Мария Степанова: коллекция рецензий

Не «проза поэта», а поэзия в прозе — так называют новую книгу Марии Степановой «Памяти памяти» литературные критики. О семейных ценностях на фоне исторических трагедий, романсе и диалоге с Бартом — в коллекции рецензий «Прочтения».

Александра Першина / «Прочтение»

Свой рассказ Степанова начинает с сожалений о том, что жизнь ее родных не была такой интересной, романтической, чтобы о ней можно было написать книгу. По мере развертывания повествования оказывается, что это не совсем так и что данные в параллель родственникам герои на самом деле героями быть вовсе не хотели. Они бы с радостью прожили тихие маленькие жизни.

Лев Оборин / «Медуза»

Некоторым из нас приходится самим становиться хрононавтами, возвращаться к мертвецам — чтобы если не оживить их, то понять, что они были живы. Книга Марии Степановой «Памяти памяти», лучшая русская проза года (да, возможно, и не только этого), появилась именно из этого естественного желания, пронесенного через всю жизнь: спасти и сохранить, рассказать о своих родных, неприметных на фоне большой истории.

Анна Наринская / «Новая газета»

В этом нет никакого кокетливого самоуничижения — только осознанность. Степанова ни на минуту, ни на абзац не дает себе забыть, что, собственно, она делает: сколько «такого же» было написано до нее, в какой точке ландшафта мировой культуры она находится, на кого из великих или просто прекрасных она может оказаться похожа. Нельзя сказать, что она говорит о фотографии, «как» Сьюзан Зонтаг и Ролан Барт, а про вспоминание — «как» Зебальд. Она говорит «с» ними, принимая в этот разговор нас — как равноценных собеседников.

Ирина Шевеленко / «Сеанс»

«У этого текста структура и замах эпоса», — говорит Степанова о зингшпиле Шарлотты Саломон, героини одной из важнейших для всей книги глав. У романса Степановой совершенно тот же замах. (Подзаголовок книги, в котором есть и отзвук family romance, и ложный намек на «душещипательность», также разъясняется в главе о Саломон.) Однако структура, которая под этот замах подводится, не похожа ни на что в опыте русской прозы, да и не русской тоже. Конечно, в способах спайки глав и историй, в сквозных мотивах, в контрапункте «аверсов» и «реверсов», на которых в значительной мере держится конструкция книги, сказывается опыт поэта, привычного к выстраиванию в последовательность — поэтическую книгу — сопротивляющегося линейной упорядоченности материала. Но все это само по себе не новость и в прозе. Новостью в книге Степановой как раз оказывается устройство нарратива, точнее то, чтó в ней становится нарративом.

Сергей Сдобнов / GQ

«Памяти памяти» – самый личный детектив, в котором разгадка прошлого оказывается частью другого, политического сюжета: как нам ориентироваться в настоящем. Для Степановой кажется совершенно невыносимым – жить и думать без долгих переживаний, осмысления места человека в культуре: в предсмертном сне советского писателя Вячеслава Иванова Ахматова встречает своего сына, еще младенца, словно приготовленного к смерти, а Тарковский растворяется в одной из своих картин. Именно это антропологическое оружие против забвения и потерянности создает Степанова, соединяя на страницах своего романа быструю, как лента фейсбука, строку, невероятный русский язык и личные истории родных людей.

Сергей Оробий / «Лиterraтура»

Но жанр новой книги — не публицистика и даже не роман, а романс: лирическая попытка написать историю собственной семьи, которая оборачивается выяснением отношений с Хроносом, дайвингом в глубины памяти. «Что я, собственно, имела в виду, что собиралась сделать все эти годы? Поставить памятник этим людям, сделать так, чтобы они не растворились неупомянутыми и неупомненными. Между тем на поверку оказалось, что не помню их прежде всего я сама».

Дмитрий Бутрин /«КоммерсантЪ»

Эта бесшумность — в основе текста, для определения жанра которого в русском языке нет необходимого термина. «Памяти памяти» самим автором определена как «романс» от безысходности — это очень большое эссе, посвященное семейной памяти, и история поиска Степановой этой самой фамильной истории в течение длительного времени. Уже это обстоятельство, долго и подробно описанное в тексте, должно настораживать.