Питер Хёг. Представление о двадцатом веке

  • Питер Хёг. Представление о двадцатом веке / пер. с датского Е. Красновой. — СПб.: Издательство «Симпозиум». 2020. — 496 с.

Датчанин Питер Хёг — один из самых загадочных писателей в скандинавской литературе. Он сменил несколько профессий от преподавателя сценического искусства до моряка, много путешествовал по Азии и Африке, изучал восточную философию и жил отшельником. В его прозе критики отмечают переход от традиционной романной формы к минимализму. «Представление о двадцатом веке» было написано в 1988 году. Главная его тема — национальная самоидентификация датчан через возврат к природным корням и преодоление разрушительных тенденций современной цивилизации. С разрешения издательства «Симпозиум» публикуем отрывок из романа. 

Карл Лауриц
O поместье Темный холм
О застывшем времени

1520—1918

Карл Лауриц появился на свет в поместье Темный холм в новогоднюю ночь. Имена его родителей установить так и не удалось, но известно, что вскоре после рождения младенца усыновил управляющий. К тому времени Темный холм уже в течение двухсот лет — или, во всяком случае, не менее двухсот — от постоянно изменяющегося мира ограждала высокая, увенчанная железными шипами стена из серого известняка с вкраплением древних окаменелостей. Стена эта окружала дворцовые угодья и дома, сложенные из того же серого известняка. Внутри стены дополнительной защитой служил ров, в зеленоватой воде которого летними днями огромные сомы размером с аллигатора неподвижно грелись на поверхности, переливаясь в тех скупых лучах солнца, которым удавалось проникнуть из-за стены внутрь поместья.

Почти все сходятся во мнении, что Карл Лауриц родился в 1900-м, в ночь на новый, 1900 год, но для обитателей замка дат не существовало. Дело в том, что время в поместье навсегда остановилось с того самого дня, как Граф распорядился начать работы по возведению стены, а заодно и остановить хитроумные механизмы всех часов, которые прежде показывали не только время, день и год, но и положение Луны и планет, — и сообщил своему секретарю, в обязанности которого до тех пор входило написание истории поместья, что времени больше не будет, поскольку оно, по мнению Графа, представляет собой какое-то современное, мещанское изобретение, ему, Графу, в его поместье оно совершенно ни к чему, и отныне будет существовать лишь одно время — год первый.

Мысль о движении времени была неприятна Графу и прежде, но особенно она стала досаждать ему тогда, когда он почувствовал, что старое дворянство в новое время обречено на проигрыш. В дни своей бурной молодости, проведенной среди фолиантов и пергаментных свитков в старейших библиотеках Европы, он случайно выяснил, что великий естествоиспытатель Парацельс1, оказавшись в свое время в Темном холме, пришел к выводу, что где-то здесь, на территории поместья, находится центр Вселенной. Стоит ли говорить, что утверждение это в наши дни вряд ли заслуживает внимания, и даже тогда оно казалось сомнительным, но Граф с тех пор ни о чем другом думать не мог. В те времена каждый образованный человек — а именно к таковым следует отнести Графа — был немного историком, немного врачом, немного философом, немного юристом, немного коллекционером, немного химиком, немного теологом — и все это безусловно можно было сказать о Графе, вот почему он без всякой посторонней помощи сумел оборудовать на чердаке замка просторную лабораторию в полном соответствии с предписаниями придворного алхимика короля Кристиана IV, известного под именем Петрус Северинус2. Получился прекрасно оснащенный лабораторный кабинет, заставленный колбами, книгами и всевозможными механизмами, где учение Парацельса о неизменной материи соседствовало с философией Аристотеля и Платона, а также с новейшими достижениями в области механики. В довершение всего в лабораторию протянули водопровод и не забыли про ведро для дефекации. После того как все работы были закончены, Граф перестал куда-либо выходить и дни напролет проводил над картами звездного неба и геометрическими построениями.

По прошествии времени, вполне сравнимого с человеческим веком, ему удалось с точностью до миллиметра определить местоположение космического центра Вселенной. Центр обнаружился возле конюшни, на краю навозной кучи, и только тогда Граф покинул свою нору и распорядился огородить вычисленную им точку позолоченной металлической решеткой. Настал его звездный час. Теперь он покажет всем, что прожил свою жизнь не напрасно и что нет на свете рода значительнее, чем его род, всегда находившийся в центре мироздания, и, по-видимому, тогда в голове у него возникла дерзновенная мечта получить неопровержимые научные доказательства того, что Господь Бог отвел дворянству самое важное место в мире.

Идея эта представляется мне беспочвенной и даже безумной, но тем не менее современниками она была воспринята с заинтересованным любопытством, и, когда Граф пригласил в поместье цвет нации и прочих господ в париках, все они откликнулись на его приглашение, то есть и ученые мужи, и духовенство, и представители Королевского дома, и члены Государственного совета, не говоря уже о Каспаре Бартолине3 — мафиози, главе семьи Бартолинов, захватившей Копенгагенский университет, и его зяте, великом астрономе, инженере-изобретателе и члене парижской Академии Оле Рёмере4.

Для начала Граф выкатил гостям пятьдесят бочек выдержанного венгерского токайского, урожая времен детства великого Парацельса, после чего рассказал о своем эпохальном открытии и произведенных расчетах, свидетельствующих о том, что если копать здесь, в самом центре, то можно будет добыть вещество, необходимое для получения философского камня, создания вечного двигателя, а также извлечь некоторое количество космического семени.

На глазах гостей, разместившихся на стульях, которые были расставлены в несколько рядов вокруг позолоченной решетки, под аккомпанемент дворцового оркестра Темного холма, двенадцать слуг в штанах-пуфиках и красных шелковых чулках принялись рыть яму внутри ограждения, а Граф при этом зачитывал вслух фрагменты из Парацельса. Яму выкопали такую глубокую, что стены ее в конце концов обрушились, навозная куча с утробным чавканьем поглотила слуг, но ничего, кроме обломков свиных челюстей, в яме обнаружить не удалось. И тем не менее никто из присутствующих не смеется, все они сопереживают Графу, а великий Оле Рёмер встает, нетвердым шагом подходит к нему, кладет мясистую руку ему на плечо и гнусаво бурчит: «Видите ли, вот какая штука, говорю, как коллега коллеге, — Земля круглая, и поэтому центр у нее везде, а если копать, то найдешь одно только дерьмо». После чего все присутствующие удаляются, а Граф остается с навозной кучей, пустыми бочками, позолоченной решеткой и глубокой меланхолией, происходящей от сознания того, что во всей Вселенной лишь одному ему — за исключением разве что Господа Бога — вéдома истина, а все остальные пребывают в плену иллюзий.

На следующий день он распорядился начать строительство стены, а часы Темного холма остановились. Часы эти были в свое время сконструированы тем самым Оле Рёмером и приводились в действие хитроумным способом — силой воды, которая струилась и журчала во рву и в фонтанах. Теперь, когда ток воды был остановлен, каменные резервуары высохли, а ров превратился в мутное болото, в котором из всего живого остались лишь гигантские сомы да ядовитые кувшинки. О движении времени в Темном холме с тех пор напоминал лишь монотонный речитатив ночного сторожа, бормочущего на латыни, потому что Граф заявил, что такова его воля, и вообще это единственный подходящий для официальных случаев язык, dixi!5

В дальнейшем лишь ночная песнь сторожа продолжала напоминать о том, что в поместье проживают ремесленники и крестьяне, которых на момент возведения стены насчитывалось около тысячи человек. Их мнением и прежде никто не интересовался, но теперь, когда высокая стена, густой тенью накрыв поместье, отгородила его обитателей от окружающего мира, в их поле зрения остались лишь едва различимые лица соседей, и, когда родился Карл Лауриц, они уже почти перестали говорить, а в перекрестные браки вступали столько раз, что все являлись детьми, родителями, дядьями и тетками друг друга, и, что еще хуже, — с некоторых пор они больше не отличали себя от бурых коров, которые тоже размножались без притока свежей крови и потому теряли рога и все чаще пытались ходить на задних ногах.

В тех редких случаях, когда какой-нибудь работник вдруг проявлял дар речи и осмеливался высказать недовольство или взбунтоваться, ему отрубали голову — и дело с концом.

Когда связь с внешним миром прервалась, а стрелки часов замерли, время для Графа и его семьи перестало существовать. Облачившись в камзол с галунами, насупив лоб, испещренный морщинами от сосредоточенных размышлений, он отправлялся в свою библиотеку-лабораторию, и оттуда устремлял свой взор в прошлое — в историю и во Вселенную, проверял и исправлял расчеты в надежде отыскать наконец некую истину, какую именно, он иногда забывал, но речь, несомненно, шла о центре Вселенной. Если он и покидал покои замка, то лишь ради прогулки в легкой карете, которой управлял немой кучер на козлах и которую каждый раз приходилось запрягать новыми лошадьми, потому что прежние становились все слабее и слабее. Во время таких прогулок, когда попадающиеся по пути крестьяне при виде кареты дружно падали на колени, лицо Графа походило на каменную стену. Рядом с ним в экипаже восседали его жена и дети, туго затянутые в парадное платье, напудренные и, казалось, застывшие в своей вечной молодости.

Когда Граф осознал, что самые важные, не терпящие отлагательств дела сосредоточены исключительно в лаборатории, он передал управление поместьем и остановленным им временем двум своим ближайшим помощникам. Одним из них был его секретарь, которого звали Якоби. Его Граф когда-то выписал из Англии, потому что тот виртуозно владел каллиграфическим шрифтом «Канцелярист», и потому что, выпив две, три или четыре бутылки вина, мог без конца цитировать латинские и греческие застольные речи, дифирамбы, эпитафии и сочинять экспромты, к тому же он был ходячей энциклопедией по генеалогии европейского дворянства и прекрасно разбирался в военной истории и венецианской двойной бухгалтерии. Когда Граф утратил интерес к повседневным делам, именно Якоби взял на себя ведение счетов поместья, где всё, абсолютно всё, при том что хозяйство замыкалось лишь само на себя, пересчитывалось в голландские золотые дукаты (по мнению Графа, единственную достойную денежную единицу) — и, что еще важнее, Якоби стал историком и летописцем Темного холма. Из его хроник Граф черпал ценнейшие сведения, вновь и вновь подтверждавшие тот факт, что время застыло и его больше не существует. «Ведь, посудите сами, — говорил Граф, — у нас по-прежнему и навсегда год первый, а если у кого-нибудь окажется другое мнение на этот счет, мы немедленно отрубим ему голову».

Вторым человеком, удостоенным доверия Графа, стал приемный отец Карла Лаурица, управляющий Темного холма — ему Граф поручил надзор за средневековым хозяйством поместья: конюшнями и хлевом, хозяйственными постройками, кирпичным заводиком, жилыми домами, церковью, мастерскими, мельницей, колесо которой отныне приходилось вращать вручную, потому что во всех водоемах Темного холма вода теперь стояла неподвижно, за молочным заводом, где в почерневших от времени деревянных кадках молоко, которого с каждым днем становилось все меньше, превращалось в мелкие кисловатые сырные головки, традиционно производимые в поместье. К тому же управляющий умел отличать работников Темного холма одного от другого, и все они были у него на учете: скотники, конюхи, уборщики, лесорубы, арендаторы, егеря, сноповязальщицы, мастеровые, священник, дьячок и восемьдесят две польки вместе со своим Aufseher6, которые однажды, в поисках работы, по ошибке забрели в поместье через дыру, возникшую при обвале участка стены, а после того как стену восстановили, продолжали работать, есть, спать, рожать, умирать и коленопреклоненно молиться в Темном холме, забыв о существовании того мира, из которого они пришли, и этот факт демонстрирует нам, с каким блеском Графу удалось воплотить мечту датских дворян и помещиков: время должно застыть навсегда, а стрелки часов должны указывать на феодальный порядок и исключительные права избранных, невзирая на интересы большинства.

В покоях замка взгляд некогда голубых, а ныне выцветших от жизненных испытаний и бремени ответственности глаз управляющего неусыпно следил за экономками, расходом льняного полотна и батиста, кухарками и приготовлением пищи в соответствии с правилами французского придворного этикета XVII века. То есть во время вечерней трапезы — которую Граф вкушал отрешенно и без особой радости — сначала подавали марципан, затем жареное мясо, после чего следовал рыбный террин (приготовленный из илистых сомов дворцового рва, поскольку другую рыбу взять было негде), глазированные фрукты и копчености. Управляющий также проверял, не забывают ли двое слуг регулярно чистить серебро, которое, несмотря на остановленное время, все так же покрывалось патиной в ящиках и сундуках, и действительно ли буфетчики, официанты и сомелье отобраны из числа тех обитателей поместья, которые без труда могут ходить на двух ногах и которых можно научить управляться с золотыми тарелками, старинными кубками, запыленными кувшинами с вензелем Графа и бутылками из бездонных подвалов замка.

Кроме того, в Темном холме только приемный отец Карла Лаурица поддерживал связь с внешним миром. Именно он забирал у ворот приходящие в поместье письма, после чего передавал их Якоби, который относил их своему господину, но Графу они всегда казались совершенно неуместными. Речь в них обычно шла о том, что надо платить налоги, что дети слуг имеют право на школьное образование, что необходимо проводить перепись населения, вести метрические книги и предоставлять государству рекрутов, в них говорилось исключительно о том, какие обязанности перед обществом есть у Темного холма, хотя Граф-то хорошо знал, что как раз внешний мир должен быть ему по гроб жизни благодарен. Но все-таки письма эти выводили его из себя, и, движимый раздражением, он диктовал на латыни секретарю полные элегантно-остроумных дерзостей ответные послания, в которых разъяснял, что его людям прекрасно живется во тьме невежества, и высказывал недоумение: что за глупая идея их пересчитывать — ведь отличить одного из них от другого вряд ли возможно, и что он даже представить себе не может, как это — отправлять на военную службу своих работников, ведь все они нужны ему для обороны Темного холма, и что это они вообще о себе возомнили, какие могут быть требования к нему, живущему в центре Вселенной? Письма эти Якоби переписывал начисто изящнейшим маюскульным письмом, делая иногда до четырнадцати черновиков, пока Граф не одобрял текст, подписывая и удостоверяя его своей печатью. После чего на конверте из бумаги ручной работы Граф собственноручно выводил «Добродетель превыше всего», пребывая в уверенности, что он самым замечательным образом залатал прорехи в своей мечте, которая так близка и всем нам, а именно мечте о том, что можно закрыться от государства, окружающего мира и своих современников.

Письма передавались управляющему, но отец Карла Лаурица не отправлял их, конечно же, он никуда их не отправлял. Он вскрывал их и переписывал заново, и с самого раннего детства Карл Лауриц частенько наблюдал за отцом, который, склонившись над листом бумаги с тиснением, терпеливо водит пером: угрюмое бледное лицо изборождено морщинами двухсотлетней усталости, глаза, ослабшие оттого, что ему постоянно приходилось следить за работниками, вглядываясь в темноту, освещаемую лишь сальными и восковыми свечами, — ведь управляющий прекрасно понимал, что нет никакого смысла рассказывать Графу о том, что вообще-то существуют регулируемые масляные лампы и керосиновые фонари.

Я уверен, что позднее, гораздо позднее, Карл Лауриц задумался о том, что же именно делал отец с корреспонденцией своего сюзерена, но тогда ему все это казалось не чем иным, как доказательством всемогущества отца, в руках которого находилась жизнь и смерть обитателей всего поместья. Так что только мы с вами, оглянувшись назад в этом месте повествования понимаем, что управляющий тем самым пытался предотвратить падение карточного домика под названием Темный холм.


1. Парацельс (1493—1541) — швейцарский алхимик, врачи натурфилософ эпохи Возрождения.

2. Сёренсен, Педер (лат. имя — Петрус Северинус, 1542—1602) — датский врач, последователь Парацельса.

3. Бартолин, Каспар, младший (1655—1739) — датский врач, анатом, философ. Трижды становился ректором Копенгагенского университета. Среди его родственников многие были профессорами этого университета.

4. Рёмер, Оле (1644—1710) — датский астроном, первым измеривший скорость света.

5. Я сказал (лат.).

6. Бригадиром, надсмотрщиком (нем.)

Дата публикации:
Категория: Отрывки
Теги: Издательство «Симпозиум»Питер ХёгПредставление о двадцатом веке
Подборки:
0
0
12014
Закрытый клуб «Прочтения»
Комментарии доступны только авторизованным пользователям,
войдите или зарегистрируйтесь