Юнас Хассен Кемири. Всё, чего я не помню

• Юнас Хассен Кемири. Всё, чего я не помню / пер. со швед. Ю. Григорьевой. — М.: ИД «Городец», 2021. — 368 с.

Юнас Хассен Кемири — шведский прозаик и драматург тунисского происхождения, финалист Национальной книжной премии США и премии имени Августа Стриндберга. Главный герой романа «Всё, чего я не помню» (2015) — писатель, который пытается в деталях воспроизвести последний день жизни внезапно умершего молодого человека по имени Самуэль и раскрыть разные грани личности погибшего, опрашивая его близких. Это история о любви и дружбе, предательстве и насилии, утрате и одиночестве, времени и памяти. Роман был переведен на двадцать пять языков и экранизирован, на русском публикуется впервые. 

 

ПАНСИОНАТ

Медсестра на первом этаже говорит, что не хочет, чтобы в книге значилось ее настоящее имя. Лучше назовите меня Микаэлой. Всегда хотела, чтобы меня так звали. У меня в детском саду была подружка по имени Микаэла, и я всегда ей завидовала, что она может произнести свое имя, и оно ни у кого не вызовет вопросов. Напишите, что я совсем не знала Самуэля. Видела его несколько раз на работе и всего-то открывала ему дверь, когда он навещал бабушку. Когда он был здесь в последний раз, я услышала стук в дверь, пронзительный звук, который резал слух, а когда вышла, там стоял Самуэль и стучал по стеклу ключом от машины. Раньше я давала ему код, а однажды даже рассказала о специальном правиле, которое использовала, чтобы его запомнить, но теперь он снова там стоял и стучал, а увидев меня, пристыженно улыбнулся. Он выглядел так, словно только что проснулся. В руках у него был набитый до отказа пакет, стекло около его рта запотело, и помню, я подумала, сколько же он там простоял, пытаясь вспомнить код.

*
Ничего особенного. Честно. Будь это важно для нашей истории, я бы рассказал. Перебранка. Небольшие разборки. Хамза встретил парня, который был должен ему денег, и они не могли договориться о размере долга. Пришлось загнать его в сортир и напомнить сумму. Ничего серьезного, думаю, он даже заявление не подал. Просто обычный вечер, который закончился тем, что мы позвонили знакомому водиле такси и он быстро и без проблем довез нас домой без чека. Хамза посмеивался, сидя на заднем сиденье, он был доволен, отсчитал мою долю и, как обычно, сказал, что нам надо объединиться, начать свое дело, а не пахать на других. Но я подумал, что сыт этим по горло.

*
Микаэла улыбается, когда я спрашиваю о ее правиле. Ну, это звучит диковато, когда я о нем говорю, но ведь так эти правила и работают, чем страннее, тем лучше, а код в то время был четырнадцать семьдесят два, и мне всегда казалось, что эта работа похожа одновременно на начало мировой войны — четырнадцать — и захват заложников в олимпийской деревне — семьдесят два. Два раза я рассказывала об этом Самуэлю, потому что устала открывать ему дверь, а теперь все равно пришлось, я открыла, поздоровалась и спросила, не помнит ли он правило.

— Какое правило? — удивился он.

И я подумала: ну, ладно, одно дело — не помнить код, другое — не помнить правило. Но даже не помнить, что слышал правило, — это уже из ряда вон. Наверное, я даже подумала: похоже, это у них семейное, увидимся здесь через несколько лет.

*
Позднее на той же неделе я связался с фирмой по грузоперевозкам. Я знал несколько человек, которые смогли быстро туда устроиться. Блумберг сидел в желтой спортивной кепке и наушниках, окруженный папками, и, когда я вошел и представился, он смерил меня взглядом от одного плеча до другого.

— Водительские права есть?

Я кивнул.

— Шведское гражданство?

Я кивнул.

— Когда сможешь начать?

*
Санитар на втором этаже охотно соглашается, чтобы в книге сохранилось его собственное имя. Меня зовут Гурпал, но все называют меня Гуппе. Фамилию тоже сказать? Напиши, что мне тридцать восемь, я не женат, люблю гулять, смотреть кино про космос и слушать Ар Келли, только кроме самых пошлых песен. Я работаю здесь два, почти три года, но это временно, вообще-то я музыкант, у меня дома небольшая студия, я сам все сделал, оборудовал кладовку и записываю там свои песни, это современный соул, но на шведском, много струнных и фоно, все это приправлено влияниями музыки бхангра, хип-хоп битами и мелодичными припевами. Один кореш описал это как быстрый трипхоп, пропущенный через джазовый соул-фильтр, городская поп-музыка, маринованная в классическом бибопе с вкраплениями джангла. Когда я рассказываю, звучит безумно, но я с удовольствием пришлю несколько треков, если захочешь послушать.

*
Прежде чем мы пойдем дальше, я хочу больше узнать о тебе. Как эта идея пришла тебе в голову? Почему ты хочешь рассказать именно о Самуэле? С кем еще ты говорил?

*
Гуппе говорит, что у него как раз заканчивалась смена, когда Самуэль вышел из лифта. Шел десятый час, но бабушка была на ногах с семи утра и спрашивала о нем каждые десять минут. Теперь же, когда он наконец приехал, она уснула.

— Как она? — спросил Самуэль, с трудом сдерживая зевоту.

— Кажется, сегодня хороший день. Ты тоже к нам переезжаешь?

Самуэль улыбнулся и посмотрел на пакет, набитый, как мешок с мусором.

— Не-а, просто привез ей кое-что из дома. Разные памятные вещи. Подумал, они могут пригодиться.

— Тебе или ей?

— И мне, и ей. Слышал вот это? Настоящая классика.

Самуэль достал из пакета компакт-диск. На обложке прозрачный игрушечный рояль, полный конфет.

— «Услада для ушей — 7»?

Самуэль кивнул.

— Это Ларс Роос. Также известный шедеврами «Услада для ушей» с первой по шестую. Когда я был маленьким, бабушка постоянно его слушала.

Самуэль пошел к бабушке, она спала перед телевизором в комнате отдыха. На ней были белые туфли, тонкая бежевая куртка и юбка, не помню какого цвета. Рядом стоял чемодан. Я пытался объяснить, что он ей не нужен, она же только съездит в больницу и вернется. Но она не слушала, настаивала, что должна взять его с собой, и, если я чему-то и научился за время работы здесь, так это не пытаться убедить ее в чем-то, когда она уже приняла решение. Она часто повторяла: «Я не упрямая. Но я никогда не сдаюсь».

*
О’кей. Не горячись. Убери свое резюме. Мне наплевать, какое издательство тебя печатает. Насрать, что ты писал раньше. Просто интересно, что в твоей собственной истории делает тебя тем человеком, которому стоит все рассказать. Почему ты хочешь написать именно о Самуэле?
*

Гуппе говорит, что Самуэль несколько минут постоял, глядя на бабушку, а потом разбудил ее. Она храпела. Спала сидя, и рот у нее был открыт вот так (широко разевает рот, словно хочет, чтобы глотка загорела в свете люминесцентной лампы). Рядом стоял чемодан, и когда Самуэль его открыл, оттуда вывалились подсвечники, лопатка для торта и два пульта дистанционного управления. Самуэль погладил ее по щеке (два раза проводит рукой по собственной щеке, закрывает глаза), она вздрогнула и протерла глаза. Посмотрела на внука. На мгновение показалось, что она его не помнит. Потом улыбнулась и воскликнула (руками изображает
крылья самолета):

— Ну наконец-то!

А потом:

— Вот это сюрприз!

Они пошли в ее комнату. А когда снова вышли, на Самуэле была потертая коричневая меховая шапка. В одной руке он держал чемодан и пакет, другой поддерживал бабушку.

— Ну, мы поехали! — прокричала она и помахала рукой. — Приятно было повидаться! Она казалась счастливой, как никогда раньше (произносит с грустным видом).

*
О’кей. Понял. Мне очень жаль. Не знаю, что еще сказать.

*
Гуппе говорит, что стоило бабушке поселиться в пансионате, как она обвинила всех смуглых мужчин, которые там работали, в воровстве. Она была убеждена, что по ночам мы проникали в ее комнату и крали жемчужные ожерелья, и неважно, сколько раз ее дети и внуки говорили, что ожерелья хранятся в банковской ячейке. Я даже не знаю, были ли у нее вообще жемчужные ожерелья, но шкатулку с металлическими украшениями она прятала под кровать, а спустя два часа нажимала на тревожную кнопку и заявляла, что ее снова ограбили. Родственники извинялись, уверяли, что раньше она такой никогда не была, рассказывали истории о том, как она работала учительницей в бедном районе и основала в своем церковном приходе общество, которое собрало сотни тысяч крон на постройку школ в африканских странах. Она торговала на блошиных рынках и рвала простыни на тряпки, чтобы их можно было использовать как повязки в румынских больницах, а однажды, когда ее знакомый в детском доме в Латвии не смог найти шофера, чтобы перевезти автобус зимней одежды, она организовала все так, что это сделал ее старший сын, а она отправилась с ним, они вдвоем поехали в Латвию и привезли коробки с одеждой в детский дом. Через какое-то время стало даже странно слушать, как ее родственники перечисляют все это, я слушал одни и те же истории снова и снова от разных членов семьи, как будто они хотели восполнить что-то, как будто не понимали, что мы профессионалы. Мы привыкшие. Существуют проверенные методы работы. В каждой комнате живут растерянные бабушки и дедушки, и когда они нажимают на тревожную кнопку и говорят, что в туалете прячется кто-то страшный, мы завешиваем тряпкой зеркало. Когда они говорят, что какой-то старик шпионит за ними в окно, мы задергиваем шторы. Дедушкам нельзя самостоятельно бриться, потому что есть риск, что они придут на завтрак без бровей. Флаконы с олазолем нельзя оставлять без присмотра, потому что тогда их выпивают. Бабушка Самуэля была совсем не так плоха. Напротив, она была из тех, чье настроение менялось чаще всего.

*
Когда это случилось? Вы были близки? С родственниками общаешься?

*
Гуппе рассказывает, что однажды, когда бабушка была в особенно плохом настроении, мама Самуэля попыталась оставить ему чаевые. Протянула сто крон и сказала, что ей стыдно за все те вещи, которые мне пришлось выслушать. Я посмотрел ей в глаза и доброжелательно, но решительно сказал:

— Уберите это.

Потому что можно стерпеть, когда тебя называют «каким-то арабом» или «башкой в тюрбане», в каком-то смысле это даже лучше, чем стоять там как идиот и получать подачку за хорошо выполненную работу. Когда я пришел домой и рассказал об этом жене, она обозвала меня бестолочью за то, что я не взял деньги. Тогда мы только что купили таунхаус, близнецам было полтора года, а все эти подгузники, соски и влажные салфетки стоят денег. Вечером я долго лежал без сна и думал, стоило ли взять ту сотню. Но и сегодня я поступил бы так же. Я сказал «жена»? В смысле, бывшая жена.