескольких локациях, что так гармонично совпадает с кинематографической формой.

Как и сейчас, растеряны все: медицина, власть, силовики, изолированные и, конечно же, их близкие. Пожалуй, самая надрывная тема «Чумы» — это как раз хрупкие, наполненные тревогой и ужасом человеческие отношения. В страхе смерти люди осознают собственную конечность — и в этом осознании обнажается личная правда, лишенная инертной стабильности и привычных декораций. Например, оказывается, что Иде Абрамовне, супруге члена коллегии Минздрава, не так уж и нужен муж — она без раздумий сдает его властям в опасении стать причастной, ведь он «игнорировал жизнь партии, стоял особняком и, что самое ужасное, оказался в одном стане с врагами партии».

— Понимаете... меня взяли с Московского вокзала, в Ленинграде. Боюсь, что жена моя бог знает что подумала.

— А меня из дома забрали. Но... тоже подумала, наверное.

Но страх во вселенной «Чумы» обретает двойную форму: это не только ужас перед болезнью, сопряженный с экзистенциальным страхом смерти, но и боязнь советского режима. Улицкая описывает советское общество в предвоенном состоянии — общество, которое еще не пережило самое страшное, но уже утратило веру под гнетом большого террора. Сразу нескольких героев практически выдергивают из домов люди в форме, и для советского человека такое принудительное «пройдемте» обычно означает бессрочный билет в один конец. Близкие контактировавших с чумным обивают пороги не только участкового, но и Лефортовской и Таганской тюрем — куда еще могут забрать посреди ночи? Привыкшие к ужасу доноса, герои книги, как наверняка и реальные, даже не рассматривают вероятность вынужденных и по сути благостных действий со стороны властей — гражданское сознание (ситуация эквивалентна и актуальной ситуации) настроено только на недоверие, трепет и угрозу. И причины такой установки описываются в тексте — ведь представители власти в первую очередь ищут виноватого:

Министр здравоохранения на приеме у Очень Высокого Лица. Высокое Лицо в недоумении.

— Я не понимаю, Яков Степанович, в чем собственно должно заключаться наше участие? Если речь идет о вредительстве, можете не сомневаться, что виновные будут наказаны! Строго наказаны! И тут уж вы могли бы к нам и не обращаться! Найдем! Накажем!

Отдельным действующим лицом «Чумы» наряду с болезнью, страхом и режимностью становится фигура правды. Правда в рамке реальной угрозы советскому человеку и, разумеется, советскому строю — это лишь условная, подвижная субстанция. Естественно, эпидемия не может стать достоянием прессы, но даже для пациентов в больнице, где оказался чумной, придумывают полуправду, чтобы избежать паники — будто бы по корпусу распространилась инфлюэнца, а обитатели больницы по определению находятся в группе риска.

Есть, конечно, в «Чуме» место и героизму, персонифицированную форму которого принимает доктор Александр Сорин. Распознавший чуму у Майера, Сорин изолируется с больным, тем самым обрекая себя на смерть. Чувствуя приближение конца, он в качестве последней просьбы пишет письмо Сталину с просьбой пересмотреть дело брата-арестанта — но очевидно, что послание чумного больного вряд ли дойдет до рук вождя. Сорин начинает и второе письмо, «дорогой Тонечке» — жене, с которой ругался буквально утром, но закончить его уже не успевает.

«Чума» как сценарий особенно близка к документальной прозе. Затерянная в библиотеке Улицкой, спустя сорок два года она показывает страшную хрупкость общественной стабильности и не менее пугающую неизменность и разрушительность человеческого страха.