Пара слов о соломе и немоте

• Уна Харт. Хозяйка Шварцвальда. — М.: Эксмо : Inspiria, 2023. — 448 с.

Удивительно, но факт: то, что не удавалось выявить, обозначить долгие полвека — когда литература на русском языке пряталась в сказку, но все равно говорила о «тутошнем», — удалось сейчас. Уна Харт создала универсальную формулу эскапизма: в равной степени учащую, баюкающую, развлекающую.

Если бы после «Огненного ангела» Брюсов ударился в speculative fiction, то, вероятно, он бы писал нечто схожее. Радость эрудита, прочитавшего все на свете, и есть (пускай опосредованно) книги Уны Харт. «Хозяйка Шварцвальда» среди них выглядит этапным проектом, «упражнением в стиле», необходимым, чтобы перейти к следующей главе внутренней хроники.

«Ангел» вспоминается нарочно. Как и в нем, здесь много понимания чужеродного времени, чужеродного пространства, чужеродной и, как ни крути, выхолощенной реальности. Деструктурированная память обладает чертами поэзии: можно вытягивать любые элементы жизни — и наделять их собственными идеями. «Хозяйка Шварцвальда», пожалуй, работает в этом ключе даже яростнее «Огненного ангела», — хотя и сохраняет те же задорные черты.

«Хозяйка» — книга о фаустовском мифе и его влиянии на историю. Есть Кристоф Вагнер, ученик Великого, жаждущий раскрепостить свое знание, передать его миру; есть и девочки двух непохожих судеб, вполне подходящие для преемственной роли. Есть, конечно, и бравурная Европа из темного «никогде» — с инквизицией, демонами, виселицами, болезнями.

Повествование «Хозяйки», кажется, стягивает к себе элементы реального прошлого, но не конкретизирует их, не дает им фактического отражения. Узнаваемая нами открыточная сахароза, жизнь на краю стилизации — радует, как радует человека любое качественное чудо. Уна Харт пишет достоверно, броско, умеренно. В её языке нельзя обнаружить излишнего историзма или цветочной патетики — лишь выверенный, безукоризненный в своей нейтральности слог.

Огромные звезды висели над самыми крышами. Шаркая ногами, Кристоф добрел до площади, непривычно тихой и пустой. Поглазел на громаду разграбленного собора, с башен которого зорко поглядывали черными глазами пушки. Фауст сокрушался о каждой разрушенной скульптуре, но особенно об астрономических часах, что за почти полторы сотни лет пережили многое, но не коммуну перекрещенцев. Кристофу внезапно и самому стало жаль всей этой роскоши: картин, икон, книг… Кто бы мог подумать, что он вдруг пожалеет книги! А все потому, что Доктор внушил ему, будто в них прячется нечто сокровенное. Будто в них есть какой-то прок.

Магическая умеренность в «Хозяйке» напоминает о гармоническом триединстве нового фэнтези, ориентированного на суровую природу жизни: честность, открытость, детальность. Взять хотя бы «Игру престолов» Мартина или «Сагу о Рейневане» Сапковского — везде обнаруживаешь залежавшиеся сказочные механизмы, но воспринимаешь их слабее, нежели плодоносную реальность, что стоит за ними. Она изначально сказочна.

Людям, пишущим фантастику, все тяжелее сопрягать материал выдумки с материалом истории. Та обгоняет, минуя правила движения, любых, любое — и возносит будущее над самим будущим. Мысли, казавшиеся плодоносными вчера, гниют уже сегодня: скорость мира обескураживает. Именно поэтому лучшая фантастика последних двадцати лет (та, которую до сих пор обсуждают) не живет в побеге эскапизма, а кормится самой реальностью, подпитывается ею.

Мы спокойно представляем себя в пространстве «Хозяйке Шварцвальда». В ней, по сути дела, нет ничего сверхотличного от правды. Магия? Просто-напросто материализовавшиеся предрассудки. Мистика? Всего лишь руины superstitious thinking. Уна Харт демонстрирует историческое полотно в разрезе: то, как могло бы выглядеть наше прошлое, если бы сбывались о нем наши пересуды.

Их страх таял, растворяясь в веселье, и Агата уснула почти счастливой. В ту ночь она видела во сне демона Агареса — старца верхом на крокодиле с ястребом на руке. Этот демон, что заставляет стоящих на месте нестись во весь опор и возвращающий беглецов, говорил с ней кротко и учтиво, не спорил и не перебивал. Наутро, как ни пыталась, Агата не могла вспомнить, о чем у них шла речь, но убеждала себя, что это хороший знак.

Впрочем, в самом романе — его сюжетном крыле — не меньше двойственностей и каверз. Понять, кто же здесь настоящая хозяйка — милая Агата или сумлевающаяся во всем и вся Урсула — невозможно вплоть до финала (хотя и там, справедливости ради, ясность сверкает лишь мельком). Понять, кто виноват в кознях мира, тоже едва ли посильно; Кристоф Вагнер, сторговавший душу дьяволу, не более чем пешка, черствая куколка в руках времени — и наделять его чертами героя, антигероя, парии, неудачника было бы опрометчиво.

Сомневается и ритм: раблезианский, тяжкий, как горячечное сновидение (это, пожалуй, первая треть книги и горсть середины), перемежающийся настолько отчетливой кинематографией, что хочется глаза закрыть от всепоглощающего огня передвижений Мало кто удерживает баланс между коммерцией и элитарностью убедительно; Уна Харт, впрочем, остается ближе к первому.

В самом начале я упомянул «Огненного ангела» — как бы подмечая сходство, синхронизируя; однако различий между ним и «Хозяйкой» до неприличия много. Я бы не хотел заниматься надуманной компаративистикой — и тем более стравливать нестравливаемое; речь — в обоих случаях — об исторической стилизации, признании в любви к хаосу чужих подвигов. Брюсов, создавая «Ангела», разбирался со своей патологической страстью — примерно тем же занимались затянутые в нее Белый и Петровская, — в то время как Уна Харт просто рассказывает историю.

Конечная цель такова: увлечь. Благородно, действенно. Раскаляя до невозможного сказку о прошлом — далеком от нас, гетевском, шиллеровском и, безусловно, фаустовском, — Уна Харт говорит о неизбывных человеческих страстях, которые, к счастью или сожалению, у всех народов одинаковые. Вопрос лишь в мере и предпочтениях.

Преодолевая обязательства фабулы, стилистического выбора, «Хозяйка Шварцвальда» подходит к читателю умно, без лишних заигрываний: романом без ключа, да и, вероятно, без двери, где достаточно одного — смелости, любопытства, — чтобы узнать чуть больше о себе и о других. Темное золото индульгенций, ропот инквизиций, всамделишные кошмары (прочь, прочь, назойливые бесята!) — не более чем декорации к игре: и чувствуется, что патологии в ней излишни.

Куда Господь прибирает души зверей? Отправляются ли они в рай или развеиваются, как мука, если дунуть на нее посильнее? «Счастье ягненка в том, — думала Урсула, — что он не сознает, что произойдет с ним дальше». Возможно, ему было неудобно лежать на боку и хотелось поскорее напиться теплого материнского молока, но не более. Ничто не промелькнуло в его глазах, когда Берта одним быстрым движением вспорола ему шею от уха до уха. Урсула отошла на несколько шагов от брызнувшей крови и ногой придвинула Берте таз.