Человек человеку зверь

• Анастасия Максимова. Дети в гараже моего папы. — М.: Альпина нон-фикшн, 2024. — 248 с.

Нетрудно представить реакцию шестнадцатилетнего Егора на арест отца — примерного семьянина и любителя дачной жизни — за педофилию и убийства детей. Еще проще представить реакцию Егора на доказательства, не оставляющие сомнений в том, что обвинение — не клевета. Сложно же, однако, осознать, что жизнь сломана вовсе не для убийцы, а для его родных. Одному только Егору достанется немало: он поссорится с девушкой, его затравят в школе, после — жестоко изобьют. Что хуже — призраки случившегося продолжат преследовать героя долгие десять лет. Швы травмы не исчезнут ни у кого из участников событий, пусть некоторые члены семьи и убедят себя, что рана затянулась. Не осталось даже шрама. И тогда уже взрослый Егор вдруг решит заслужить прощение у родственников убитых детей. Поможет это или сделает только хуже? Ответ знает Анастасия Максимова (больше известная читателю под псевдонимом Уна Харт), которая на примере «Детей в гараже его папы» докажет, что, несмотря на предубеждения, маньяки прежде всего ломают жизнь не себе, а своим семьям.

Тебя, конечно, прямо сейчас не исключат.
Егор сразу проснулся.
В каком смысле «прямо сейчас»? А что — потом исключат? С какого перепуга? Почему?
Тебе надо искать другие варианты.
Варианты чего, Анна Вадимовна? О чем вы вообще говорите?
Опции. Другие опции. Может, колледж, или вообще отдохнуть годик. Все-таки такой стресс, тебе не помешает переключиться. Спортом там заняться или к психологу походить. Хотя вот почему «или»? Можно же и спортом, и к психологу. Ты же в детстве чем-то занимался, да?
Да. В бассейне. Папа водил.
АВ запнулась.

Читатель попадает, как бы странно ни звучало, в своего рода мрачную реалистичную сказку, где Анастасия Максимова вжилась в образ злой феи-крестной, превращающей пажей в мышей, а не наоборот. Автор буквально строит текст на тотальном расчеловечивании всех и вся — это не только один из главных смысловых уровней романа, но и, пожалуй, основной его прием. Все людские черты и качества здесь вдруг обращаются звериными, хищными: запах в комнате Эллы, девушки Егора, вызывает у того рефлекс «как у собаки Павлова»; слово «бред» он тянет «с долгим раскатистым „р“», «будто рычит»; журналисты и любопытные соседи плавают вокруг, «как акулы»; полицейские напоминают грибницу. Да и отец, уже находящийся под стражей, в глазах Егора перестает выглядеть человеком — походит на мерзкое насекомое. Все эти разбросанные по тексту анималистические детали, сравнения и метафоры вкупе с прямо пропорционально растущими яростью и страхом Егора становятся хребтом «Детей в гараже моего папы». Герой то готов избить одноклассника, то, спустя всего пару сцен, боится пройти ночью по темной квартире; его буквально лихорадит. Немудрено. В художественном мире этого романа сохранить человечность — задача не из легких. Главное испытание для Егора. Как, впрочем, для каждого, кто пережил серьезные психологические потрясения.

Слева и справа уже болтали, а у Егора шумело в ушах. Отец взял трубку, прижал к уху, и Егору пришлось повторить его жест, как в зеркале.
В трубке трещало и щелкало, голос отца звучал плоско, как в мультике. Егор не расслышал, переспросил.
Как в колледже, говорю, повторил отец. Привык уже на новом месте?
Егор остолбенел, во рту пересохло от удивления. Перед ним сидел человек, признавшийся в том, что насиловал и убивал детей, и спрашивал то же, что спросил бы отец. Этот человек натянул папину шкуру, как какое-то инопланетное насекомое, но она не до конца ему подошла, тут натянулась, а тут обвисла.

Но волшебство злой феи-крестной не ограничивается одним лишь анималистическим «крибли-крабли-бумс». Показав истинное лицо заботливого отца и любящего мужа, Анастасия Максимова постепенно рушит весь окружающий мир, который на поверку оказывается всего лишь бутафорией. Главный герой это видит: чувствует, как «все вокруг живут в театральных декорациях», а он оказывается «где-то за сценой, где нет жизни, а есть только рабочие вроде осветителей и механиков». Семья Егора становится лишней в такой оголенной реальности — общество не готово принять никого из них. Вскоре придется переехать в другой город из-за издевательств: поцарапанных машин, измазанных говном дверей квартир, телефонных угроз. Но хуже всего, что в этой реальности — поломанной, как кривое зеркало, где все отражения вдруг стали звериными и заняли места оригиналов (словно Жаба и Абаж из «Королевства кривых зеркал» поменялись местами) — всякие случайности перестают казаться таковыми. Безобидные фразы претерпевают жуткую метаморфозу и становятся чудовищами: произнося простые слова «отец любил детей», которых тренировал в бассейне, Егор понимает — нет, что-то здесь не так. Почему «любовь» теперь звучит так грязно? Почему ночевка с отцом и его другом в одной палатке из детского воспоминания вдруг превращается будто бы в сцену из порно-ролика? Егору критически необходимо собрать мир из осколков — иначе не останется иного варианта, кроме как резать ими вены. Вдвойне тяжелее, когда реальность отторгает тебя и выделяет роль «сумасшедшего бомжа в вагоне метро».

На второй день все было не так, как вчера. Егору отвели странную роль — сумасшедшего бомжа в вагоне метро. Все сидят и делают вид, что вот этого мужика, который спускает штаны и матерится, не существует. При этом время от времени другие пассажиры обмениваются понимающими взглядами, а кто-то тайком вызывает машиниста по коммутатору. Одни выйдут на следующей станции, вторые отсядут подальше, и никто не скажет бомжу: «Дорогой бомж, надень штаны и сядь вон там, где ты никому не будешь мешать».

Впрочем, Егор — ключевая фигура не только в сюжете романа. Анастасия Максимова куда хитрее — она готовит читателю большую языковую ловушку. Попасться в нее не больно — даже приятно. «Дети в гараже моего папы» — книга, во многом функционирующая именно благодаря оптике Егора. За десять лет — события романа охватывают период с 2012 по 2022 год — иным становится не только психологический портрет героя; его духовный рост подчеркнут языковыми средствами, постепенно меняется стиль и манера рассказчика. Рубленные предложения с обилием сленга и достаточным количеством ругани, словно набросанные пунктиром, лишь очерчивающие события, вдруг обращаются осознанными рассуждениями. Текст становится спокойнее, протяжнее, насыщеннее. Герой все еще бежит от прошлого, но уже принимает взвешенные решения и, что важно, прислушивается к мнениям других, учится понимать и прощать. Если история шестнадцатилетнего Егора скорее напоминает дневниковые записи (если бы он такие вел), то к двадцати шести годам это полноценное романное повествование. Выходит, Максимова предлагает читателю не только сюжетный, но и лингвистический аттракцион; вместо переменчивой динамики кадров — то быстро нарезанных, то, наоборот, протяжных, — здесь переменчивая ритмика текста: из динамичного «Броненосца «Потемкина» Сергея Эйзеншетйна роман вдруг превращается одну из картин Кристофера Нолана, где именно психологическое напряжение и мрачная, отчасти даже параноидальная тональность событий, подчеркнутая визуальными средствами, становятся визитными карточками автора. Но за этим психологическим триллером кроется вереница рассуждений о жестокой природе человека, травмах, поиске себя и судьбах, которые каждый день рушатся где-то за бетонными стенами квартир и высокими заборами загородных домов. И не у каждого есть злая фея-крестная, которая, пусть и жестокими способами, укажет на правду и поможет собрать новый мир из остатков рухнувшего. Ведь старый вернуть уже никак не получится.