Холод, голод и клады упадка

• Карина Шаинян. С ключом на шее. — СПб.: Пальмира. — 399 с.

Словосочетание «русский Стивен Кинг» в издательском мире давно стало чем-то вроде шутки. Перефразируя классика, из тех, кто носил это клеймо, можно составить город. Ни один поистине самобытный автор отечественной мистики, ориентированный на массы — будь то Яна Вагнер, Виктор Точинов, Шамиль Идиатуллин или Анна Старобинец, — не избежал сравнения с Королем. 

Глупость, конечно, но законы рынка неизбежны.

Вот и Карина Шаинян, чьи лучшие романы условно относимы к фантастике — и еще условнее относимы к хоррору, — попала в загон коммерческого упрощения. Добро пожаловать. Внемлите, Леди и Джентльмены, новой прорицательнице от мира speculative fiction. Теперь ее голосом заправляет Стёпа Королёв, законодатель литературных мод, любимчик киносообщества и попросту хороший парень. 

Замечательную прозу Карина Шаинян писала и до «С ключом на шее», но именно этот роман отчего-то взбудоражил умы многих читателей. Сразу же поползли сравнения с немеркнущим «Оно», чей клуб неудачников стал архетипом современной культуры едва ли не круче полотен Энди Уорхола. Стоит ли говорить, сколько добра нажили на этой схеме? Вот, предположим, детишки, и вот, предположим, древнее зло, бороться с которым бессмысленно. А они, детишки, почему-то борются — и выясняют, что зло не так уж и всесильно.

В романе «С ключом на шее» творится примерно схожее безобразие — с поправкой на то, что городок там не американо-винтажный, а далеко-ледяной, сахалинский, затерянный в географии, и что дети там куда более несчастны и взаправду одиноки. Им, в конце концов, проще сопереживать. Знакомый до тошноты контекст — подъезды, клеенки, омертвелые парки, грязь, слякоть, — язык Шаинян, считай, точнейшая из видеокамер: любую щербинку подцепит, всякий прыщик обнаружит.

Схожесть схожестью, но претензии к вторичности или заимствованиям из Кинга по меньшей мере смехотворны: вы серьезно, друзья? Тот факт, что клуб неудачников теперь неотъемлемая часть мировой культуры, еще не значит, что каждый повально крадет у Короля. Иные первооткрыватели мертвы благодаря последователям: уж что-что, а нового Кинг не сочинял. За много лет до его хита были и «Цементный сад» Макьюэна, и «Я в замке король» Сьюзен Хилл, и, в конце концов, «Поворот винта» Генри Джеймса — может, подумаем о чужих заимствованиях еще немного?

Аналогии с западным каноном у Шаинян кончаются ровно там, где начинается психологизм. Ему-то, поверьте на слово, доверять можно и нужно. Точность формулировок, детализированность описаний, овеществленные размышления, холод провинции, так хорошо знакомый каждому, кто родился в ней и вырос, — мастерство здесь непреложное, всамделишное:

Город О. оказался так мал, что от этого хотелось плакать. Он порос, как разноцветными поганками, магазинчиками и стихийными рынками, прикрыл изъеденное ветрами лицо щитом уродливых, как на подбор, вывесок. Он даже обзавелся собственной двуглавой церквушкой, внезапной, как кокошник на дежурном буровой платформы. С минуту Яна щурилась на белые стены и фальшивую позолоту куполов, вспоминая, что за здание стояло здесь — на главной улице, рядом с почтой, напротив кинотеатра «Нефтяник», превращенного теперь в торговый центр, — да так и не смогла. Но сама улица (по-прежнему имени Ленина) так и осталась пешеходной аллеей — лиственницы и каменная береза в нежном зеленом пуху, роскошная бархатная лента, наброшенная на пыльный изорванный плащ. И универсам назывался универсамом. И его витрины все так же украшали банки морской капусты, художественно разложенные на фоне картонных нефтяных вышек.

Другое дело, что все мистико-параноидальное в романе как будто бы ни к чему. Яна Нигдеева убедительна, пока не заговаривает с Голодным Мальчиком — о, стоит ли посвящать ему хотя бы пару абзацев текста? Не думаю. Ходульный, многажды известный злодей — начиненный ложной глубиной, любопытный некоторым читателям только из-за своей туманной недоговоренности, — ноль глубины. Куда более зловеще смотрятся в романе отдельные взрослые, чьи взгляды, мысли и действия порой обезоруживают своей реалистичностью и, как водится, закономерной жестокостью. Многие с успехом возразят, что это вновь парафразы кинговского шедевра, дескать, реальность страшнее вымысла — и будут отчасти правы. Только если из романа Короля вычесть монстров и оставить голое бытописание, читатель не впечатлится. Здесь же — вероятен прямо противоположный вариант.

Яна топталась на кухне, пока папа не отрывался от машинки и не произносил свое коронное: «Кх-кх»: знак, что пора испариться. Но иногда ей везло. Иногда папа вставал, потягивался, громко хрустнув позвоночником, ставил на плиту чайник и начинал рассказывать о жутких чудесах, творящихся на земле и под землей. О чудовищных силах, сминающих земную кору, как тонкую ткань. О миллиардах больших и маленьких животных, живущих, умирающих, разлагающихся, черной кровью стекающих на дно земных складок. О времени, в масштабах которого их жизнь — песчинка рядом с Солнцем. О кипящих котлах магмы, на поверхности которой плавает, как пенка на кипяченом молоке, земная твердь... Он говорил, пока на кухню не заглядывал мама. Она стучала пальцем по запястью. Спрашивала: «Репетируешь защиту?». Говорила: «В садик ее завтра ты будить станешь?» Говорила: «Бегом спать!»

Роману Шаинян хочется простить многое — и перенасыщенный местами слог, и фрагментарность, и трафаретность некоторых типажей, «случаев» — вот кто здесь точно из романа Кинга, так это школьные хулиганы, черт бы их побрал, — хочется, но не получается. Наверное, по той причине, что великолепная атмосфера и проблематика — прежде всего общемирового, экзистенциального свойства, — нарочито сшибается, упраздняется гиньольем. И все же удовольствия книга дарует много — оторваться тяжело.

...Клеенка на обеденном столе разрисована невиданными плодами. Бок оранжевой груши потерся на сгибе. Хвостик отсечен оставленной кухонным ножом царапиной. По краю полной тарелки — тускло-зеленая надпись «Общепит». Яна пробегает взглядом буквы с завитками, держа ложку навесу, оттягивая момент, когда придется проломить корку жира и зачерпнуть суп. Поле зрения слева ограничено газетой. Где-то за ней скрывается папа, — видны только бледные голые локти и рыжеватый вихор. Низко гудит газовая колонка. Форточка открыта, прохладный ветер с моря шевелит красные клетчатые занавески, подхваченные лентами. Слышно, как на помойке за домом скандалят чайки...

Из-за цепкости описаний, тройного зрения и даешь книге шанс, ожидая, что уйдет она подальше от Голодных Мальчиков, закостенелых сновидений и жанровых бормотаний. Но, даже не получая желаемого, остаешься доволен: Шаинян удается вывернуть горький пейзаж наизнанку, отыскать свет во мраке. И, поверьте, никаких Королей здесь не рыскает — поскольку сахалинская земля бесхозна; даже екаи пируют там временно.