Джанет Уинтерсон. Зачем быть счастливой, если можно быть нормальной?

• Джанет Уинтерсон. Зачем быть счастливой, если можно быть нормальной? / пер. с англ. Е. Троян. — М.: No Kidding Press, 2022. — 200+ с.

Джанет Уинтерсон — английская писательница родом из Манчестера. Ее удочерила семья пятидесятников, которые мечтали, что она станет христианским миссионером. В шестнадцать лет она совершила каминг-аут и ушла из дома. Работала в психиатрической лечебнице, чтобы накопить на обучение в Оксфордском университете, в котором изучала английский язык и литературу. В двадцать шесть уехала в Лондон, где был опубликован ее первый автобиографический роман «Кроме апельсинов есть и другие фрукты» (1985). В своих работах Уинтерсон исследует сексуальную идентичность и отношения между людьми и технологиями. 

«Зачем быть счастливой, если можно быть нормальной» — именно эти слова Джанет Уинтерсон услышала от своей матери, когда совершила каминг-аут. В основу ее нового романа легли воспоминания из детства и юности о времени, проведенном в приемной семье, рефлексия своей сексуальности и безграничная любовь к книгам, которая дает надежду на освобождение от прошлого.

Книгу можно приобрести на сайте издательства. 

***

Шесть книг... Моя мать не хотела, чтобы книги попали ко мне в руки. Ей никогда не приходило в голову, что это я попаду в их объятия, спрячусь в них для большей сохранности.

Раз в неделю миссис Уинтерсон отправляла меня в Аккрингтонскую публичную библиотеку за новой стопкой детективов. Да, нелогично, но кто и когда замечал отсутствие логики в собственных поступках? Ей нравилось, как пишут Эллери Куин и Реймонд Чандлер, — а когда я осмеливалась напомнить ей о том, что «вся беда с книгами (рифмуется с „интригами“) в том, что ты не поймешь, что в них, пока не станет слишком поздно», она отвечала: «Если заранее знать, что скоро появится труп, то не очень страшно».

Мне разрешали читать биографии королей и королев, исторические книги, но ни за что и никогда — художественную литературу. В этих-то книгах и крылась беда...

Каменное здание Аккрингтонской публичной библиотеки с ее прекрасным книжным фондом опиралось на фундамент из ценностей века саморазвития и достижений. Помещение достроили только в 1908 году на средства фонда Карнеги. Снаружи здание украсили барельефными портретами Шекспира и Мильтона, Чосера и Данте. Внутри положили плитку в стиле модерн и установили огромные витражи, которые радовали глаз назидательными изречениями типа «Бережливость и труд к успеху ведут».

В библиотеке было много классической английской литературы, среди которой иногда попадались сюрпризы — например Гертруда Стайн. Я понятия не имела, что из этих книг стоит читать и в какой очередности это следует делать, поэтому двигалась в алфавитном порядке. Слава богу, на английском фамилия Джейн Остин начинается с первой буквы алфавита.

Одной из шести домашних книг неожиданно оказалась «Смерть Артура» Томаса Мэлори. Этим красивым изданием с иллюстрациями раньше владел мамин дядя — богемный и образованный человек, брат ее матери. Поэтому книга сохранилась в семье, а я ее прочла. 

Легенды об Артуре, Ланселоте и Гиневре, о Мерлине, Камелоте и Граале встроились в меня подобно недостающей молекуле в химическом соединении.

Легенды о Граале я использую в своей работе и по сей день. Это истории утраты, верности, поражения, узнавания, второго шанса. Сначала я откладывала книгу и пропускала страницы о том, как Персивалю, отправившемуся на поиски Грааля, однажды является искомое видение, но, поскольку он не способен задать единственно верный вопрос, Грааль исчезает. Персиваль проводит двадцать лет в странствиях по лесам, разыскивая то, что однажды уже нашел и почти держал в руках — простая на первый взгляд задача обернулась совсем непростой.

Позже, когда было тяжко в работе, когда я думала, что сбилась с пути, утратила что-то, чему даже не знала названия, именно легенда о Персивале вернула мне надежду. А вдруг и у меня будет второй шанс...

На самом деле шансов больше, чем два, намного больше. Теперь, спустя пятьдесят лет, я твердо знаю: мы никогда не прекращаем обретать и терять, забывать и вспоминать, уходить и возвращаться. Вся жизнь — это обещание второго шанса, и пока мы живы, он у нас есть — до самых последних минут.

И, конечно же, я влюбилась в легенду о Ланселоте, в историю о страстном желании и безответной любви.

Истории — штука опасная, мать была права. Книга — это волшебный ковер-самолет, уносящий в иные дали. Книга — это дверь. Ты ее откроешь. Ты в нее войдешь. Вернешься ли?

Мне было шестнадцать, когда мать почти вышвырнула меня из дома за то, что я нарушила важное правило — даже более важное, чем запрет на книги. Не просто «НИКАКОГО СЕКСА», а конкретнее: «НИКАКОГО СЕКСА С ПРЕДСТАВИТЕЛЬНИЦАМИ СВОЕГО ПОЛА».

Мне было страшно и плохо. 

Я помню, как пошла в библиотеку забирать очередные детективы. Одной из заказанных матерью книг оказалось «Убийство в соборе» Т. С. Элиота. Она почему-то решила, что это кровавая история о гадких монахах, — ей нравилось, когда в книгах писали что-то плохое о папе римском.

Книга выглядела подозрительно тонкой — детективы обычно куда объемистей, а когда я заглянула внутрь, выяснилось, что она вдобавок написана стихами. Определенно что-то не то... Я никогда не слышала о Томасе Стернзе Элиоте и подумала, что он может приходиться родственником Джордж Элиот. Библиотекарь рассказала, что это американский поэт, проживший большую часть своей жизни в Англии. Он умер в 1964 году и был лауреатом Нобелевской премии. 

До сих пор я не читала поэзии — моей целью в библиотеке было пройти весь раздел «АНГЛИЙСКАЯ ПРОЗА ОТ А ДО Z».

Но сейчас... 

Я прочла: «...таково мгновенье, / Но будет и другое — и оно / Пронзит вас жгучим и нежданным счастьем...»

Я разрыдалась.

Читатели поглядели на меня неодобрительно, а библиотекарша устроила выволочку: в те времена в библиотеке даже чихнуть нельзя было, не то, что плакать. Я вынесла книгу наружу и прочла ее целиком, сидя на ступеньках на привычном пронизывающем северном ветру.

Непривычная и очень красивая пьеса в тот день превратила мою жизнь в почти сносную. Она примирила меня с тем, что я разочаровала и эту семью, — в случае с первой моей вины не было, но приемные дети всегда винят себя. А вот вторая неудача целиком лежала на моей совести.

Я совершенно запуталась в вопросах секса и сексуальности, вдобавок была озабочена банальными жизненными проблемами: где мне жить, что я буду есть и как успешно сдать школьные экзамены.

Не было никого, кто мог бы мне помочь, но Т. С. Элиоту это удалось.

Так что когда я слышу, что поэзия — это роскошь, поэзия — это необязательный пункт, или что она нужна только представителям образованного среднего класса, или что ее не нужно преподавать в школе, поскольку в ней нет практического смысла, или что угодно столь же странное и глупое, что говорят о поэзии и ее роли в нашей жизни, я начинаю подозревать, что тем, кто это говорит, всё в жизни доставалось слишком легко. Трудная жизнь требует трудного языка — а это и есть поэзия. Вот что предлагает литература: язык, достаточно мощный, чтобы выразить всё как есть, без прикрас.

Не укрытие, а открытие.

Во многих смыслах для меня настало время уходить. Книги захватили меня, а мать захватила книги.

Я тогда работала упаковщицей на рынке: целый день в субботу и после школы по четвергам и пятницам. На заработанные деньги покупала книги, тайком проносила их в дом и прятала под матрасом.

Всякому, у кого есть стандартного размера односпальная кровать и коллекция книжек в мягких обложках, будет известно, что под матрасом умещается в один слой семьдесят две книги. Со временем кровать становилась все выше, как у принцессы на горошине, так что я спала ближе к потолку, чем к полу.

Моя мать была по природе своей подозрительна, но и без этого было ясно, что ее дочь собирается достичь больших высот.

Однажды ночью, заглянув ко мне в комнату, она заметила краешек торчавшей из-под матраса книги. Она вытащила ее и при свете фонарика прочла название. Не повезло — это оказались «Влюбленные женщины» Дэвида Герберта Лоуренса.

Миссис Уинтерсон знала, что Лоуренс был сатанистом и порнографом, так что она вышвырнула книгу в окно и принялась обшаривать кровать, столкнув с нее меня. В окно, выходившее на задний двор, она выбрасывала одну книгу за другой. Я ловила летающие по комнате книги и пыталась их спрятать, собака норовила схватить упавший томик и сбежать, а отец в пижаме беспомощно стоял и смотрел.

Она выбросила их все, а затем взяла небольшой керосиновый обогреватель, которым мы грели ванную комнату, вышла во двор, облила книги керосином и подожгла.

Я смотрела, как они горят и полыхают. Помню, каким теплом и светом они озарили мрачную январскую ночь. Книги всегда были для меня теплом и светом.

На каждую я надевала пластиковую обложку, потому что для меня они были ценностью. А теперь они погибли.

Утром по всему двору и в переулке валялись обгоревшие кусочки страниц. Обожженные фрагменты книжной мозаики. Некоторые я подобрала.

Может, именно поэтому я пишу так, как пишу, собираю клочки, избегая непрерывного повествования. Как там у Элиота? «Эти обрывки я выудил из-под обломков...»

На некоторое время я затаилась, но сделала важный вывод: все, что находится вовне, у тебя могут отобрать в любой момент. В безопасности остается лишь то, что внутри.

Я принялась заучивать книги наизусть. Мы всегда заучивали длинные отрывки из Библии; кажется, у тех, кто живет в культуре устных преданий, память развита лучше, чем у тех, кто полагается на письменные тексты.

Когда-то ведение летописей было не бюрократической практикой, а формой искусства. Самые первые стихи нужно было запоминать и передавать из поколения в поколение, говорилось ли в них о победе в битве или о жизни племени. «Одиссея» и «Беовульф» — это поэмы, да, но их форма имеет практический смысл. Если вы не можете их записать, то как передадите дальше? Вы выучите их наизусть. И приметесь декламировать. 

Благодаря ритму и поэтическим образам стихи легче запомнить, чем прозу, легче напеть. Но мне была нужна и проза, так что я производила на свет собственные краткие версии романов девятнадцатого века — они служили мне оберегами, и я не особо беспокоилась о сюжете.

Внутри меня жили строки, цепочки путеводных огней. У меня был язык.

Художественная литература и поэзия — это зелье, лекарство. Они лечат раны на теле воображения, оставленные столкновением с жестокой реальностью.

Я была ранена, важная часть меня была разрушена — такова была моя реальность, фактическая сторона жизни. Но по ту сторону фактов обнаруживалось то, кем я могла бы быть, как еще я умела чувствовать, и до тех пор, пока у меня находились подходящие слова, образы и истории, всё было не напрасно.

Боль. И радость. Болезненная радость, о которой писал Элиот. Впервые я испытала ее по дороге к холму за нашим домом. Длинные улицы тянулись от центра города к подножию холма. Мощенные брусчаткой улицы вели прямо к задворкам заводов.

Я огляделась: окружающая действительность не походила ни на зеркало, ни на мир. Это было место, где я находилась, но не то место, где я представляла себя. Книги погибли, но они были всего лишь предметами; то, что хранилось в них, не так-то просто было уничтожить. То, что хранилось в них, теперь было во мне, и вместе мы могли выбраться отсюда.

Стоя над грудой тлеющей бумаги и букв, от которой и на следующее утро исходило тепло, я поняла, что мне есть чем заняться.

«К черту, — подумала я. — Напишу свои собственные».