«Мы живем во многих веках», или Семь высказываний Томаса Чепайтиса

О романе «Взгляд Змия»

Я рассказывал кому-то недавно об этом романе, и до меня дошло, что самый точный перевод названия — это «Взгляд гада». Вообще, по-литовски это слово переводится как «уж», но он не имеет таких коннотаций в русской мифологии. Уж больше сопутствует свадьбам, он жених, брат, сват. В библейских переводах «Жальтис» — змий. У нас так говорят про человека, который поступил хитро, обдуманно, мы как бы и с восхищением о нем говорим. Я не думаю, что Литва как-то особенно мифологична по сравнению с другими народами — ровно настолько же. Но к этому ужу у нас особое отношение, есть известная сказка про Эгле, королеву ужей, по которой Александрович сейчас делает фильм. Этот уж проползает в литовскую историю, но я посоветовался с Саулюсом и выяснил, что он действительно имел в виду именно змия, поэтому и название такое.

О читательском впечатлении

На меня как читателя большее впечатление произвело то, как человек подчиняется другому человеку. Граф без нравственных ориентиров — убийца, он совращает людей своим разумом. Другой пример — сын с отцом, как они обращаются друг с другом. Это в каком-то отношении верно, на уровне этого змия: если нет любви — то у людей вот такие отношения. Когда я переводил эту книгу, она мне показалась странной. Ее тяжело читать. Но дело тут не в языке — Кондротас талантливый писатель, хотя его повести и рассказы написаны лучше, — а в самой интенции книги. То, что он думает о человеке, — от этого становится неловко мне как русскому читателю. Мне нравятся некоторые места, которые выбиваются из контекста, он все время меняет стиль от главы к главе. Дело в том, что сперва была написана вторая половина книги, исповедь в тюрьме — она очень кинематографична, в ней меняются образы, есть неплохая интрига. А потом он написал первую часть — как будто бы присобачил. Сильные стороны Саулюса в том, что он смотрит по-своему, совершенно другим взглядом, но взгляд его верный. Он не использует известные условности, поэтому и получается сильная проза, которую интересно читать.

О классиках и литовском романе

Змий — это падший ангел. Этот Жальтис живет в наших сердцах, как и ангел, в век эсэмэсок, высокой скорости передачи дурных и благих вестей. И в нас, и вне нас. Саулюс правильно описал. В романе есть положительные вещи, песики, например. Есть юмор свой: главный герой, в сущности, младенец. Его руки хорошо связывали сети, а когда не нашли применения, стали душить людей. Когда я спросил у Саулюса: «Ты покруче Достоевского, выходит?» — он сказал, что у него не было такой задачи. Он хотел написать что-то в стиле Жюля Верна, но, к сожалению, не получилось. Жюль Верн — хороший писатель, кстати: без особых идей, но рассказывает хорошо. В Евангелии тоже интересные истории. Я всем говорю читать Ветхий завет, там же интересные истории, там столько анекдотов, а никто так его не воспринимает. Все воспринимают как священную книгу, а мне было просто интересно читать. Недавно я открыл «Собор Парижской Богоматери», и там композиция не то чтобы хромает, но автор явно не знает, как с ней обращаться. Причем Гюго — классик. Мы думаем, что там все идеально, а у него там и так склеено, и вот так вот. Видно, что человек учится, а он зрелый писатель. У Саулюса тоже вроде как все в конце концов играет, но непонятно, почему так составлено. Это какие-то постмодернистские приемы. Мне сейчас непривычно, что его называют классиком, так как он мой приятель. Если это литовское качество романа, то я горд, что литовский роман такой. Я как человек близкий литературе восхищаюсь мастерством — атмосфера создана. Литовскую душу он показал такой серенькой. Так может быть, всякая душа загадочна, а серый — красивый цвет.

О литовском юморе

К Саулюсу у меня личное отношение. Он старше меня. То поколение писателей отпускало насчет меня разные шутки. Это было поколение 1952 года, я родился в 1959-м. Это очень сильные писатели, Орлискас — прекрасный юморист, я переводил маленький кусочек для «Иностранки». У литовцев, оказывается, есть чувство юмора. Но оно скрытое, и Саулюс о том же пишет — его герои, этот род, они никогда не смеются. Юмор есть, и сильный, но он глубоко спрятан, другой человек не может ничего понять, кроме того, что это очень смешно звучит. Возможно, со стороны действительно трудно понять. Мне показались смешными моменты, похожие на Рабле. Например, как у Рабле есть список на десять страниц, что ела жрица, так у Кондротаса есть список болезней на две страницы, которыми болел старый граф. Много болезней, некоторые он выдумал. Есть описание боя двух врачей, сына и отца, которые, не щадя друг друга, кидаются разными предметами, споря, кто установил более точный диагноз. Своеобразный юмор, я бы сказал.

О сложностях перевода с литовского

Ритм фразы в русском и литовском примерно одинаковый. Я такой переводчик, который слышит голос — это плохо. Потом не могу отделаться от него. Как можно что-то живое называть текстом? Текст — это что-то сплетенное. Я перевожу и читаю с голоса, книга мне говорит — тем более голос Саулюса знаю хорошо, — можно сказать, пересказываю, но близко к тексту. Такая техника. У меня нет никакого расстояния, меня захватывает, и я не сопротивляюсь. Есть различия — можно под Достоевского делать, можно под Греймаса. Особенности, конечно, есть, если углубиться и найти разницу, как и между культурами. Тогда мы увидим больше различий, и контекстуальных в том числе. Я билингв с детства — в каждом языке надо поселиться, он должен вырастать во рту.

О родине

Один писатель сказал: «Я не веду народ, я сижу под акацией белой». Как-то литовские писатели уходили от вопроса о родине. Саулюс вообще бежал с туристической группой, когда еще не было Горбачева. Он любит Литву. Но в романе как нечто имеющее бытийственность она вообще не упоминается. В историю Литвы того времени он погрузился, не исследования читая, а кулинарные книги, советы домохозяйкам, письма. Вот так мы можем. Мы не так уж завязаны в этом времени, мы живем во многих веках, мы можем сказать: «Попал не свое время». И Саулюс меня убедил. У него во многих рассказах вообще нет места и времени. В его втором романе действие происходит в Снеговии. В рассказе «Рождение нации» есть горцы и цивилизованные люди, горцы не верят, что есть другие люди, это все происходит на курорте каком-то, похоже на Литву. Герои решают туда съездить, ехать часа три, к морю. Их там приглашают к себе красивые женщины, потому что они им нравятся, от этих мужчин пахнет луком и говядиной. А потом оказывается, что это публичный дом, и их оттуда выкидывают. Такое несоответствие получается. Они возвращаются и понимают, что жили правильней. Их женщины самые красивые, так правильно жить, как они живут. Даже если они не понимают каких-то вещей. И последняя фраза: «Вот мы встали в круг, обнялись и пляшем по-македонски». Значит, это было в Македонии. А я думал, речь про Литву. У него больше описано настроение, атмосфера, а упоминания о месте... что хочет, то и вставит. В этом смысле его творчество можно причислить к фантастической литературе.

О счастье

Литовцам свойственна азиатская идея того, что счастье губительно для человека. Действительно, люди наступают на горло собственному счастью. В литовской литературе вообще популярна мысль, что счастье — это еще не все. Его еще пережить надо — это мудро.

Фото на обложке статьи: из личного архива Томаса Чепайтиса