Нана Эквтимишвили. Грушевая поляна

• Нана Эквтимишвили. Грушевая поляна / пер. с груз. М. Мамаладзе. — М.: БФ «Нужна помощь», 2022. — 176 с.

Нана Эквтимишвили — грузинская писательница и режиссер. Изучала сценарное мастерство и драматургию в Академии кино и телевидения (HFF). Впервые ее рассказы были опубликованы в 1999 году в грузинском литературном журнале Arili. Лауреат «Оскара» (2014) в номинации «Лучший фильм на иностранном языке» за картину In Bloom. В 2015 году была опубликована ее книга «Грушевая поляна», которая в 2016 году получила множество наград: Saba Award и Litera Award в категории «Дебютный роман», Ilia University Literary Award — как «Лучший роман». Также книга была номинирована на Международную Букеровскую премию.
В романе Эквтимишвили показывает жизнь тбилисского интерната для детей с отставанием в развитии. Главная героиня, бывшая воспитанница Лела остается работать в детдоме, чтобы позаботиться о других детях. Но главная причина — она хочет убить учителя истории, ломающего жизни маленьких брошенных девочек, одной из которых когда-то была она сама.

Книгу можно приобрести на сайте издательства.

 

***

Лела единственная из выпускников осталась в интернате. Остальные ушли, чтобы пробиваться самостоятельно, хотя их никто не вынуждал. Одни даже не окончили школу, другие стали попрошайничать в центре города и на многолюдных окраинах. Редко-редко кто из ребят находил рабочее место, например на рынках Лило или Навтлуги. Часть девушек вышла замуж; другие исчезли без следа. 

Цицо предлагает Леле место сторожа — в том самом домике, где провел бóльшую часть жизни Тариэл. С недавних пор двор перед интернатом используют как стоянку. Некоторые соседи оставляют там машины на ночь и вносят ежемесячную плату. Лучше потратиться, рассуждают они, чем утром найти свой автомобиль без зеркал, шин или магнитолы, а то и не найти вовсе. Цицо собирается поручить дело Леле, говорит, что доверяет ей и что Лела справится лучше Тариэла. У нее появятся свои деньги — плата за стоянку; правда, часть она будет отдавать Цицо на нужды интерната. 

Лела не знает, что сказать. Цицо опять говорит, но Лела не может так долго сидеть на одном месте, вдобавок Цицо произносит такие значительные слова, как «стаж», «доверие», «ценить» и «для посторонних глаз». 

Лела соглашается. Осунувшийся и хромающий сильнее прежнего Тариэл забирает вещи из крохотной сторожки, освобождая Леле новое жилье. Лела с помощью Ираклия устраивает там постель, приносит из столовой стакан, из спальни — охапку одежды и кое-какие мелочи, за два похода собрав все пожитки с маленького столика. В сторожке висит небольшое зеркало, которое Тариэл то ли забыл, то ли оставил Леле; на угол зеркала Лела вешает подаренный ей крестик. 

Тариэл, хромая, выходит за ворота. Не хочет оставлять службу, но не смеет ослушаться приказа Цицо. Много зим он провел в этой сторожке, сюда каждый день приносила еду его жена Наргиза с доброй улыбкой и плоским лицом; бедра у Наргизы такие широкие, что в дверь ей приходилось протискиваться боком. Изредка Тариэла заменял его единственный сын, тридцатилетний холостяк Гнацо, про которого говорили, что он спятил в армии. Родители долгое время держали Гнацо в психиатрической лечебнице. Вроде бы его там даже подлечили. Потом Гнацо выписали; зимой и летом он ходит в черном пальто, с растрепанными волосами и что-то бормочет. Иногда, если прислушаться, можно услышать и что-то умное. Бродит Гнацо, спорит сам с собой и с ветром, а ветер уносит его слова и не отвечает ему. Переживания из-за сына состарили Тариэла и Наргизу. Что им было делать, если их единственный сын, который никогда ничего не крал, с детства отличался порядочностью, по математике был первым учеником и с девочками всегда разговаривал вежливо и спокойно, из армии попал в психушку и с тех пор шатается по городу, задумчивый, беспокойный, взъерошенный, в черном пальто. Говорили, что Гнацо ненавидит зеркала, не выносит вида собственной физиономии в отражении. Оказывается, он даже заставил мать снять зеркало в ванной. Когда Тариэл хочет побриться, достает из-под ванны осколок зеркала и прислоняет к шампуню Наргизы. А иногда приносит в сторожку свою чашку и помазок и бреется перед висящим там зеркалом. 

Короче, уходит Тариэл, покидает территорию интерната, как попавший под сокращение пенсионер. Тариэл ничего не говорит, но в душе переживает, прежде всего из-за своего возраста, потому что настоящую причину всех бед и неудач видит именно в нем. Будь Тариэл помоложе, он по-другому разговаривал бы с Цицо, но пожилой человек уже не может себе этого позволить. Скажут еще, что требует того, на что больше не имеет права. Поэтому Тариэл открывает ворота интерната и степенной походкой идет к своему дому, где ждут его круглая Наргиза и сумасшедший Гнацо. 
Лела же прощается с пятиэтажным корпусом, где много лет спала в одной комнате с несколькими девочками, и начинает новую жизнь в сторожке. Теперь в главное здание она ходит разве что в туалет. Дети вьются рядом и внимательно наблюдают за этими переменами. Обращаются к Леле с опаской. 

Лела входит в сторожку. Садится на кровать. Закуривает сигарету. На столике стоит большая хрустальная пепельница, которую тоже забыл Тариэл. Лела стряхивает пепел, ей все определенно нравится. Заходит Ираклий, садится на кровать. Лела делится с ним сигаретами.

Ираклию девять, в интернате он около года. Отца у него нет, и мальчик его не помнит. В интернат Ираклия привела мама. Поначалу сдала его в Сурамский детский дом, сама она была безмужней и снимала квартиру в Тбилиси. Сперва продолжала общаться с сыном, навещала хоть изредка, часто выезжать за город ей не удавалось. С год тому назад мать перевела Ираклия в тбилисский интернат. Предполагалось, что он будет жить там с понедельника по пятницу, на субботу-воскресенье же возвращаться домой, но прошло множество суббот и воскресений, а выходных дома Ираклий так и не дождался. Изначально Цицо поручила Ираклия Леле, попросила все показать и объяснить. Ираклий послушно следовал за Лелой, задавал какие-то вопросы, говорил и соображал хорошо, по крайней мере так считала Лела и подружилась с новичком. Ей больше нравилось общаться с детьми, казавшимися нормальными, чем с теми, кого даже интернатские называли дебилами. С такими она тоже возилась иногда, если нужно было, но близко не сходилась. 

Выйдя из сторожки, Лела с Ираклием видят Васку и Колю, которые сидят на доске, уложенной меж двух елей. Васка безмятежно улыбается, как всегда. 

— Я отойду, — говорит Лела Коле, — если кому-то понадобится выехать или заехать, открой, ладно? 

Коля кивает, Васка же, кажется, заулыбался еще сильнее, вероятно потому, что знает: открывает и закрывает ворота он лучше Коли, который толком не ходит, однако же Лела поручила это дело именно Коле. 

Лела и Ираклий направляются к соседнему дому. Он похож на жилой корпус интерната: такая же белая пятиэтажка, со всех сторон окруженная садами, которые частично заняли под гаражи здешние жители — те самые, что прозвали интернат для умственно отсталых детей «школой для дебилов». Оба здания построены при Хрущеве. Обычный жилой дом, и рядом — пристройка, где разместились хозяйственные службы интерната. 

Лела и Ираклий заходят во второй подъезд, поднимаются на пятый этаж. Звонят в звонок у деревянной двери. Раздается приятная, даже приветливая переливчатая мелодия из двух нот. Дверь открывает коротко стриженная, пышная и миловидная Мзия. Она вытирает руки о полотенце. Приход ребят отнюдь не застал ее врасплох. 

— Простите, пожалуйста, можно позвонить? — говорит Лела. 

— Заходите, заходите! — Мзия распахивает пошире дверь, приглашая ребят в прихожую. 

В доме безукоризненная чистота, волшебно пахнет выпечкой. Мзия выносит Ираклию маленький табурет, Лела присаживается там же, на трельяж, где стоит телефон. Чувствуется, что ребятам все это не впервой. Мзия плотно закрывает выходящие в прихожую двери: одну, что ведет на кухню, и вторую — в гостиную, но вовсе не потому, что не доверяет гостям, а просто чтобы ребята могли спокойно поговорить. 

Ираклий набирает номер. В прихожей появляется девочка лет семи или восьми, единственная дочка Мзии, и, не поздоровавшись, жадно разглядывает пришедших. У девочки толстый живот, а грудь от избытка веса налита, как у взрослой; на щеке огромная волосатая родинка, которая напоминает Леле мохнатого жука, хотя она таких никогда не видела. 

— Куда ты звонишь? — спрашивает девочка Ираклия. 

— Маме, — отвечает Ираклий, не глядя на нее, и набирает номер снова. 

— Не соединяет? — уточняет Лела.

— Занято.

Ираклий аккуратно вставляет палец в диск циферблата, набирает каждую цифру с одинаковой скоростью. Какое-то время девочка стоит в прихожей, потом ей надоедает, и она уходит на кухню. 

— Подождем, — говорит Лела.

Ираклий вешает трубку.

Так и сидят некоторое время. Одурманенные благоуханием выпечки, чуть не засыпают. Ираклий звонит снова, и на этот раз ему отвечают. 

— Алло! 

Голос женщины в телефонной трубке такой звучный, что его слышит и Лела. 

— Мама, это я, — говорит Ираклий. 

— А-а, Ираклий... Как ты? — растерянно и чуть удивленно произносит женщина. — Не могла к тебе приехать, столько дел навалилось... Вышла на новую работу, вот надеюсь, повысят. А ты что делаешь? 

— У меня все в порядке. Когда ты приедешь? — Ираклий держит трубку одной рукой, другой облокотился о коленку, так и отвечает, и вопрос задает сухо и коротко, будто у него нет времени на долгие разговоры. 

— На той неделе. Я же говорила, что заеду на той неделе. 

— На которой? На неделе, которая начинается?

— Да, разве ты не помнишь?

— Да, помню, — замявшись, отвечает Ираклий. — Я думал, ты эту неделю имела в виду...

— Откуда ты звонишь? 

— От соседей. 

— Как ты себя чувствуешь? Ты жаловался, что у тебя иногда голова болит, не болит больше? 

— Нет.

Какое-то время они молчат.

— Помнишь Серго?

— Какого Серго?

— Был у нас один. Он умер.

— Что ты говоришь! Что случилось?

— Машина его сбила.

— Вайме, бедный-несчастный. Как это случилось?

— Переходил дорогу.

— Бедняжка.

Молчат. Лела смотрит на подавшегося вперед Ираклия, на его бледное худое лицо. Мальчик хмуро глядит в пол. — Учителей слушаешься? 

— Да.

— Ладно, я пойду, у меня дела.

— Ладно.

— Будь умницей, слушайся учителей. Не выходи на улицу. — Ладно.

Из трубки раздаются короткие гудки. Ираклий вешает трубку. 

— Уходим? — Лела поднимается.

— Уходим, — отвечает Ираклий.

Они направляются к дверям, но тут из кухни появляется Мзия и вручает им по два куска горячего лобиани, завернутых в газету, чтобы ребята не обожглись. Лела и Ираклий благодарят ее. Дверь закрывается. Они медленно и бесшумно спускаются по лестнице. Аппетит, проснувшийся от головокружительных ароматов выпечки в солнечном доме, куда-то исчез. 

— Подержи, — Лела отдает Ираклию лобиани, хотя освобождать руки ей незачем. 

Они выходят на улицу. Солнечный жаркий день. Годердзи, сын Венеры, моет перед подъездом машину, и на асфальте стоят лужи. 

— Ты что, не помнишь толком, про прошлую неделю она тебе говорила или про следующую? — Лела перепрыгивает через струйку воды, а следом за ней и Ираклий. 

— Не помню... 

Ираклий и Лела поднимаются по дороге, у Лелы есть мелочь, и она хочет купить несколько сигарет.