Похороны старой Южной Африки

• Деймон Гэлгут. Обещание / пер. с англ. Л. Мотылева. — М.: Эксмо, 2022. — 384 с.

Южноафриканский писатель Деймон Гэлгут трижды попадал в шорт-листы Букеровской премии, и каждый раз его работы меняли жанровый облик.

Сначала он был замечен Букером в 2003 году благодаря роману «Добрый доктор». Сюжет о жизни на окраине после апартеида и конфликте провинциальных медиков был пронизан отсылками к рассказам Чехова и «Тихому американцу» Грина. Но для победы этого оказалось недостаточно — премию получил дебютант-австралиец Ди Би Си Пьер за остросоциальную, отвязно-панковскую прозу «Вернон Господи Литтл», посвященную скулшутингу.

В 2010-м награда снова обошла Гэлгута стороной. Роман «В незнакомой комнате» о заграничных путешествиях писателя и зыбкости человеческой памяти уступил трагикомедии «Вопрос Финклера» Говарда Джейкобсона, создавшего веселую галерею соотечественников. Британско-еврейский анекдот в том году победил южноафриканское одиночество. 

Спустя одиннадцать лет Гэлгут выпустил роман «Обещание», кардинально изменив стиль письма, расставшись с классически-стандартным способом текстопостроения. Этим метаморфозам он обязан писательскому блоку, с которым столкнулся в начале написания книги. Выбранный жанр семейной хроники и непривычную для Гэлгута толпу персонажей не получалось гармонично совместить без потери динамики. Чтобы не зацикливаться на неудаче, автор решил переключиться на другую письменную работу — с головой ушел в киносценарий для стороннего проекта. И смена деятельности подсказала спасительный выход: к «Обещанию» Гэлгут вернулся с обновленным арсеналом приемов, позаимствованных из кинематографа. Отсюда в романе возникают активные монтажные склейки между сценами, смена ракурсов — неожиданные переходы от третьего лица к первому и обратно, а сам прозаик превратился в любопытную камеру, которая беспрепятственно перемещается между человеческим взглядом и потусторонним (будь то призрак женщины или сознание дикого зверя). Именно за «Обещание» Гэлгут, к своему удивлению, получил Букеровскую премию в 2021 году — в интервью после победы он признался: «Я не привык выигрывать».

Повествуя о распаде белой южноафриканской семьи Свартов на фоне больших исторических перемен, писатель с облегчением провожает рухнувший узурпаторский мир апартеида, но с тревогой смотрит в будущее, ведь обещанные свобода и равенство так и не наступили. В этом смысле название романа относится и к несбывшимся мечтам в родной стране автора, и к местному сюжетному конфликту.

В 1986 году глава семейства Свартов нарушает обещание, данное умершей супруге: отказывается передать в собственность верной темнокожей служанке Саломее ветхий домик, в котором она живет. Груз несдержанного слова на протяжении нескольких десятилетий тянет Свартов ко дну, но они все равно держатся за свое имущество и землю — атрибуты уходящей власти. Только младшая дочь Свартов Амор помнит о желании матери и неизменно остается на стороне Саломеи, отрекаясь от родовых привилегий.

Сварты — из тех семей, где узы крови не сближают, а душат. И если родственники собираются вместе, то исключительно на похоронах — четыре части романа сосредоточены на смерти одного из членов семьи. Это хронология отчуждения и вырождения, аллегория на потомков белых колонизаторов, чье время закончилось. Воплощением тающей силы и старого мира стала ферма Свартов, которой уготована такая же участь, что и дому маркесовского Буэндиа, поместью чеховской Любови Раневской и другим подобным владениям-символам из литературы. Даже внешний вид фермы показательно чужд и нелеп — безвкусное порождение мещанской фантазии, оккупировавшее древнюю территорию:

Не дом, а винегрет, двадцать четыре входных двери, которые все надо запирать на ночь, один стиль налеплен на другой. Словно пьяница расселся посреди велда, напялив на себя что попало.

У каждого персонажа Гэлгута найдется своя сложность внутри, свое горе, особая усталость и конфликтная смесь чувств. Писатель не делает из привилегированного класса ходячие карикатуры, зато позволяет себе сатирические выпады. Та же фамилия семейства переводится с языка африкаанс как «черные», и это неприкрытая насмешка над теми, кто кичится собственной белокожестью. В раздаче язвительных оплеух досталось и религиозным манипуляторам, которые примазываются к богачам, желая власти, — пастор Алвейн Симмерс, нагло возомнивший себя божьим проводником, стремительно теряет зрение и сам нуждается в поводыре:

Господь был благосклонен к нему в последнее время, и у него тучное стадо, которое регулярно платит десятину. Пухлая плоть не доставляет ему сейчас неудобств, она уютно заполняет его новое угольно-черное облачение, щедро выдаваясь из манжет и поверх воротника. Его седина тоже выглядит приятно, так, по крайней мере, говорит ему Летиция, которая нежно причесывает его каждое утро. Сам он, увы, убедиться в этом не может. Глаза совсем перестали видеть, почти сплошной мрак, в лучшем случае смутная тень движется во мраке. Он потратился на новые очки с практически черными стеклами, ему приятно ощупывать их большую прямоугольную оправу. А самое ценное его новое приобретение — говорящие наручные часы.

Главной темой романа Гэлгут называет время — коварного агента перемен: оно дарит надежду на лучшее завтра, но одновременно сокращает жизни тех, кто ждет изменений. Однако есть в книге и более существенный мотив, сквозной для многих произведений писателя, — невозможность людей, живущих на одной земле, найти общий язык. Текст переполнен разговорами, звуком, речью — еще никогда проза автора не была такой полифоничной. Только вот постоянное говорение не приводит персонажей к пониманию друг друга. Они как радиоприемники, настроенные на разные волны. Знакомая фраза из «Доброго доктора» о том, что «между собой мы не схожи, но рождены для того, чтобы существовать в паре, в связке» далеким эхом проникает в финал «Обещания»:

Пора уходить, и спешка пригодится, поможет прикрыть то, от чего рвется сердце. Обе знают, что сегодняшняя встреча у них последняя. Но почему это важно? Они близки, но далеки. Соединены, но разъединены. Одно из странных простых слияний, скрепляющих эту страну воедино. Едва скрепляющих, кажется порой.

За годы творчества Гэлгут до неузнаваемости улучшил писательское мастерство — теперь его гораздо интереснее читать. Разве что количество литературных отсылок увеличилось вдвое — найдете все и соберете книжную полку. Да, он по-прежнему использует бесхитростные сюжетные схемы — когда персонажи умирают по эстафете, а их дом дряхлеет, сразу понятно, чем кончится дело. Но этот шаблон наполнен необычной для автора игровой свободой: раскрепощенным повествованием и разнообразием приемов, преображающих текст.

Конечно, о каких-то новаторских прорывах, обещанных восторженными зарубежными рецензентами, говорить не приходится. Все это было у модернистов, на которых оглядывается Гэлгут: в интервью он упоминает среди вдохновителей Фолкнера, Вулф, Беккета. Зато, обновив свой писательский стиль, он наконец-то ушел от формального сходства с другим южноафриканским прозаиком — Дж. М. Кутзее. Критики часто сравнивали и по инерции продолжают сравнивать Гэлгута со старшим коллегой, вызывая у писателя недовольство. Наверное, всем стоит признать, что после «Обещания» поводов для таких сопоставлений стало чуть меньше.