Системообразующее безумие

• Кирилл Рябов. Лихо. — М.: ИД «Городец», 2023. — 264 с.

Большинство героев Кирилла Рябова — люди простые и тоскливые той тоской, которая знакома почти каждому. Одинокие, недолюбленные, неустроенные, они предпочитают не замечать своей трагедии, пока не случится что-то из ряда вон: муж притащит домой «божьего человека», банкомат выдаст миллионы, врач поставит диагноз «одержимость». Тогда герои Рябова обнаруживают и собственную неприкаянность, и безумие окружающих.

Будучи стихийным, оно — безумие — в текстах писателя едва ли становилось системным — каждый второстепенный персонаж был диким по-своему. Скажем, Ульяна из «Никто не вернется» разбивала лоб о парадоксальную сердобольность, глухую к доводам рассудка, сталкивалась с не менее парадоксальной жестокостью либо вовсе выслушивала какую-то нелепицу. Весь мир вокруг Ульяны заразился сумасшествием, но не единым в своей симптоматике. И Ульяна, и Бобровский из «Пса», и почти все прочие герои Рябова разбирались с локальными очагами абсурда, однако не с целыми общественными институтами. До «Лиха».

Открывающая повесть сборника — то самое «Лихо» — история школьного учителя Выдрина, типичного для Рябова персонажа. Он в разводе, страдает по своей любовнице Лене, которая приезжает реже, чем хочется, а еще нет-нет да и называет бывшего мужа просто «муж». Вдобавок люди в форме из некоего управления «Ч» задерживают Диего, кота Выдрина. И, как водится, без объяснения причин.

Диего приоткрыл недовольные зеленые глаза.
— Управление «Ч», — продолжал Шмурнов. — Вы задержаны!
Выдрин захохотал. Черненко повернулся к нему и спросил сквозь зубы:
— Что смешного, Выдрин?
— Ну, это... Это шутка? Розыгрыш?
— Обхохочешься скоро, — ответил Шмурнов, выпрямляясь.
— Кем вы приходитесь задержанному? — осведомился Черненко.
— Он мой кот, — ответил растерянно Выдрин.
— Кем ему приходитесь вы? То, что он кот, мы видим.
— Так это... Он тут у меня живет... Я его хозяин вроде как...
— Нет такого юридического статуса «хозяин», только при рабовладельческом строе, — сказал Черненко.
— И в БДСМ, — добавил Шмурнов. — Он не хочет вставать, Леша. Вязать?

Далее типично рябовский герой переживает типично рябовские уморительные злоключения и подходит к типично рябовскому, как всегда лиричному, невыразимо грустному, но светлому финалу. «Лихо» по своей структуре — текст типичный для Рябова, но неординарный для автора в том, что касается природы безумия.

Выдрин здесь сталкивается не с чем-то полумистическим, не с отдельными психами — хотя и с ними тоже, — а с государственной машиной, таинственным управлением «Ч». Мотив сопротивления системе, поступки и проявления которой непостижимы здоровому человеку, — это то, чего у Рябова, похоже, прежде особенно не было. И это то, что роднит «Лихо» с Кафкой, да, — но куда сильнее с пьесами Дмитрия Данилова и его же романом «Саша, привет!».

Подобно Человеку из Подольска, «очень тупому» Сереже или Сереже из романа Данилова, Выдрин бесконечно обращается к системе с вопросами, тем самым лишь сильнее погружаясь в безумие. Ему бы, Выдрину, плыть, куда уносит, но пресловутое рацио вкупе с желанием быть хоть чуточку счастливым, все портит.

Герой «Живодерни», второй повести, — бывший футболист Аверьянов. В целом, тоже типичный для Рябова — разве что не пьет, потому что в завязке. Биржа труда направляет его на работу в мутную контору, сотрудники которой одержимы тем, чтобы Аверьянов написал роман.

Мешков и Бумагина — так зовут сотрудников — не останавливаются ни перед чем в попытках усадить Аверьянова за стол. Они с подельниками из литературной среды — мужиками в масках осла и пса — похищают девушку героя, угрожают и пытают его самого ему самому. Книга, рожденная под столь сильным давлением, в итоге и на книгу и не похожа совсем — но это уже спойлер.

Они дождались, пока качалка остановится. Пес достал нож и выщелкнул лезвие.
— **** ножом! — сказал он.
— Ты больной! — ответил осел.
— Заткнись! Я был членом жюри трех премий!

«Живодерня» — первый крупный текст Рябова о писательстве. Кое-где он уже шутил над критиками и самим письмом, но чтобы вот так строить вокруг него весь сюжет — такого не было. Поэтому «Живодерню» можно даже воспринимать как штуку личную; как ироничный ответ тем, кто призывал всех русских литераторов «объединиться и заставить Рябова написать большую вещь».

Тут, как и в «Лихо», главный герой попадает в жернова безумия не персонального, а институционального. Аверьянов испытывает перед конторой и стоящим за ней, очевидно, писательским (и, пожалуй, читательским) сообществом, то же бессилие, что и Выдрин перед управлением «Ч». Но «Живодерню» разумнее было бы сравнить не с текстами Данилова, а с сорокинской «Трилогией». С той разницей, что у Сорокина требовали говорить сердцем, а у Рябова — делать книгу.

Они умолкли и уставились на Аверьянова. Он сказал:
— Мои родители спились и умерли, когда мне еще и двадцати не было...
— Не то! — перебил пес.
— Отец хотел, чтобы я стал футболистом. Это была его мечта. Но у него одна рука была короче другой на тринадцать сантиметров. Я не хотел быть...
— Не то! — сказал осел.
— И я не смог. Был шанс. Меня пригласили на просмотр в «Локомотив». Я получил травму головы. За две минуты до конца игры. В матче, который ничего не значил. Я чуть не умер.
— Не то, не то, не то! — закричал пес.
Он поднялся с корточек и снова достал нож. Подошел осел.
— Мой сын умер, — сказал Аверьянов. — При родах. Он одновременно рождался и умирал. Я не знаю, как такое возможно. Пришлось ему мертвому придумать имя, чтобы похоронить, чтобы надгробие не было пустым.
Что-то внутри надорвалось, и Аверьянов заплакал.
— Тащи тетрадку, — сказал пес.

Несмотря на явный сорокинский вайб, «Живодерня» остается повестью, опять-таки, типично Рябовской. Как и заключительный рассказ «Маленький Г.», в котором заведующая детским садом Катя пытается втолковать нерадивым родителям, что они выбрали не лучшее имя для ребенка. Катя тут встает на бой уже не с государственной машиной и не с литературой, но с институтом куда более слабым — семьей. И все равно терпит поражение.

Тема противостояния институциональному сумасшествию, объединяющая все три текста сборника, в некотором роде нова для Рябова, но не нова в принципе. Однако там, где другие авторы калечили и убивали героев, борющихся с системой, Рябов позволяет им проиграть и жить дальше — может быть, даже лучше, чем до встречи с сумасшествием.

Внезапная вспышка надежды в финале каждого текста, невероятное человеколюбие — помимо безупречного стиля и юмора — делают «Лихо» сборником типично рябовским. Несмотря даже на не типичную для него природу безумия и все ассоциации с книгами других писателей, которые то и дело возникают при чтении.