Закрытый клуб: регистрация или вход с паролем | выключить рекламу
 
Марго Гритт:

Марго Гритт — финалистка шестого сезона премии «Лицей». В этом году ее дебютный сборник рассказов «Вторжение», отмеченный блогерским жюри в специальной номинации портала Ridero, вышел в издательстве «Альпина.Проза» в расширенном варианте — с повестью «Чертово колесо». Татьяна Соловьева поговорила с Марго Гритт о том, когда авторское переживание сближается с читательским, как написать идеальный рассказ, в чем ценность литературного коммьюнити и почему научиться эмпатии важнее, чем художественным приемам.

 

— У вас есть не оконченный пока роман, но ваша первая книга — это сборник короткой прозы. Вы спринтер в литературе? Вам проще в малой форме? 

— Не просто проще — короткая проза для меня в принципе более органична. Мне все время хочется пробовать что-то новое, я постоянно генерирую идеи и легко ими увлекаюсь, так что можно сказать, написание рассказов соответствует моему мышлению и даже образу жизни. Когда я интенсивно работала над романом — его фрагмент стал моим дипломом в литературной магистратуре, — я все равно параллельно занималась рассказами, потому что чувствовала потребность переключаться. Мне так интереснее — и писать, и жить.

— Что для вас хороший рассказ?

— Я вывела для себя формулу хорошего рассказа, которая состоит из двух на первый взгляд противоречащих друг другу компонентов — завершенность плюс незавершенность. Под завершенностью я имею в виду целостность истории — когда каждое слово работает на общий замысел.

 
“
Но, на мой вкус, в хорошем рассказе всегда будет некая недоговоренность, незавершенность — лакуны, которые рассказчик предлагает заполнить самому читателю, то есть приглашает его к соавторству. Проще говоря, когда после прочтения ты выдаешь то самое избитое «Есть над чем подумать» — и думаешь.

— А вообще — что главное в литературе? Чего вы ждете от нее как читатель?

— Вот этого «есть над чем подумать» в большинстве случаев и жду. Не просто пассивно воспринимать истории и следить за поворотами сюжета, а вступать в мысленный диалог с автором, размышлять над его неожиданными идеями, расширять взгляд на мир. Но иногда я хочу получить от литературы проживание нового опыта, иногда ищу наслаждения языком, а иногда жду просто развлечения, ухода от реальности или утешения. Зависит от настроения, периода жизни и так далее.

— Кого из авторов малой прозы вы можете назвать в числе своих любимых? Что вам нравится в их рассказах?

— Три кита, на которых стоит моя любовь к литературе в принципе, — Владимир Набоков, Ольга Токарчук и Линор Горалик, и все трое, помимо романов, писали и пишут рассказы, которые, на мой взгляд, отвечают той самой формуле хорошей короткой прозы. Больше всего меня впечатляет Горалик и ее сверхкороткие тексты — мощные полноценные рассказы из абзаца или даже одного предложения. Мне близки мироощущение Токарчук, ее образность, глубина, а в рассказах Набокова я люблю не только язык, но и многослойность, которая характерна скорее для романов, а не для короткой прозы, но это же Набоков...

Сейчас заново открываю для себя Чехова — читаю «Росу на траве» Радислава Лапушина, который через увеличительное стекло рассматривает чеховское слово. На первый взгляд, простое и даже банальное, в чем упрекал его тот же Набоков, но на самом деле скрывающее огромный поэтический потенциал.

— Можете ли вы назвать свое самое сильное читательское впечатление? Когда буквально не могли поверить, что так в принципе возможно?

— Не хочу брать в расчет юношеские годы, когда меня, впечатлительную натуру, потрясала почти каждая книга, — назову относительно недавнее сильнейшее переживание, которое я испытала и как писатель. Это роман «Сердце-зверь» Герты Мюллер. И дело не столько в том, что это душераздирающая история о простых людях, которые пытаются выжить в тоталитарной Румынии времен правления Чаушеску, сколько в том, как это сделано, каким потрясающим языком на грани с поэзией это написано. У меня всегда перехватывает дыхание, когда в литературе сталкиваются ужас и красота.

 

— Вы быстро пишете? Сколько в среднем времени у вас уходит на написание рассказа?

— Раньше я писала о-о-очень медленно, пока не научилась отпускать себя и позволять первому черновику быть плохим. Что ж, пишу я теперь быстрее, зато медленнее редактирую. (Смеется.) Мне кажется, в среднем — от двух недель до месяца. Я включаю сюда и время на вынашивание идеи (скажем так, продуктивное вынашивание, потому что иногда она может прождать в загашнике и год), и время, которое требуется, чтобы рассказ отлежался перед редактурой.

— Вы не только писатель, но и редактор. Свои тексты редактировать сложнее, чем чужие?

— Чужие намного сложнее: я все время боюсь, что ненароком привнесу свой авторский стиль, навяжу автору свой вкус. Но я пытаюсь отслеживать эти моменты. С другой стороны, я, как писательница, которой самой приходится взаимодействовать с редакторами, хорошо понимаю, каково это — получать правки и замечания, поэтому отношусь к текстам так, как бы хотела, чтобы относились к моим. В этом случае писательский опыт скорее помогает, а не мешает.

— Закончив текст, как вы понимаете, что он состоялся, удался?

— Я долго работала над повестью «Чертово колесо» — в общей сложности года два с перерывами — и все время думала: как я пойму, что все, конец, текст сложился, можно поставить точку? Я помню, что редактировала последние строчки часа в два ночи, и меня вдруг прошибло на слезы. Поняла, что готово — дописала, удался. Странное чувство.

 
“
У кого-то я слышала выражение «мы пишем телом», и в тот раз тело как будто просигнализировало. С рассказами, конечно, все происходит менее эмоционально, но если в какой-то момент текст начинает воздействовать на меня и я проживаю что-то близкое к читательскому опыту — значит, можно считать, что шалость удалась.

— Премия «Лицей» что-то изменила для вас? Прежде всего — в вашем самоощущении?

— Мне, как жутко неуверенному в себе человеку, требуется одобрение со стороны. И премия — это такая взрослая умная тетенька, что-то понимающая в литературе, которая похлопала тебя по плечу и сказала: «Ты не совсем бездарность, продолжай». Но есть и обратная сторона: ты теперь боишься подвести эту метафорическую тетеньку, которая в тебя поверила. А что, если твои новые произведения окажутся провальными или ты вообще больше ничего не напишешь? Спойлер: ничего страшного не произойдет, бывают вещи и похуже. Но все-таки из-за того, что после «Лицея» на тебя направлено больше внимания, начинаешь сомневаться в следующих шагах, то есть круг неуверенности в себе замыкается. Но все равно продолжаешь идти — куда деваться-то?

— Вы чувствуете себя частью писательского сообщества, какой-то среды — литературного поколения, школы и так далее?

— Благодаря учебе в литературной магистратуре я естественным образом стала частью большого писательского коммьюнити, но назвать это «поколением» или «школой» я не решусь, потому что какого-то единого направления, как мне кажется, нет. Мы все очень разные, пишем о разном, и каждый идет своим путем, но я всегда могу обратиться к сообществу за поддержкой, советом или попросить дать фидбэк на текст и знаю, что точно получу конструктивную и бережную критику, потому что нас так учили.

— Можно ли научить человека писать? И что нужно для того, чтобы научиться?

— Если мы говорим о писательском ремесле, например, о курсах creative writing или той же магистратуре, то важно научиться балансировать между тем, чтобы прислушиваться к критике (а чаще всего идут на курсы именно за обратной связью), и тем, чтобы уметь отстаивать собственное видение. Между «переделаю, как скажете, вам лучше знать» и «вы ничего не понимаете, сделаю по-своему». Нужно воспринимать обратную связь и в то же время понимать (и уметь аргументированно объяснить), что пойдет на пользу твоему тексту, а что нет. А чтобы это понимать, нужно много читать и много писать, как завещал нам великий Стивен Кинг. От себя добавлю, что не просто писать как бог на душу положит, надеясь, что количество со временем перерастет в качество, а писать осознанно, да и читать тоже, анализируя написанное.

 
“
Но помимо освоения ремесла нужно развивать эмпатию, быть любопытным и внимательным к миру, тренировать воображение. Мне кажется, все это намного важнее, чем просто научиться литературным приемам.

— Вы несколько месяцев живете в Германии. Чувствуете ли вы какие-то изменения для себя как писателя в отрыве от привычной бытовой и языковой среды?

— Первый мой рассказ, написанный в эмиграции, как раз посвящен языку — болезненная, но интересная тема для исследования. Я боялась, что потеряю связь с русским языком, но так получилось, что значительную часть времени я говорю именно на нем, потому что быстро обросла здесь русскоязычными друзьями. Большая их часть живет в Германии довольно давно, и заметно, как это повлияло на их речь: например, они естественным образом вставляют в предложения немецкие слова или употребляют такие обороты, как «взять автобус» — калька с английского. Наверняка и меня это ждет со временем, но как писателя меня такой процесс не пугает, наоборот — вызывает любопытство. Язык живой и подвижный, и в его метаморфозах и даже в несовершенстве есть своя прелесть.

Еще я замечаю, что меняется фокус внимания. Не знаю, связано ли это с переездом или с тем, что я просто перехожу на какой-то новый логичный этап творчества. Если раньше фокус был направлен вовнутрь, то теперь я чувствую, как он смещается на внешний мир. Объектив с узким углом обзора будто сменили на широкоугольный. Но пока все это на уровне смутных ощущений.

 

Фото на обложке: @bytheyankas

 
Дата публикации:
Категория: Ремарки
Теги: Марго Гритт  Альпина.Проза  Вторжение 
Подборки:
1
0
5538
Закрытый клуб «Прочтения»
Комментарии доступны только авторизованным пользователям,
войдите или зарегистрируйтесь
«В русской литературе надо жить долго и не сдаваться»: восемь советов для писателей от Евгения Бабушкина
Совсем скоро — 17 апреля — стартует курс новой литературной мастерской «Странные люди». Это авторский проект писателя Евгения Бабушкина «для онемевших и ищущих свой язык, для оставшихся и уехавших». Он поможет тем, кому все сложнее подобрать слова для описания реальности, снова обрести возможность говорить — в прозе. В рамках партнерского материала Евгений Бабушкин поделился с читателями нашего журнала несколькими советами, как выйти из творческого кризиса.
А розы не вырастут сами
Главная героиня «Назови меня по имени» — учительница русского языка и литературы Маша Иртышова. За плечами у Маши — детство, отрочество, юность в Ленинграде-Петербурге, свадьба с завидным, но, как оказалось, абьюзивным женихом, побег с сыном из родного города в город неродной и медленное налаживание такой неровной, но самостоятельной жизни в Королёве. Казалось бы, что тут может пойти не так?
Видимые сообщники: три сборника о современности
В последнее время наблюдается расцвет издательского формата, прежде бродившего где-то на периферии литпроцесса, — сборника текстов разных авторов. Феномен сборника интересен тем, что он создает вокруг себя коммьюнити единомышленников — не только авторов, но и читателей, а малая форма как будто более приспособлена откликаться на современность. Мы подготовили подборку из трех недавно вышедших сборников, авторы которых — от молодых писателей до волонтеров и благотворителей — прорабатывают личные и исторические травмы, осмысляют себя среди других и ищут пути будущего, глядя в него с надеждой, несмотря ни на что.
Александра Шалашова: «Никаких взрослых нет»
Герои романа Александры Шалашовой «Салюты на той стороне» — пациенты санатория для слабовидящих детей, которых эвакуировали из охваченного войной города на реке Сухоне. Татьяна Соловьева поговорила с Александрой Шалашовой о том, зачем писать и читать страшные тексты, о чувствах автора к героям, о референсах и прототипах, а также о том, почему никаких взрослых не существует.
Пересадки и переходы: эмигрантская антология
Мы попросили наших друзей-писателей — и уехавших, и оставшихся — поделиться своими ощущениями об эмиграции. Из этих рассказов мы и составили нашу антологию. Среди них и почти комические путевые заметки, и притча, и щемящий душу текст о травме покинутого, и даже фантасмагорическое повествование об обретении языка. Нам кажется, эти рассказы — важные документы эпохи и самая настоящая большая литература.