Человек, которого не было

«табортаборт»
Площадка «Скороход»
Режиссер и драматург: Артем Томилов
Актер: Владимир Кузнецов

Поначалу он рискует показаться пустословом. Он все ходит и ходит вокруг да около какой-то мысли — как сам говорит, особенно важной и незабываемой, — но никак не может собраться и раскрыть перед публикой ее суть. Он очень взволнован. Он повторяется. Это раздражает. Пару минут спустя уже пеняешь драматургу и режиссеру на перебор в подражании обыденной речи — петляющей, путающейся, спотыкающейся о саму себя. Но проходит еще совсем немного времени, и с удивлением осознаешь — история, которую так сбивчиво рассказывает этот молодой человек, персонаж Владимира Кузнецова, постепенно ввинчивается в твое сознание, захватывает внимание не то вопреки, не то — благодаря несовершенной манере рассказчика, кружению его мысли.

Вместо сцены и декораций — пространство между пианино и действующей (до и после спектакля) барной стойкой «Скорохода». В этом пространстве — высокий худой парень, одетый со старомодной элегантностью, внешне напоминающий Белого Изможденного Герцога, персонажа Дэвида Боуи. Светлые волосы. Беспокойные длинные пальцы. По лицу время от времени пробегает нервная судорога. Но все это — только кажется. На самом деле у него, словно у хармсовского рыжего человека из «Голубой тетради № 10», — ни волос, ни глаз, ни ушей, ни рта, ни носа, ни рук. Ничего. Почти два часа чудится, что он есть. Большую часть этого времени он проводит у бара над стаканом виски, в мельчайших подробностях (привет Прусту) рассказывая историю своей жизни, рефлексируя над событиями с момента зачатия (sic!) — до рокового дня, когда на войне рядом с ним разорвался снаряд. Его детские и юношеские воспоминания так конкретны и узнаваемы, что норовят стать для зрителей осязаемой реальностью. Взросление, первая любовь, поиски призвания и смысла, конфликты с родителями... А потом оказывается, что его — не было. Прямо как у Хармса: «Так что непонятно, о ком идет речь».

Он мог бы быть кем угодно, есть множество вариантов. Нашим случайным собеседником в баре. Новым коллегой, решившимся открыть душу после трудного рабочего дня. Героем книги, которую мы сами читаем за стаканом виски. Наконец, одной из наших собственных субличностей, под воздействием алкоголя встрепенувшейся вдруг в обрывочном, то и дело гаснущем (вместе со сценическим освещением) сознании.

Спектакль Артема Томилова «табортаборт» появился в «Скороходе» благодаря программе «Генерация», в рамках которой наиболее интересные театральные эксперименты получают возможность стать полноценными постановками. С театроведческой точки зрения самое интересное здесь — способ актерского существования, зазор, время от времени возникающий между психофизикой артиста и его персонажем (сложно поверить, что этот щуплый молодой человек с тревожным взглядом, поневоле загремев в солдаты, ведет себя так по-богатырски, как рассказывает), а также — между подразумеваемым и реальным зрителем.

Все два часа артист «Такого театра» Владимир Кузнецов один на один с публикой. Помимо него — только тишина в тех местах, где иногда могли бы быть реплики собеседника. А еще — темнота, разбивающая эпизоды, наполненная звуками и чьими-то голосами (оживающими воспоминаниями), дающая актеру возможность сделать необходимую паузу, а зрителю — сильнее активировать воображение, в котором, в сущности, и играется спектакль «табортаборт».

В «Разговорах беженцев» , золотомасочной постановке того же Кузнецова и Константина Учителя, созданной в рамках фестиваля сайт-специфик-театра «Точка доступа», публика ходила по Финляндскому вокзалу вслед за брехтовскими эмигрантами Циффелем и Калле, подслушивая их разговоры — и зрительская фантазия воспроизводила упоминающиеся в них сюжеты. В спектакле Артема Томилова «табортаборт» публика — формально — поставлена уже на место «коллективного», многоголового и многоликого, собеседника, но все же им не является. В те редкие мгновения, когда артист «остраняет» свой рассказ, якобы обращаясь в зал за откликом на свои слова, внезапно и остро ощущаешь — на самом деле диалог ведется не с обобщенно-неконкретной зрительской массой, а именно с тобой. Просто визави, апеллирующий к твоему личному опыту, к твоим личным ощущениям, переживаниям и жизненным озарениям, почему-то — может быть, по скромности натуры — избегает смотреть тебе прямо в глаза.

Потому вдруг и становится так странно и неловко, когда тебе напоминают: вообще-то в этой темноте и тишине нас много. Нас — целый зал, а вот визави-то нашего — нет как нет.

И никогда не было вовсе.