Великие потрясения:

Оптик, через которые можно взглянуть на темы «Писатель и политика», и «Писатель и исторические испытания» существует не меньше, чем самих писателей. Владимир Набоков говорил, что литератору не должно вовлекаться в суету и стоит переждать бури внешнего мира, скрывшись в башне из слоновой кости, Фазиль Искандер утверждал, что талант писателя меркнет при соприкосновении с политикой, но в то же время множество произведений классической литературы базируются именно на осмыслении исторических сломов.

17 апреля вышел эпизод подкаста Артема Сошникова и Татьяны Млынчик «Два авторских» на тему «Великие потрясения: мед или яд для автора? Как писать в эпохальные времена». В попытке сформулировать четкий ответ ведущие погрузились так глубоко, что даже слегка запутались. Тогда мы вместе решили узнать, что об этом думают другие современные авторы и авторки, и задали им несколько вопросов:

1. Может ли писатель быть вне контекста эпохи, не обращать на нее внимания, писать о вечном и отвлеченном?
2. Из какой точки писателю лучше описывать эпохальные события: из эпицентра или находясь в отдалении, по прошествии времени?
3. О каком великом испытании вы написали бы книгу, будучи его свидетелем? Какие литературное тексты, отражающие большие исторические события прошлого и настоящего, вы цените?

Результат — в партнерском материале «Прочтения» и «Двух авторских».

 
Булат Ханов
 

1. Сегодня мы наблюдаем, как целые издательства и толстые литературные журналы убедительно делают вид, что они вне контекста. Упорством их следует восхититься. При этом стоит понимать, что заоконные реалии так или иначе проникают даже в сугубо жанровые тексты (в любовные романы, детективы, янг-эдалт), не говоря уж о произведениях, основанных на бытописании. Можно сколько угодно оберегать частную жизнь и глубоко личные переживания, но исторический контекст все равно скажется — в интонации, в градусе тревоги, в отборе лексических средств. Чуткий автор поймает нерв, хочет он того или нет.

2. Лучше уточнить, какая степень отдаленности допустима. Очевидно, что «Поправку-22» Хеллер набирал не из кабины самолета, а Гашек писал «Похождения бравого солдата Швейка» не из окопов Первой мировой. Вместе с тем очевидно, что оба автора в ярких подробностях помнили и свои страхи в моменте, и запах дыма, и тон офицерских приказов. Наверное, это удобнее всего — писать что-то, основанное на тактильных, визуальных, аудиальных ощущениях, с комфортной дистанции. А вот писать в ХХI веке о римских легионах, превращающих Средиземное море во внутреннее, — уже менее благодарное занятие.

3. Для тех, кто меня хотя бы чуть-чуть знает, ответ ясен: об Октябрьской революции. Что до текстов, назову три: «Моя жизнь» Льва Троцкого, «Сорок первый» Бориса Лавренева, «Волоколамское шоссе» Александра Бека. Без первых двух третий бы не состоялся.

 
Кирилл Рябов

1. Думаю, каждый писатель, независимо от контекста эпохи, все равно пишет о вечном. Если это не плохой производственный роман, конечно. Но и производственный роман, если хороший, будет на какую-то вечную тему: любовь, милосердие и так далее. Борхес вообще считал, что историй всего четыре, так или иначе.

2. Кому как. Виктор Некрасов написал «В окопах Сталинграда», когда еще шла война. Прошло двадцать с лишним лет — и возник такой феномен, как «лейтенантская проза». Это вообще не имеет значения. Каждый сам знает, когда лучше.

3. Когда-то я написал небольшой сборник рассказов как будто бы о блокаде Ленинграда. Но на самом деле это были рассказы о людях, которые очутились при жизни в аду. Мне интересны и важны люди, а не эпохальные события. Об эпохальных событиях напишут историки — хорошо, если не сильно соврут при этом.

 
Саша Степанова

1. В наших несвободных реалиях очень хочется оставить писателю хотя бы такой незатейливый выбор. Милый писатель, пиши о вечном, пиши об отвлеченном, пиши об античной Японии, о котах, о Кощее с Василисой — обо всем том, что позволяет тебе сберечь себя, а значит, и еще кому-нибудь непременно поможет. В действительности это довольно сложно — разрешить себе оставаться вне контекста эпохи. Контекст эпохи многое обессмысливает.

2. Тексты, написанные из «ока бури» и после, — это два разных корпуса текстов. По роду деятельности я много работаю с рассказами, и именно рассказы наряду с поэзией мгновенно подхватывают то, что происходит прямо сейчас. Такая фиксация момента — живая, максимально болезненная, острая, — безусловно, важное свидетельство. Уверена, что из подобных свидетельств в дальнейшем и будет складываться некое общее понимание, фактологическая основа для еще не написанных романов тех авторов, которым предстоит осмыслить происходящее с нами издалека.

3. В 2019-м году я, как и многие, наблюдала за протестами в Шиесе, и эта история до сих пор остается для меня вдохновляющей и важной. Почему она относится к «великим испытаниям»? Здесь есть две стороны: невероятное объединение людей, которое позволило заморозить строительство мусорного полигона, собственный «путь героя» протестующих и личные последствия такого выбора, поскольку многие активисты в итоге подверглись уголовным преследованиям и были вынуждены бежать из страны, а вместо одного полигона в Шиесе Архангельской области теперь угрожают тремя новыми гигантскими свалками. Судьба мусорной реформы, думаю, всем уже понятна.

Что касается литературных текстов о больших исторических событиях — их довольно много, поэтому назову прочитанный недавно рассказ Акиюки Носаки «Могила светлячков». Это автофикциональный текст, совершенно страшный в своей почти документальной простоте — о том, как брат и сестра потеряли родителей и были вынуждены выживать после бомбардировки города Кобе Военно-воздушными силами США в 1945-м. У студии Гибли есть одноименное аниме — обязательно посмотрите.

 
Антон Секисов

1. Если этот писатель русский, то он может себе позволить в принципе что угодно. В частности — может и не обращать. Нашей литературе вообще свойственен эскапизм, равнодушие к так называемой Реальности в широком смысле слова, особенно на фоне, к примеру, американской. Понятно, что, когда мы имеем дело с по-настоящему масштабными событиями, меняющими саму атмосферу, они так или иначе могут проникать в «вечное» и «отвлеченное», помимо воли и замысла автора. Но даже это вовсе не обязательно — опять же, по крайней мере у нас.

2. Как-то принял на веру, что писатель должен, хотя это словосочетание — «писатель должен» — наверное, одна из самых нелепых словесных конструкций — в общем, считается, что нужно описывать такие события со значительной временной дистанции. Типа лет пятьдесят, когда сменится несколько поколений. Может быть, это отчасти и так — для кого-то, по крайней мере. Но вот я недавно написал такой текст, что называется, из эпицентра, ну, или из его окрестностей. Перед этим случился период, когда я жил попеременно то в окрестностях «эпицентра», то вдали от него, и это дало объемную картинку, как мне кажется. Но вообще, примеров написания текстов из эпицентра много. Пожалуй, самый любимый — «Софья Петровна» Лидии Чуковской. Книга о сталинских репрессиях, сочиненная в 1938-м году.

3. Для меня самый интересный период — начало XX века в России, в Петербурге. Расцвет Серебряного века и при этом революционное бурление, война с Японией. Я думаю, что я бы написал текст про, условно говоря, про 1905 год, когда в доме Вячеслава Иванова декаденты занимаются столоверчением, вызывают Диониса в доме возле Таврического сада, а под окнами маршируют революционеры-рабочие. В эту атмосферу хотелось бы как следует окунуться и попытаться ее воссоздать. Что касается книг, то если могут быть плюсы в текущей ситуации, то один из них, безусловно, в том, что колоссальный пласт культуры, литературы, с которым мне лично было сложно себя соотнести и как-то им проникнуться в полной мере, сейчас стал понятен. Это тексты и про революцию, про войны — Первую, Вторую мировую — и про Россию тридцатых годов, семидесятых. Вообще, сейчас я активно читаю всякую советскую подпольную литературу брежневской поры, хотя раньше она меня не трогала. Кривулин, Харитонов, Пригов и так далее. А по поводу текстов, отражающих исторические события — опять же, их слишком много, но сейчас захотелось назвать «Хождение по мукам» Алексея Толстого, том первый — «Сестры», пусть будет он.

 
Алексей Поляринов

1. Мне кажется, главный парадокс ответа на этот вопрос в том, что даже писатели, которые пытаются быть «вне контекста эпохи», все равно в итоге становятся ее отражениями. Любой текст несет в себе приметы времени и быта, которые выдают эпоху и позицию автора в ней, даже если автор пытается ее скрыть или отредактировать свою роль. Зебальд описывает нечто подобное в «Естественной истории разрушений». Если автор, живущий при диктатуре, захочет писать роман, скажем, о Древней Греции, в тексте все равно появятся параллели, или, наоборот, умолчания и пустоты будут настолько красноречивы, что станут равны высказыванию и об этой самой диктатуре, и о самом авторе. Литература так работает — она обнажает время и автора.

2. Лучше, конечно, никогда не находиться в центре событий, это опасно, больно и неприятно, но, к сожалению, у нас нет возможности выбирать. Поэтому тут мой ответ: зависит от автора. Культура нуждается и в «горячих» текстах, написанных сразу же, и в «холодных», написанных через года. «Горячие» мне кажутся важнее, они, как правило, кривые, косые и необъективные, но они лучше захватывают и капсулируют дух времени, а «холодные» потом опираются на то, что было описано в «горячих». Но если «горячих» нет, то и у «холодных» потом проблемы. Мы можем наблюдать этот эффект в России, где нулевые были очень плохо освоены и очень бедно описаны литературой, и очень многие трагедии, изменившие нас, остались фигурами умолчания. Теперь мы живем в последствиях этого умолчания.

3. Мне тут же хочется ответить, что я бы многое отдал, чтобы увидеть суд над Сократом, например, чтобы написать о нем. Но эти мысли — эскапистские. Я, как и многие, иногда пытаюсь спрятаться от настоящего в прошлом. Плюс меня немного смущает формулировка «великое испытание», я бы предпочел более нейтральную — «катастрофа». Мы все наблюдаем ее сейчас, уже два года живем с предчувствием новой мировой войны, и нам придется ее описывать, хотя и не очень хочется. У нас нет выбора.

 
Роман Михайлов

 

1. Писатель может писать о чем-угодно и быть вообще вне контекстов эпохи.

2. Кому как. Часто получается так: когда находишься в эпицентре, тебе не до писательства.

3. Я бы хотел писать книги и снимать фильмы о любви. А историей никогда не интересовался.

 

 

Материал подготовлен в партнерстве с подкастом «Два авторских».

«Два авторских» — подкаст писателей Артема Сошникова и Татьяны Млынчик, в котором ведущие говорят о литературном ремесле, книгах и о том, как быть авторами прозы в современной России.

Слушайте последний эпизод. А также другие эпизоды на актуальные темы, например:

Литературные школы: можно ли научить человека писать? 
Почему поколение тридцатилетних так любит писать и читать о травмах?
Что важнее: читатели или признание в литературных кругах?

Обложка: Артем Сошников

 
Дата публикации:
Категория: Ремарки
Теги: Антон СекисовТатьяна МлынчикАлексей ПоляриновБулат ХановКирилл РябовСаша СтепановаАртем СошниковДва авторских
Подборки:
0
0
7386
Закрытый клуб «Прочтения»
Комментарии доступны только авторизованным пользователям,
войдите или зарегистрируйтесь
Осень — время размышлений о школе, даже для тех, кто не пересекал ее порога с тех пор, как раздался последний звонок. В том числе потому, что самые «школьные» праздники приходятся именно на этот сезон. Ко Дню учителя мы попросили писателей и писательниц рассказать, как у них проходили уроки литературы.
Мы попросили наших друзей-писателей — и уехавших, и оставшихся — поделиться своими ощущениями об эмиграции. Из этих рассказов мы и составили нашу антологию. Среди них и почти комические путевые заметки, и притча, и щемящий душу текст о травме покинутого, и даже фантасмагорическое повествование об обретении языка. Нам кажется, эти рассказы — важные документы эпохи и самая настоящая большая литература.
Мы продолжаем нашу серию интервью с молодыми авторами. Героиня сегодняшнего материала — писательница из Петербурга Татьяна Млынчик. В 2021 году вышел дебютный роман Млынчик «Ловля молний на живца» — история шестнадцатилетней Маши Депре, которая однажды обнаруживает у себя способность накапливать электричество, а помимо этого пытается справляться с проблемами, обычными для любого подростка.
Обозреватель «Прочтения» Елена Васильева поговорила с молодым писателем Булатом Хановым о характерах и судьбах героев романа «Развлечения для птиц с подрезанными крыльями», о том, выносит ли книга вердикт поколению тридцатилетних и о том, чем современная литература похожа на пиво.
В начале октября выходит «Риф» — второй роман писателя и переводчика Алексея Поляринова. Это многослойный текст: он и об отношениях в семье, и о закрытых сообществах, и о культурной памяти. Работе предшествовала серьезная подготовка, которую можно сравнить с исследовательской деятельностью. Обозреватель «Прочтения» Елена Васильева поговорила с Алексеем Поляриновым о том, как все темы встали в один ряд и как ему удалось создать такую цельную книгу.