Оксана Васякина. Роза

• Оксана Васякина. Роза. — М.: Новое литературное обозрение, 2023. — 200 с.

Оксана Васякина — важная фигура феминистской литературы, ее произведения публиковались в «Снобе», «Полутонах», «Colta.ru» и других изданиях. Также она авторка сборников стихов и автофикшен-трилогии, в которой размышляет об отношениях со своей семьей. Первая книга — «Рана» — посвящена матери писательницы, вторая — «Степь» — отцу. За открывающий трилогию роман Васякина была отмечена сразу в двух номинациях премии «Нос».

«Роза» — последняя книга трилогии — посвящена тете писательницы, Светлане, ее жизни, рано прервавшейся из-за туберкулеза, и отношениям с семьей: матерью, сестрой, племянницей. «Она выполняла роль плохой дочери и нерадивой сестры. Для меня, в силу того что я была ребенком, пока не было никакой задачи, кроме одной: быть немой зрительницей отношений этих женщин» — так Васякина говорит в интервью о своей тете. «Роза» — это история женщины, где «бытовая неустроенность и равнодушие к собственной судьбе соседствуют с почти детской уязвимостью и чистотой», и роман, в котором авторка осмысляет себя, неразрывность семейных уз и природу своего письма.

***

У меня не было профессии, единственным местом, где я могла заработать немного денег на жилье и еду, была кофейня. Но три месяца назад я написала заявление на увольнение, раздала вещи, купила походный рюкзак и уехала в Казахстан. Просто так, не потому что я хотела туда попасть, а потому что мне хотелось оказаться на краю мира. Мне хотелось оказаться там, где не будет меня или я превращусь во что-то другое. Сброшу свое тело и освобожусь от жизни. Но, разглядывая высокие горы Тянь-Шаня, я поняла, что края не существует. Мир и время длится бесконечно. И мне необходимо заполнять эту бесконечность какими-то действиями — пить, есть, спать, ходить в туалет, говорить с людьми и заботиться, чтобы мое тело не испытывало голода. Выезжая в Казахстан, я верила в возможность выйти за пределы собственного существования, я верила, что можно избавиться от себя самой. Мне не было места в мире, я испытывала горький страх от мысли, что мне придется день за днем проживать свою жизнь. Жить здесь, в этой пустоте и безмолвии.

Мать сказала, что Светлана обиделась на меня за то, что в прошлый раз, когда я отправляла им подарки, собрала большой набор школьных принадлежностей для ее дочери и сито из Ikea для бабки, для самой Светланы ничего не передала. И ее это расстроило. Мать не стала говорить мне по телефону, что Светлана возмущенно бросила на стол упаковку карандашей и недовольная ушла в другую комнату. Она решила рассказать мне это, когда я приеду.

Теперь я привезла для нее две футболки из Gloria Jeans с принтом, на котором изящная колибри кормилась из тропического цветка. Бабка вышла встречать нас с матерью, девочка, дочь Светланы, вышла в коридор и обняла меня. Я спросила бабку, где Светлана, и бабка сказала, что она мне не рада. Мать достала из сумки мои подарки для Светланы и передала мне, иди, сказала она, может быть, удастся выманить ее из комнаты.

Воздух был плотный, как остывающий воск, в горле стояло напряжение. Я не понимала, почему Светлана злится на меня. Ее злость была несправедлива, но я чувствовала горячую вину за то, что обидела ее. Я подошла к дверному проему, и Светлана, почувствовав мое присутствие, взяла пульт и сделала телевизор погромче. Я тихо обратилась к ней, но она не ответила. Мне было видно, как сильно она похудела за то время, что мы не виделись. Копна ее сероватых волос была забрана в хвост. Светлана сидела вполоборота ко мне и молчала, медленно моргая. Ее маленький нос, раньше бывший округлым, теперь заострился. Ее болезнь медленно ела ее изнутри, но еще сильнее ее разъедала ярость. Подарок, который она ждала от меня и не получила, стал для нее эмблемой тотальной неудовлетворенности жизнью. Она злилась на меня как несчастливый ребенок злится на родителя за то, что он не дал ему любви. Возможно, думаю я теперь, так и не подаренный подарок был одной из немногих возможностей для нее не чувствовать ненависть к себе самой и собственной жизни.

Я медленно подошла, доставая из пакета футболки. Светлана не обернулась, но я уже могла рассмотреть ее густо накрашенные Ленинградской тушью ресницы, коричневые веснушки на щеках и сухие белые губы. Я позвала ее еще раз и сказала, что привезла для нее подарки. Я протянула ей расправленные футболки и попросила обратить внимание на то, какие они красивые. Я сказала, что фиолетовый и розовый цвета должны быть ей к лицу. Не оборачиваясь, она повела правой рукой, давая мне знак, чтобы я оставила вещи на кресле. Я положила футболки на кресло у ее дивана так, словно оставляла подношения божеству, и отошла. Выходя из комнаты, я обернулась и увидела, как она продолжала смотреть в телевизор. Ноздри ее тихо двигались в такт дыханию. Похоже, внутри она боролась со смешанными чувствами: обидой, любопытством и желанием не показаться слишком отходчивой.

Я вышла в темный коридор, где меня ждала мать. Она стояла, опершись на стену, и ее карие глаза тревожно светились в темноте. Ну что, шепнула она. Я пожала плечами, и мать виновато заговорила, что с годами Светлана все больше и больше становится похожа на отца. Дед-татарин был такой же невыносимый и обижался долго и свирепо, только, сказала мать, Светлана никого не бьет, а просто злится. Дед же наматывал на кулак вафельное полотенце и с каменным лицом бил бабку, пока та, обмякнув со стоном, не оставалась лежать на кровати. Ему и ее боли было мало, злость его искрилась, и все в доме погружалось в неподвижный страх. Светлана всегда была похожа на деда, продолжала мать. Только если в детстве это выражалось в иррациональном упрямстве, то теперь она погружается в холодную молчаливую ярость. Раньше она была отходчивой и ее просто было переключить, но теперь она все глубже и глубже зарывается в свою злость и неудовлетворенность. Она как в норе сидит в своем чувстве и не выходит оттуда. Не обижайся на нее, попросила мать. Она болеет, и хоть она делает вид, что это ее не беспокоит, но это не так. Потом она будет мучиться от стыда.

На наш шепот вышла бабка, она встала с матерью рядом, и я заметила, как они похожи — обе кареглазые, их белая кожа сияла в голубой темноте коридора. Бабка держала в руках полотенце и, медленно накручивая его на кисти, промокнула влагу. Ну что, спросила она и подбородком показала на комнату Светланы. Ничего, ответила мать. Ну пойдем на кухню, сказала бабка, проголодается, сама придет.

Мы сели за маленький квадратный стол, застеленный клеенкой с рисунком. На этом рисунке был виноград и бокалы, наполненные шампанским. В нескольких местах клеенка протерлась и было видно, как быстро эта грошовая роскошь может исчезнуть. Бабка поставила на стол тарелку с нарезанной селедкой, отварную картошку и соленые огурцы. Места не хватает, сказала она, а большой стол я не стала ставить, поэтому курицу достану вам из духовки. Мы с матерью сели спиной к двери, бабка выдвинула противень и положила на наши тарелки по кусочку зажаренной курицы. Мам, обратилась моя мать к ней, там в пакете я принесла грибы. Бабка распрямилась и запричитала, что забыла про них. Она сказала матери не вставать и пошла в коридор сама, заодно, сказала она, Светлану позову. Я слышала, как в коридоре захрустел пакет. Она тихо что-то сказала Светлане, и та ответила холодным тоном. Бабка вернулась с банкой маринованных грибов, вывалила их в глубокую пиалу и положила две ложки желтого майонеза из полулитрового ведерка «Провансаль».

Я услышала шаги. В кухню вошла Светлана, ее лицо было спокойным. Медленно она обошла нас и села на свое место спиной к балкону. Она сидела напротив меня, но смотрела куда-то в сторону и сквозь зубы заговорила с матерью. Бабка засуетилась, положила на ее тарелку кусок курицы и достала из шкафа маленький графин с самогоном и три рюмки. Увидев самогон, Светлана оживилась, ее голос потеплел. Она нервно обратилась к бабке, чтобы та уже наливала. Но бабка рявкнула: сначала нужно за стол сесть, начать обедать, а потом уже пить.

Убрав остатки грибов и селедки, задвинув противень в духовку, бабка наконец уселась за стол. Девочка пришла из спальни и попросила кусок курицы. Сядешь с нами, дам, сказала бабка и подвинула табуретку. Девочка села, и бабка дала ей свободную тарелку, а со своей отложила маленький кусок курицы и размятую отварную картофелину.

Я старалась не смотреть на Светлану, потому что чувствовала, как она, не глядя на меня, всем своим телом следит за каждым моим движением и ждет моего подчинения и внимания. Бабка начала есть, все разложили по тарелкам селедку, огурцы и грибы. Я краем глаза смотрела на Светлану. Кожа ее была серой, и на маленьком лице, отороченном длинной завитой на бигуди челкой, огромные коричневые глаза сияли, как мокрые камни.

Удивительно, думаю я теперь, она была такой крохотной женщиной. Но в моменты злости сила ее чувства поглощала все вокруг. В эти моменты карие глаза пылали и она из невидимой фигуры болезненной женщины, лежащей на диване, превращалась в реальную. Ее присутствие было настолько мощным, что, казалось, все звенит от напряжения.

Тусклые сумерки погасили свет. Здесь никто не любил темноты, и бабка встала, чтобы включить лампу. Пока она возвращалась за стол, Светлана взяла графин с самогоном и налила по третьей рюмке. Женщины подняли тост за любовь.

В тот день она сидела напротив меня и я рассматривала ее краем глаза. За время, что мы не виделись, ее волосы отрасли, она не стала красить отросшие корни, и теперь ее сероватая кожа была в тон волосам. Я рассматривала ее сухую грудную клетку в треугольнике между полами синтетического халата. Казалось, что при всей ее крохотности и болезненности, в ней таится столько темной нереализованной силы, что она готова проглотить весь свет, который есть в этом мире. Она сидела с ровной спиной и поднятым подбородком. Мать говорила, что Светка, при всей ее слабости, имеет несоразмерную гордость. Она гордилась просто так, ни за что, просто потому что она существовала.