Мифы на новый лад

• Владимир Шаров. Царство Агамемнона. — М.: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2018. — 669 с.

Существует категория авторов, которые в своем творчестве постоянно возвращаются к одной и той же теме. Писатель Владимир Шаров — из таких. В каждой его книге можно найти и вольную трактовку библейских сюжетов, и в очередной раз упомянутую идею сакральности революции (цель коммунизма — построение Царства Божия на земле), и обязательное обращение к русскому литературному канону и русской истории со всеми ее страстями и войнами. В одном из интервью Шаров рассуждал о том, как пишет свои романы: процесс этот многолетний, а все, с чем он сталкивается в жизни — запоминает, откладывает, пока постепенно не начинает понимать, что «это часть чего-то одного. Что каждая история — родная другой, и все они друг друга дополняют и комментируют». Новый роман Шарова — очередная притча о времени, памяти и преемственности поколений.

Главный герой «Царства Агамемнона» — историк Глеб, увлеченный таинственной фигурой писателя и философа Николая Жестовского, жившего в середине XX века. Судьба сталкивает Глеба с дочерью Жестовского, Галиной, уже в веке XXI. Галина просит называть ее Электрой — и если поначалу Глебу кажется, что это обычная стариковская странность, то потом станет ясно, что греческие имена в этой истории не случайны — с ненастьями современности сплетаются трагедии поистине античного размаха. Их встречи проходят в доме престарелых по вечерам за бесконечными чаем с вареньем, и Электра делится историей за историей, словно распутывая клубок событий прошлого, — выдуманного и реального. Жестовский, как окажется, и сам писал книгу под названием «Царство Агамемнона», в которой пытался осмыслить на свой лад роман Достоевского «Братья Карамазовы». Электра не просто рассказывает о своем отце, но вспоминает едва ли не самый сложный период XX века, в который вместилось все — революция, лагеря, война, смена власти, предательства и смерти, чудеса спасения и личные трагедии одного человека. От рукописи провокационного по тем временам романа пострадали многие — читавшие и хвалившие отправлены по тюрьмам да лагерям. При этом выяснится, что Жестовский не просто создал художественный текст, но вписал в него собственную жизнь.

В общем, все свелось к трем фигурам первого плана: сама Электра, ее мать Клитемнестра, женщина редкой красоты (чаще другого Электра звала мать «якуткой», в ней и вправду текла кровь якутской княжны), и великий царь Агамемнон, ее супруг и отец Электры. Фигура второго плана — муж Электры чекист Сергей Телегин, действительно простой человек, правда, козьего сыра он не делал.

Отрицая прямую речь и диалоги, Шаров выстраивает «Царство» сюжетно похожим на все свои предыдущие книги — в завязке некий необязательный герой-рассказчик, таинственная рукопись, скрывающая воспоминания об ушедших временах, обязательная религиозная нота — вновь персонажи одержимы идеей построить рай на земле, сменить власть и изгнать Сатану. Структурно «Царство Агамемнона» тоже похоже на предыдущие книги Шарова — роман состоит из фрагментов писем, дневниковых заметок, воспоминаний, журнальных статей, но прежде всего, из обрывков бесед с разными людьми. Их голоса звучат через главного героя и большинству не отводится весомой роли — они остаются декорациями на фоне разворачивающихся событий. Разумеется, за исключением Электры — поскольку основным рассказчиком является именно она, а главным сюжетом — память поколений. Ее воспоминания об отце важны не только для Глеба-исследователя, но и нее самой — так, упоминаемый Шаровым в романе «Возвращение в Египет» «Народный архив» (собрание личных и семейных архивов жизни рядовых граждан СССР), встретится и здесь. Таким архивом, по сути, является и само «Царство Агамемнона» — и шаровское, и жестовское. Тема отцов и детей здесь особенно важна — не случайно у Электры удивительным образом оказывается два отца, один из которых впоследствии станет ее мужем. Сама фигура Жестовского-отца монументально-неоднозначна, как и вся его жизнь, а воспоминания о матери совсем не полны теплоты. Мать, заарканившая сразу двоих мужчин, умудрившаяся даже поселить их в одном доме и подружить, выдумала от послеродовой скуки, что она — царица Клитемнестра, которая, согласно преданию, растит не просто дочь, а Электру — себе на погибель.

В общем, она терпела, и что мы их обоих зовем папами, и что они ладят между собой, но, мягко говоря, без восторга. А я для себя считала, что вот ей — все равно будто Клитемнестре — досталось царство, а распорядиться им по-хорошему она не умеет. Делит надвое, начетверо и одну часть на другую натравливает, думает, что без гражданской войны нельзя: стоит выйти замирению, мы о ней и не вспомним. А пока идет война, худо-бедно держать нас в руках получается.

Время в романе нелинейно, и Глеб в своих заметках-воспоминаниях может путешествовать по нему совершенно свободно, перемещаясь от бесед с Электрой к более поздним встречам со своим загадочным работодателем, позвавшим его в мелкое издательство с просьбой помочь с редактурой и последующим изданием трехтомника того же Жестовского. Для того, чтобы этот трехтомник подготовить, Глеб должен отправиться в библиотечные архивы и перекопать все заметки следователей, сохранившиеся об отсидевшем в лагерях писателе. В этих заметках параллельно истории, которую рассказывает Электра, обрисовывается драма маленького человека на фоне больших событий прошлого века.

В таком сюжете легко увязнуть, так как повествование выглядит похожим на ленту Мебиуса: автор сообщает о каком-то событии, которое, вроде бы, не должно было случиться, и только позже поясняет, почему оно произошло, Электра в своих рассказах часто называет реальных людей фамилиями из романа своего отца, отчего все больше стирается грань между выдуманным и реальным. Возможно, все давно перепуталось в ее голове, но не стоит забывать, что автор использует прием «романа в романе» — тексты даже названы одинаково. В книге Шарова, таким образом, важную роль играет роман о писателе Жестовском, у самого Жестовского — роман о нем самом, разве что с измененной фамилией — Мясников. Жизнь Жестовского в самом деле похожа на приключенческую эпопею, в которой «побеги перемежались изысканными мошенничествами, аресты — чудесным спасением», даже смерть отступала от героя ни с чем. Жестовский, с легкостью принимающий любые обличья, от великого князя Михаила и истинно-православного монаха до убежденного комсомольца и преданного секретного агента, ищет правды, порой, слишком усердно: закладывает всех, кто нелестно отзывается о Советской власти, даже указывает в своих доносах родную дочь. Жестовский считает:

Антихрист захватил власть на земле, установив на ней свои порядки — извратил все, на чем Господь выстроил мироздание. Один из его краеугольных камней — правда, но сатанасделал так, что при нас и от правды происходило одно только зло. Это не абстрактные рассуждения: в романе отец и единым словом не пытается уйти от ответственности, выгородить себя, наоборот, шаг за шагом отказываясь от всего, что раньше считал правдой, он тем самым ставит крест и на мире, в котором нам выпало жить.

Шаров не скрывает, что понимает русскую историю через Библию, но в его романах — и в этом тоже — нет универсальных ключей к тому, как построить рай на земле, как дальше жить и что делать. Земля Обетованная, пишет Шаров, что мираж в пустыне: «чем быстрее мы к ней бежали, тем быстрее она удалялась». И эта рекурсия постоянна — такова уж жизнь.