Сердце тьмы

• Оксана Васякина. Роза. — М.: Новое литературное обозрение, 2023. — 200 с.

На праздники — Новый год, дни рождения и Восьмое марта — они собирались втроем: бабка и две ее дочери, моя мать и Светлана. Застолье начиналось с долгого обсуждения угощений: селедка в этот раз вышла совсем не та, переложили лаврушки, и поэтому получилось слишком пряно. Матери удалось купить по дешевке красной рыбки, и ее, жирную, с коричневыми линиями под тугой кожей, тонко нарéзали и положили рядом с селедкой. Сладковатое пюре обсуждали долго — бабка сетовала, что попробовала разбить картошку новым миксером, как это делает соседка, но ей такой подход совсем не нравится. Слишком жидко, говорила она. Бабка любила внимательно вылавливать деревянной толкушкой желтые картофельные комочки, а потом пальцем снимать с нее нежные остатки пюре и пробовать на соль. Бабка доставала из духовки коричневые куриные ножки, а из морозилки сало. Мягкие коричневатые маринованные огурцы резала наискосок и жаловалась, что в этом году они получились кислые.

Все это время Светлана сидела спиной к окну как истукан и ждала, когда можно будет приступить к еде...

Жизнь Светланы — тети героини Оксаны Васякиной — движется от застолья к застолью. И даже если стол не изобилует яствами, если вместо грибков с чабрецом, смородинным листом и мускатным орехом, пирожков с сыром, котлет и гуся — картошка с селедкой и маринованные огурцы, а вместо вина, водки на шалфее и наливки из персиковых косточек — самогонка, кажется, что перед нами то и дело разворачивается сцена в духе «Старосветских помещиков» или сна Обломова. Но это, конечно, обманчивое впечатление. Пусть у читателя и разыгрался аппетит — это отнюдь не гоголевская и не гончаровская идиллия. Время в книге Васякиной не циклично, а эсхатологично, оно неумолимо ведет к финалу — к смерти, к последней, поминальной, трапезе. 

«Роза» — заключительная часть автофикшен-трилогии, структурно отсылающей к серии эссе Сьюзен Сонтаг «Болезнь как метафора». Как и американская философиня, Оксана Васякина исследует три темы: рак («Рана»), СПИД («Степь») и, наконец, туберкулез. С этим связано и название книги: роза — цветок, который часто изображали на портретах умирающих от чахотки как символ быстротечности жизни и опасной, смертоносной красоты (такой же, как и румянец на щеках больного — делающий лицо прекрасным, но на деле сулящий лишь скорую могилу). Пожалуй, из всех трех частей «Роза» наиболее близка работам Сонтаг: ее эссе посвящены историческому анализу социального воображаемого — романтическим представлениям, табу и стигмам, окружающим ту или иную болезнь, — в романе Васякиной много экфрастических описаний картин, на которых запечатлены болеющие туберкулезом, и рассуждений о живописи, есть упоминания художественных произведений, сфокусированных на той же теме (конечно, «Волшебной горы» Томаса Манна), и отсылки к теоретическим материалам — например к той же Сонтаг. 

Вот что пугает в работе Крога: девочка все еще здесь, она сначала смотрит на художника, а потом на меня, как бы сообщая, что ее болезнь — это болезнь, укорененная в мире. Она обездвижена, но все еще смотрит на нас, а это значит, что она все еще может действовать. За счет прямого взгляда девочка Крога не кажется слабой; на то, что она с трудом может двигаться, указывает аккуратно подоткнутое шерстяное одеяло на ее ногах. В руках, сложенных на животе, она держит нежную потрепанную розу, ниже на одеяле я вижу опавшие лепестки.

Триада болезней разворачивается на полотне семейной хроники: Светлана умирает от туберкулеза — как в «Ране» от рака умирала мать героини, а в «Степи» — от СПИДа отец. Сюжета в классическом понимании в «Розе» нет — но это не значит, что роман бессобытиен. Как и в двух предыдущих книгах, центральное событие здесь смерть — смерть, которой неизбежно предшествует умирание и за которой следует память. Через память о Светлане — точнее, через письмо как выражение этой памяти — рассказчица исследует саму себя, и это настолько размывает грань между фикциональным и нефикциональным, что совершенно невозможно сказать, где заканчивается героиня и начинается реальная Оксана Васякина. 

Иногда я спрашиваю у себя, почему для письма мне нужна фигура извне: мать, отец, Светлана. Почему я не могу написать о себе? Потому что я — это основа отражающей поверхности зеркала. Металлическое напыление. Можно долго всматриваться в изнаночную сторону зеркала и ничего не увидеть кроме мелкой поблескивающей пыли. Я отражаю реальность. Раньше люди верили, что старые зеркала помнят все увиденное. В некотором смысле, так и есть. Я и есть живое зеркало.

В приведенной цитате есть доля лукавства: безусловно, «Роза» — это письмо «о себе», даже в большей степени, чем первые два текста трилогии, а «отражающая поверхность» — как раз Светлана, о которой неизвестно ничего, кроме того, что сообщает о ней рассказчица сквозь призму своего восприятия. Образ Светланы складывается из нескольких устойчивых воспоминаний: о том, как она курила на лестничной клетке в большой фиолетовой кофте с черными и серыми треугольниками, о том, что всю жизнь провела в одной и той же комнате (куда ее принесли из роддома и откуда вынесли, «когда она, неспособная даже говорить, сделала свой последний выдох») и почти всю — на одном и том же диване, о «Ленинградской туши» (единственной, которую она признавала) и палате в туберкулезной больнице.

Но память — ненадежна и избирательна, она конструирует реальность, а не воспроизводит ее. Потому Светлана и кажется бестелесной — она лишь сосуд, наполняемый воображением. И вот она уже не отдельный человек со своим прошлым, своим характером, своими надеждами, а как бы субличность героини, воплощение невысказанного и невысказываемого, повод для письма. 

Со смерти Светланы прошло восемь лет, но героиня чувствует свою близость с ней. Светлана — не только через болезнь, но и просто по своей природе — прикоснулась ко тьме, принадлежала ей — тьму внутри себя ощущает и героиня: 

Я пощупала свой живот, и ниже пупка болезненно затянуло. Внутри меня тоже была тьма, и из нее мог появиться ребенок. Этот ребенок, думала я, будет несчастным запуганным человеком. Он или она родится в этот тесный женский мир, в котором все подчинено порядку и общей пользе. В этом мире, думала я, никто не говорит ради того, чтобы их услышали, но все рявкают и поучают. Мы, я и Светлана, были периферийной областью этого мира. Там, где кончались мы, я видела край тьмы. Возможно, думала я, в те дни, когда Светлана лежит на своем диване, внутри себя она путешествует во тьме, краем которой является ее тело. 

Связь образа Светланы с образом героини подчеркивается и самой манерой повествования. В романе нет деления на части и главы — текст состоит из разрозненных фрагментов, каждый — с новой страницы (и этим напоминает, скорее, серию заметок-эссе — именно так он поначалу и писался — как серия заметок в айфоне), но при этом он длится непрерывно, и одно естественным образом перетекает в другое. Рассказ о судьбе Светланы переплетается с рассказом о судьбе самой героини — и точки пересечения этих линий обнаруживаются не только в совместных (подростком Светлана часто сидела с героиней), но и в индивидуальных историях. Обе чуждые «тесному женскому миру» — миру, тщательно оберегаемому и контролируемому бабкой и матерью героини, — но произведенные им, и Светлана, и героиня пытаются встроиться в него, следовать его законам и ритуалам. Обе же осознают невозможность своей полной сопричастности ему: это родство отвергнутых душ — более сильное, чем родство генетическое.

Кажется, что в третьей части своей автофикшен-трилогии Оксана Васякина доходит до самых основ жанра: последнюю страницу переворачиваешь со стойким впечатлением личного знакомства с писательницей. Но «Роза» — даже не предел автофикциональности, а ее запределье. Это инерция письма — текст, порождающий сам себя. Это автофикшен, вновь провозглашающий смерть автора — но не в бартовском, постструктуралистском, смысле, а в том смысле, объяснение которому, думается, еще только предстоит изобрести. Текст из самого сердца тьмы.

Мне кажется, я могу остановиться в любой момент. Но это ловушка письма. Кажется, что достаточно одной детали, чтобы вообразить целый мир. Здесь уже достаточно деталей, но мне необходимо описать многие вещи. Чтобы почувствовать удовлетворение и сказать себе — теперь ты свободна от мертвецов.