Вне времени и вне истории

• Анна Немзер. Раунд: оптический роман. — М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2018. — 320 с.

«Одна у меня просьба, и не первый раз прошу: забудьте уже на*** (нафиг — „Прочтение“) слово „история“», — написала два года назад Анна Немзер под фото у себя на странице в Facebook. «Анну особенно интересует тема войны, что удивительно для такой хрупкой девушки», — с этой фразы можно было бы начать текст о ее первой книге, «Плен», для какого-нибудь незатейливого женского журнала вроде «Лизы». «Занимается изучением исторической памяти», — говорится в аннотации к новому роману «Раунд». «Соавтор проекта „Музей 90-х“», — сказано там же.

Как бы ни хотелось избежать слова «история», сделать этого не получится. И при всей внимательности к теме памяти новый роман Анна Немзер посвящает разговорам о современности. Во всяком случае, так может показаться на первый взгляд.

«Раунд» назван «оптическим романом». Во-первых, каждой его главе автор дала наименование в честь того или иного оптического явления. Наверное, события глав действительно соотносятся с физикой; проверить все четырнадцать человеку с гуманитарным образованием не представляется возможным. Во-вторых, оптика в романе становится определенным сюжетным элементом: именно этим разделом физики занимается один из центральных героев Саша Лучников; если же говорить об оптике в более приземленном смысле, то некоторые ключевые герои тут либо теряют зрение, либо уже почти ослепли. В-третьих, сама композиция книги действует по ее законам. Повествование разворачивается таким образом, что читатель постепенно начинает понимать — читай «видеть» — больше и больше. Вот он без очков и видит только стоящих рядом с ним героев. Вот ему дали слабые линзы, и что-то прояснились. А вот финал книги: очки подобраны правильно; все герои наконец на своих местах, все связи между ними четко просматриваются.

Одномерную картинку Немзер рисовать не желает, поэтому некоторые эпизоды описывают разные герои, каждый со своей точки зрения — и, конечно, в их описаниях совпадает далеко не все. Чувства, которые одним человеком воспринимаются как серьезные, вполне могут не быть таковыми для другого. Да и конструкция каждой главы: разговор, интервью, текст под запись с отклонениями в сторону внутреннего монолога, который единственный все и объясняет, — это та же игра с точками зрения героев. Читай — «оптикой».

В романе Немзер несколько времен — и лучше запоминаешь, конечно, то, которое ближе к тебе. Вот рэпер Дима закидывает соперников панчами (и тут становится понятно, почему «Раунд»), он влюблен в юношу-трансгендера Сашу еще с тех времен, когда тот был девушкой Сашей. В Диму влюблена журналистка «Дождя» Нина. У нее есть друг, циркач Арик, у которого в Тель-Авиве живет девушка Тами, она занимается, по всей видимости, современной гуманитарной наукой. Вся эта (почти вся) разнородная компания оказывается замешана в обнародовании истории о чеченских геях. Расследование Димы, Саши и Нины не становится ключевым, но их засасывает в эту воронку. Потом — митинги, смерти, боль и многолетнее переживание этой боли.

Конечно, это не 2017 и не 2018 год. Это намного позже. Немзер выбирает очень правильную стратегию: как можно сильнее приблизившись к реалиям современности — мол вот оно, вот то, чего вам, читатели, уставшие от вечного повествования примерно из середины XX века, не хватало, — она уводит повествование в будущее, сначала ближайшее, а потом и далекое. Фактически современники встречают нас в конце книги седыми и чуть ли не в постапокалиптическом прекрасном новом мире. Немзер сделала это как будто чтобы избежать обвинений в пошлости, в пиаре на хайповых темах — и сделала правильно.

Однако эта новая реальность не равна нашей, что также не значит, что эта реальность безумно от нее далека. Впрочем, понять, что же произошло между условным 2018 годом и условным 2030 годом невозможно. «Падение авторитарных режимов», «люстрации» — вот единственное, что говорится об этом временном промежутке. И да, эти события герои книги называют «Катастрофой». Стало ли после этого хорошо или плохо — не тот вопрос, на который Анна Немзер собирается отвечать. Она вообще предпочитает уходить от прямых ответов.

За всем этим условным хайпом и темами новостных заголовков вообще-то проглядывается вторая сюжетная линия, линия абсолютного двойничества, линия предков, линия XX века. В ней задействованы как родственники героев — отец Димы, отец Саши, дед Нины, бабушка Тами — так и, например, не названный по имени иностранный режиссер, прототипом которого явно стал Клод Ланцман, автор документальных фильмов «Шоа» (1985) о Холокосте и «Последняя несправедливость» (2013) о последнем старосте еврейского гетто в Терезиенштадте — Беньямине Мурмельштайне.

По сюжету книги, «Последнюю несправедливость» в России решили показать в день одного из протестных митингов якобы для того, чтобы удержать людей от выхода на улицы и демонстрации ксенофобских настроений, ведь митинг называли «античеченским». Однако этот митинг, как мы понимаем, как раз связан с расследованием о чеченских геях. И где добро, где зло в этой истории, точно сказать сложно. Как и в фильме «Последняя несправедливость».

Спор о возможности поделить все на «черное» и «белое», о присутствии «серой» зоны идет в романе как в формализованных интервью между героиями, так и в разговорах между друзьями. Является ли признание «серой» зоны слабостью? Можно ли вообще допускать слабости? А слабость часто объясняется молодостью, которая есть понятие еще более сложное:

Нина: Мы были придурки. Молодые придурки. Оставь нам на это право.
Тами: Вы не такие уж юные были. За тридцаточку вам всем было.
Нина: Да, есть такое. С возрастом у нас всегда были проблемы. Пограничная ситуация, осажденная крепость которая... ну, она провоцирует инфантилизм.
Тами: Пограничная ситуация делает тебя взрослее на несколько поколений вообще-то.

Если воспринимать эту книгу не как произведение о современности, а как роман о разнице поколений, то она неожиданно кажется совершенно жизнеутверждающей: как будто то, что не получилось у них, получится у нас. Поговорим не про политику, не про страны, не про современную этику, а про молодость, про идеалы и про высокое.

— Как бы вы это описали всеми вашими средствами? Как бы вы это сняли, это ваше раздраженье... чувство диссонанса?..
— Понимаете, я не снимаю то, что меня раздражает. Я снимаю мир идеальный. А для этого, бытового, у меня средств нету.