Кафкианские блуждания по Лимбу

• Владимир Лидский. Темная Лида. — М.: Альпина нон-фикшн, 2023. — 462 с.

Если судить по аннотации, опубликованным в сети фрагментам и рецензиям, то сборник драматурга, финалиста премии «Национальный бестселлер» Владимира Лидского прежде всего хочется назвать жутковатым семейным альбомом со старыми и мрачными черно-белыми фотографиями, но, увы, автор сам сделал это на первых страницах открывающей повести. Придется придумать характеристику поизворотливее! Казалось бы, как еще описать эту книгу? В каждой истории рассказчик вспоминает жителей белорусского городка Лиды: своего деда, прославившегося махинациями с недвижимостью и налоговыми векселями ради собственной выгоды, закопавшего горшок с золотом «для внучка» и прозванного «Робином Гудом» за то, что раздавал деньги беднякам; притворяющуюся беременной тетку Софию; и даже парикмахера Живоглота, весьма популярного в дамском обществе. После подробного знакомства с текстом подходящие слова сами приходят в голову: «Темная Лида» — рой фантомов, призраков памяти, обретающих новую жизнь в историях героя-рассказчика и вырывающихся со страниц с воем холодного черного ветра. Это поэзия в прозе, текст буквально без конца и края, выходящий за рамки памяти рассказчика, читателя, даже за рамки самой книги. От историка кино и выпускника ВГИКа ждешь несколько иных сюжетов (более кинематографичных и драйвовых — эти мысли, возможно, надиктовывают стереотипы), но автор приятно обманывает ожидания.

…и вот я открываю этот чудесный альбом, непонятно как сохранившийся в катаклизмах времен, осторожно трогаю истертый почти до основания обложечный бархат, переворачиваю ветхие листы, вдыхаю их запах, который нельзя описать, а можно лишь обозначить как запах эпох, и вглядываюсь в лица на старых фотографиях

Воспоминаниям тесно под обложкой. Владимир Лидский подчеркивает это синтаксисом — точки в сборнике почти не имеют власти. Автор отказывается от заглавных букв в начале предложений, а каждый новый текст начинается и кончается многоточием, как бы продолжая поток воспоминаний. Приходит в голову концепция памяти философа Анри Бергсона, который считал, что наши воспоминания и эмоциональные состояния — непрерывный поток, бегущая река; на практике же эту идею воплотил Пруст в цикле «Поиски утраченного времени». Но сравнивать Пруста и Лидского не совсем корректно: их роднит лишь попытка показать цельное, непрерывное действие, которое должно захлестнуть читателя девятым валом. «Темная Лида» лишена лоска французского (да и любого другого) аристократизма, это не история о г-нах Сванах и герцогинях Германтских. Здесь верховодят маленькие — и зачастую сходящие с ума — люди.

«Темная Лида» — книга магическая в буквальном смысле слова. Не просто так издатели сравнивают Лиду с маркесовским Макондо. Небольшой городок становится полумифическим пространством для авторских экспериментов, где возможно любое волшебство: тексты полны метаморфоз, подобных превращениям кафкианского Грегора Замзы. Атаманша Фрося по прозвищу «жемчужная вошь» при жизни порой теряла все человеческое и становилась «всевластным насекомым», а после смерти обратилась сотней жуков, вскоре заполнивших комнату. Парикмахер Живоглот оброс грибами, мхом и раковинами и, как поговаривают, теперь живет вечно. Обращаются герои постепенно: чем сильнее они теряют связь с реальностью, чем больше становятся одержимы навязчивыми идеями (воскрешением мертвецов, поиском спрятанного золота или бессмертия), тем ближе метаморфоза. Что, если все это — выдумки злых языков или, возможно, самого рассказчика?..

утром ее нашли и долго еще боялись зайти вовнутрь, ибо кабинет был завален вшами, властвующими повсюду, их были миллионы и миллиарды, их были тьмы, и никакое звездное небо не сравнилось бы с ними, — письменный стол работы Мансурова, непревзойденного мастера ближайших окрестностей, покрывал толстый слой шевелящихся вшей, — шкаф, сейф, занавески, проемы окон, стены и потолок — все было во вшах, и сама она, словно тканью, была спеленута ими... волосы на ее голове двигались, как живые, и глаза, и уши, и рот были забиты ими...

Может показаться, что «Темная Лида» — сборник, ценный исключительно образностью, напевностью, подлогом реальности с помощью метаморфоз и бесконечных прозвищ (автор отдельно проговаривает, что они в Лиде есть почти у каждого).  Это, конечно же, не так. Любое чудо (вернее сказать, «темное чудо») нужно лишь для того, чтобы усилить напряжение, обострить конфликт персонажа с самим собой. История каждого героя начинается с конкретного эпизода (отец заставляет сыновей стрелять из ружья, героиню ведут «через Кремль»), а разворачивается в полноценную летопись жизни. Это чем-то напоминает витамин C: белая таблетка, сперва невзрачная, в стакане с водой вдруг начинает шипеть, пениться, менять цвет. Такая «вода» в книге — воспоминания. Действия всех рассказов и повестей разворачиваются в промежутке от русской революции до окончания Второй Мировой; Лида отходит то полякам, то белорусам. Герои живут в нестабильные времена больших перемен, и Владимир Лидский, пользуясь полуфантастическим писательским инструментарием, обращает внимание именно на разрушение хрупких человеческих судеб под натиском жестокого XX века, «безумной эпохи».

Процесс коррозии, ведущий к смерти, зачастую начинается внутри персонажей. Но импульс его — во внешних событиях. Каждый из героев пытается сделать свой маленький мир более идеальным, сражается за мечты, которые суровая эпоха всячески пытается отобрать и разрушить. Машка хочет родить ребенка, а вместо этого, околдованная ведьмой, попадает в один бесконечный сон и постепенно начинает сходить с ума. После прихода Советов, нарушивших предыдущий порядок жизни, обезумевший ветеринар Стах Рымарь, осужденный по подозрению «в неверии властям» и отправленный в тюрьму, начинает охоту на антикваров и ювелиров и тоже блуждает между реальным и фантастическим — он убивает, лишь чтобы снять золотые коронки с жертвы, и золотом этим расплачиваться с кем понадобится. Атаманша Фрося черствеет потому, что в детсве ее насиловал отец, а после попытались и красноармейцы; однако навязчивую идею «полюбить мертвецов» она придумала себе сама.

«Судьба и фатум», пишет Лидский, «мистические родители» человечества начала XX века. А потому не остается ничего, кроме как сойти с ума в попытках сбежать в другой, идеальный мир: без насильников-отцов, без мертвецов, без концлагерей, где матерей заставляют смотреть, как гибнут от гранат их дети. Герои Лидского — донкихоты. Только они не сражаются с мельницами: вместо этого мечтают воскресить мертвецов, шагая с вековечным мечом через лагеря красной армии, или думают, что они — родственники смерти, что нужно остановить время. Только так все в мире встанет на свои места.

я же — дочь смерти... и она думала потом, что ведь только смерть — в самом деле бессмертна, и искала бессмертие себе, надеясь дожить как-нибудь до светлых времен, где не будет места заскорузлой тоске, злобе и отчаянной похоти; в звездах искала она ответ — отчего люди не бессмертны? вот ведь звезды — бессмертны же! и планеты бессмертны... время, — думала она, — есть загвоздка на пути к счастью! надо отменить время...

Лейтмотив «Темной Лиды» — смерть. Она поджидает на каждом углу, она — отдельный персонаж, касающийся героев костлявыми пальцами ветра и напоминающий, что их время еще не пришло: сперва надо испить чашу горя до дна, и только потом обретешь покой. Жители Лиды сами в той или иной мере ищут смерти, шагают с ней рука об руку, ведь знают, что умереть — и буквально, и образно, — необходимо, чтобы воскреснуть. Кто-то добивается этого с помощью достижений науки, а кто-то — вспоминая далеких и близких родственников, чьи могилы «с еврейскими звездами» давно поросли травой. «Темная Лида» — сборник о потерянных людях, будто застрявших в лимбе XX века; о людях мертвых, но вечно воскресающих — и в своих полубезумных фантазиях, и в памяти рассказчика.