Призраки в его голове

• Екатерина Звонцова. Чудо, тайна и авторитет. — М.: Popcorn Books, 2023. — 416 с.

Новая книга Екатерины Звонцовой — рождественский пряник со свинцовой дробью. Глазурь здесь — стилизованный под классические романы текст с вкраплением бесконечных цепочек родословных, статусов: кто в каких светских кругах вращается, кто в каком чиновничьем департаменте обитает. Но за всей этой, казалось бы, кружевной красотой спрятана едкая начинка, которая многим может оказаться не по зубам. Автор не избегает острых тем, начиная с педофилии и заканчивая человеческой безрассудностью. Последняя ведет к столь ненавистной главному герою несправедливости, которую тот, впрочем, однажды сотворил своими же руками. В этом самобытном ретеллинге «Рождественской песни в прозе» Звонцова конструирует собственную историю, существующую автономно от текстов Диккенса и не зависящую от них, заимствуя лишь один сюжетный поворот: путешествие с призраками. Более того — главный герой, молодой следователь Иван К., понимает, что попал в сюжет Диккенса (это был любимый писатель его матушки, а другой персонаж романа, граф D., носит медальон с его портретом). Одно лишь это осознание Ивана, своеобразное «ломание четвертой стены», выделяет историю на фоне остальных ретеллингов чего бы то ни было.

Все с чертовой свечкой разыгралось по Диккенсу, да только проглянули и нюансы. Нет, нет, не были снами спиритические странствия, точнее, не совсем... Скорее череда видений о прошлом, увязанных впервые с настоящим; картина-гипотеза, нарисованная быстрыми мазками посылок и следствий, — и в ней заполнились наконец почти все белые пятна. Вот лицо Василиска, вот оно. Второй призрак, или галлюцинация, или бог весть какое существо не ошиблось.

Если же говорить о сюжете сжато, то происходит вот что: в канун Рождества 1887 года Иван К. — он же в прошлом фельетонист под псевдонимом Оса — остается один в полицейском отделении. Рядом с ним — зажженная свеча. На ее свет слетаются три духа, с которыми Ивану предстоит мысленно (и не только) вернуться в прошлое: десять лет назад в доме графа и графини D., куда Иван наведывался в числе многочисленных гостей-протеже, случилось страшное — кто-то надругался над приемным сыном графини. Тот, правда, думал, что видел кошмары, в которых к нему являлся некий Василиск; но все взрослые вокруг, как и Иван, знали, что все происходило наяву и творилось руками человеческими. Как с этим связаны чашечки горячего шоколада? Кому из слуг можно доверять, кому — нельзя? Причем тут цыгане? Тогда все ответы казались Ивану очевидными. Он, пораженный преступлением, решил отплатить отчаявшемуся графу D. добром и раскрыть запутанное дело. Но теперь, десять лет спустя, он понимает — из-за него пострадал невинный человек, теперь ставший его начальником и старшим товарищем. Помочь разобраться и в случившемся, и в себе способны только три рождественских духа — Чудо, Тайна и Авторитет.

Глаза опять стали цепкими и строгими, налились тьмой. И К., хотя в первую секунду порывался сразу кивнуть, замялся. Для такого кивка нужно было больше сил.

— У вас очень коварный враг, коварный потому, что убежден в своем праве, с такими всегда труднее всего... — продолжил призрак, покачав головой. — Таков его скользкий мирок: даже не «Бога нет, и все дозволено», скорее «Бог, наверное, есть, но человек он умный, а с умным человеком и поговорить приятно...». Такие всех умеют запутать; против таких сложно искать союзников; таких в одиночку...

Но не Диккенсом единым: Екатерина Звонцова намеренно пускает прогуляться по тексту и отечественных классиков. Влияние Достоевского здесь чувствуется ярче остальных: кроме отсылок к старухе-процентщице и аллюзий, спрятанных в инициалах героев, читатель встречает и Порфирия Петровича, который — несколько переиначенный — выступает в роли одного из духов Рождества. Текст наполнен и смыслами, присущими прозе Достоевского — чтобы искупить вину и «очиститься», залечить кровоточащую душу, Ивану К. придется пройти через страдания, моральные и физические. А ведь на первых страницах он отрицает, что это необходимо — считает, что главное — как можно скорее найти настоящего преступника. К чему мучаться, раз «волшебство» призраков поможет сделать это без лишних хлопот? Вся арка персонажа по сути держится на постепенном понимании одной из главных идей Достоевского — чистота души добывается посредством страданий. Пусть Звонцова говорит, что не особенно любит работать с типажом маленького человека, в этот раз получилось именно так: Иван К. лишь мнит себя человеком большим. На деле он такой же, как остальной московский люд, — за тем исключением, что учится признавать свои ошибки.

Однако прогуливается по тексту не только Достоевский, пусть о нем издатели и читатели говорят чаще прочих. Если главы, посвященные событиям прошлого, и впрямь вызывают ассоциации с «Братьями Карамазовыми» и отдельными фрагментами «Преступления и Наказания», то эпизоды настоящего скорее отсылают нас к мистическим повестям Гоголя («Портрет», «Невский проспект») и Тургенева («История лейтенанта Ергунова», «Собака», «Клара Милич»). Москва Екатерины Звонцовой впитывает в себя таинственную и отчасти сверхъестественную атмосферу этих текстов (и гоголе-тургеневско-достоевского Петербурга). Реальность здесь податлива, изменчива; это мир на стыке сна и яви, где Ивану К., чтобы шагнуть за грань нормального, необходимо либо выпить коньяк с трупом осы, либо изрезать руки ножом для бумаг. Но и это еще не все. Автор, опять же, абсолютно по-гоголевски порой подтрунивает над чиновниками и дворянами, играет с бесконечными словоерсами (теми самыми «извольте-с», «пожалуйте-с»), выписывает такие же витиеватые истории о карабканьи по карьерным лестницам. Словом, Тургенев и Гоголь местами выглядывают из-за углов куда наглее и самоувереннее, чем Достоевский, скромно идущий рядом, лишь изредка и деликатно напоминающий о себе.

— Какая же омерзительная порода: и гордыня, и чистоплюйство. — Ноздри затрепетали, точно от самого К., а не из-за поворота коридора смердело. — Запомни, мальчик, две вещи, а ну как помогут... — Больше невозможно было смотреть в ответ, так грозно призрак теперь нависал, задевая лицо промозглыми седыми патлами. Щеки обожгло, но гордыня — она ли? — оскалилась: — Мальчик лежит там, и мне не нужно его повторное страдание, ни в каком времени!

Дух чуть отпрянул. Но крик его не испугал. И продолжил он, будто не слыша:

— Раз: ты не избавишься от грязи, не вымаравшись в ней. Два: не тебе учить тех, кого сам ты призываешь на помощь.

«Чудо, тайна и авторитет» — роман с детективным элементом, но ни в коем случае не детектив в чистом виде. Не стоит ждать сосредоточенности на увлекательном расследовании — да, читателю предстоить выяснить, кто же действительно преступник, но это лишь рамка жанровой формы. На более глубоком уровне роман Екатерины Звонцовой — психологическое исследование. Как справиться с одолевающим чувством вины? Что толкает людей на аморальные злодеяния? Спрессованные в плотной мистической атмосфере, где и прикосновения цыган, и взгляды аристократов неслучайны, вопросы эти звучат особенно громко — а фигуры-персонажи, обязанные найти на них ответы, выглядят гротескно. На то и расчет. Звонцова не дает читателю расслабиться ни на минуту — непонятно, когда автор жонглирует задокументированными фактами, а когда умело манипулирует исторической реальностью и подтасовывает карты. Действительно ли жили в Москве некие близнецы (граф и графиня), хирургически разделенные при рождении? Писал ли в конце XIX века в газеты и журналы некто под псевдонимом Оса? Много ли в то время читали Диккенса? Екатерина Звонцова «зажигает лампы для того только, чтобы показать все не в настоящем виде», — и ее текст, подобно гоголевскому «Невскому Проспекту», путает, обманывает, наводит морок, но лишь для того, чтобы рассказать взрослую сказку.

Часть ее, как и должно быть, ложь, но намек — весьма понятен.