Не свой среди чужих

• Олег Радзинский. Случайные жизни. — М.: Издательство АСТ: CORPUS, 2018. — 432 с.

В популярном американском сериале девяностых «Квантовый скачок» главному герою все время приходилось несладко: как известно, он постоянно вынужден был перемещаться во времени из одного тела в другое, проживая тем самым совершенно разные жизни с целью исправить ошибки прошлого и изменить историю. Удивительное дело обнаружить прообраз героя доктора Сэма Беккета в России — ведь писатель Олег Радзинский и без фантастической составляющей мог бы похвастаться подобным разнообразием, не путешествуя при этом во времени и пространстве — рожденный для приятной столичной жизни, он становится вдруг антисоветским агитатором, арестантом и даже ссыльным на лесоповале. Как у него это вообще получилось? В новой автобиографической книге Радзинского герой также проживает сразу несколько будто бы даже чужих и разных жизней, совершенно не подходящих для юноши из приличной семьи с большим и светлым будущим. Однако жизнь не вымысел — выписывает сюжеты почище киношных.

О том, что Олегу Радзинскому стоит написать подобную книгу, мог задуматься каждый, кто хоть раз читал его немногочисленные интервью — и наконец так и случилось. Выросший в семье московских интеллигентов «с фамилией» и познающий жизнь по книгам, писатель рассказывает с предельной честностью о себе самом. О том, как «папа Эдик», ушедший из семьи, не проявлял к нему — до определённого возраста — никакого интереса, и потому отчим учил его давать сдачи в школе и ни под кого не прогибаться. О первой драке и открытой истине, что «бежать ни от кого нельзя». О том, что было в голове и на душе у юного студента МГУ и, конечно, о том, как годы спустя за распространение запрещенной литературы и чтение антисоветских лекций он привлек внимание КГБ и загремел в тюрьму и ссылку — без малого на пять лет.

В «Случайных жизнях» честность взята за главное правило: Радзинский, то и дело ломая так называемую четвертую стену между собой и читателем, поправляет сам себя — мол, мог бы здесь написать о том, как героически думал о борьбе или как романтично проникал свет сквозь решетку, пока герой (то есть он сам) гнил в темнице сырой — но это было бы враньем. Думал не о том и не так, геройствовать не собирался. Правда горька — Радзинский не скрывает прошлые обиды на родителей: «...никогда не интересовались моими проблемами, вспоминая о своей родительской роли, лишь когда мои проблемы становились их проблемами»; помнит предавших или совравших на допросах в КГБ приятелей и знакомых; размышляет о мировоззренческих взглядах близких ему людей, словно по-флоберовски живущих в башне из слоновой кости, в полной оторванности от народа и власти.

Какой эта жизнь была в действительности, моя семья не интересовалась, как не интересовалась и любой не своей действительностью. На самом деле «этими», «другими», «чужими» для них была не власть, а все остальные, не жившие гуманитарным творчеством. Этих «других» они не знали и знать не хотели и придумывали их жизнь заново, населяя ее собственными тревогами, мыслями и чаяниями. Которые, в свою очередь, не знала и знать не хотела страна.

Вспоминает он и постыдные эпизоды из другой — тюремной — жизни, когда, к примеру, в заключении допустил мысль «понравиться» начальству, предав тем самым тех, «с кем с одной плашки ели», размышляет о подобных — не единичных — слабостях и в других критических ситуациях и не прощает их себе. Все как на приеме у психолога — автор ложится на кушетку и начинает резать по живому, вываливать все свои семь жизней, с кажущейся легкостью и балагурством рассказывать о сложном и страшном: о собственных ошибках, обидах, о рецидивистах в одной с ним камере, о тюрьме и суме. В этих историях все время приходится напоминать себе — это не художественный вымысел, тут все реально. Порой, даже несмотря на повествование от первого лица, сделать это нелегко — такой уж закрученный сюжет выдает эта автобиографическая книга — настоящий граф Монте-Кристо, но только без мести в финале.

Эта литературность, впрочем, не пропадала зря и прежде: вся проза Олега Радзинского для незнакомого с этими деталями читателя открывается совершенно с другой стороны. Основные линии его творчества — темы проживания других жизней, множества альтернативных вселенных, вопросов о том, что за видимой реальностью скрывается что-то иное, трансцендентальное, что позволит сбежать из одного мира в другой, стать кем-то еще, избежав обыденной скуки и всего такого, что вызывает либо зевоту, либо моральные и политические проблемы. Герои у Радзинского почти (если не сказать — вообще) всегда наделены чертами самого автора в меньшей или большей степени: детали биографии, тюремные мытарства, путешествия на другие континенты, переворачивающие представление о жизни цивилизованной и потому безопасной. И везде те же вопросы: каков ты сам, кажешься ты или существуешь, какую жизнь ты выбираешь? Приемом переложения собственного «я» в текст и вывода пережитого опыта в литературную форму пользуются многие авторы — и, пожалуй, Олег Радзинский из тех, кто возвел это в абсолют, заведомо упростив задачу для будущих исследователей собственного творчества.

В тюрьме, кстати, я впервые заметил свою способность казаться, а не быть. Очевидно, театральные гены моих родителей сделали свое дело, и я — практически без усилий и сознательного размышления на эту тему — оказался способным к социальной мимикрии: с уголовниками я не только говорил на их языке, но и — почти искренне — болел их болью, а окажись я среди людей интеллигентных, мгновенно и легко снова превратился бы в мальчика из «среды творческой интеллигенции», беседующего на правильные «сущностные» темы правильным литературным языком. Но превратился бы лишь внешне, на уровне кожи, а не кишок, потому что если б я действительно кем-то был — был, а не казался, — то превращаться в других, иных мне было бы много труднее.

В случае со «Случайными жизнями» можно было бы упрекнуть писателя (что и сделали некоторые читатели) в том, что повествование не затрагивает не менее любопытные периоды из его жизни — хотя бы ради обязательной памятки, как, будучи школьным учителем, стать воротилой с Уолл-Стрит и как потом вернуться в Россию и возглавить крупный медиа-холдинг— адепты бизнес-тренера Тони Роббинса наверняка бы смели с прилавков за пару недель весь тираж. Однако Радзинский, в конце концов, не зря несколько раз подчеркивает мысль о том, что все случившееся с ним он рассматривает словно со стороны, как кино или роман не про себя — случайные же жизни, произошедшие будто и не с ним. Видимо, потому вся посттюремная жизнь все-таки случайной не является — потому все кончается там, где кончается.

Остается только верить, что такой внезапный финал действительно является заделом на второй том автобиографии и автор не расстроит читательских надежд. Благо историй, которые он мог бы рассказать, у него совершенно точно еще на много лет вперед.