Богдан Хилько. Завтра за меня будет Пушкин

Богдан Хилько — студент искусствоведческого факультета Академии художеств им. Ильи Репина. Пишет стихи с восемнадцати лет. Занимается художественным переводом.

ЗАВТРА ЗА МЕНЯ БУДЕТ ПУШКИН

***

Как губка, как мох, как вздох,
как собака Павлова, как соленый огурец
— я сам по себе —
— ты сам с усам —
скороговорка, загадка, присказка,
болтающийся оселедец,
молчаливый том.

Объясни мне, я не догоняю,
откуда ионы кристаллической решетки
взяли все эти палки.
Может, то рейки со шведской стенки
или распластанные широты
нашего шара-головы,
одного на двоих;
что смотрится
в висящее напротив другого
зеркала
зеркало,
где я не догоняю тебя.

Да, за меня сегодня киевские князья,
завтра за меня будет Пушкин,
подслушавший где-то суржик,
на прошлой неделе за меня был Есенин,
человек рассеянный,
а послезавтра — царь Петр.

А ты — ловко пущенная лягушка,
хлюп промокших ног,
липкий фруктовый лед,
Заснешь — и срастется кость,
оцепенеет Бирнамский лес,
и вот покажутся из-подо мха
параболы-горькушки.

ВАЛЕНТИНКА

Венера карие власы
терпкие глаза
едомый воздух, кольцо кольцом
вымешивается шар
прощелок межоконный
прошел и не дышать
животик пухлый терракотовый
от времени спрячь
от ученья азартного
очочков-фасеток
вот муха бьется мутью плоти
разноцветным огнем розеток
колется подержать подышать
ручки от живота отнять
откусить — а витрина
венец зеркал
где в зазеркалье расцветает лавр.

***

Спят машины на стоянке;
утки спят в царскосельском пруду;
заснули листочки кленовые на асфальте;
лампочки в окнах заснули —
Машинам снится царскосельский пруд,
уткам — их же машины из прошлой жизни.
Грезятся лампочкам новые -измы,
а листочки, как правило,
и не помнят, что снилось.

***

1.

Февральский снег, как рассол, на вкус,
И дворник сыплет поверх кускус.
Тихонько пепельный тает мусс
у светофора, синеет лед.
Махрится в воздухе самолет.
И спящим выдохнуть не дает
трамвай с утра, дребезжа, как бубен,
бледнеет солнце валетом бубей.
 

2.

Ну что, брат Пушкин, почем арбуз
кургузый вам продавал киргиз?
Он в Петербурге один на вкус —
вода водой. А какой Тифлис!
Играют горы в античных масках,
стреляют ружья, вскипает масло.
Не жизнь мерещится, а малина,
и роль Пьеро или Арлекина.

3.

Но вот с шестерками на руках
опять оставили в дураках.
Церквушка кажется дамой треф,
навстречу красный трамвай бликует,
как бы подмигивая, что блефует,
воркочут голуби на Петре,
мол, подыграй, что все в первый раз,
и знать не знает никто про нас.

***

Смущенно улыбаясь в тишине двора-колодца,
я понимаю — мы все те же. Только сердце
при каждой встрече почему-то меньше жжется,
и улыбаюсь так все реже.

Но чаще я молчу неловко,
а говорю нарочно. И нечаянно
я вспоминаю: остановка,
наш разговор в молчании.

***

— … как обычно — в сторону Кадетской.
— А потом еще идти оттуда?!
Далеко до рынка для печенки детской,
а на санках с мамой и не так уж трудно.
Наезжала шапка на глаза, по зебре
хрипло скрежетали от натуги санки.
Ехал то на поезде, то немножко в танке
и стрелял по вербе.

ZUCCONE

Обратиться оком крови
Боже праведных, Тело лжи
густотой своей прикроем
всю наляпанную ширь.
Будь тонкач — увидишь много,
но не можется, не хочется —
оно само войти должно
в мои глазницы.
Чтобы корчиться и корчиться
от смеха и от страха.
Хоть бы полчаса, полчего-нибудь
бессмысленного траха.
Повернемся к лесу передом
Богу Богово, волку волчье
до Нередицы до медведицы
ижица мужева намажет дочек
а дочки и внучки —
за бабкой за дедкой.
Склеятся мышки и Жучки
лысеющей репкой.

***

Нормальные герои идут в обход:
по траве не срезают, иногда получают тройки.
Наш сосед плевал через левое;
в Пасху — на крестный ход,
потому что хорошее дело,
но в Рождество катали на тройке.

Мне никак не пристроить тоску;
пусть будет так: «тоска».
Что идет пятистопной, моей —
как споткнуться на лестнице.
Я скучаю по медному привкусу
угловатой Тосканы,
потому что в свои углы уже слабо верится.

А в подъезде обычно слышно,
если кто-то пришел домой:
по-соседски пиликает дверь
и визжит нечаянно со второго сука
Ей же тоже тоскливо весь день в квартире
просидеть одной,
когда жизнь и так короткая, сука.

Мне не вспомниться первое слово —
пускай это будет «блин»:
если вслушаться — что-то от мамы,
а что-то совсем пустое.
И я думаю, как бы так не случилось,
что, снова проезжая Клин,
мы поймем, что и так
друг друга расстроим расстроим.

РОЖДЕСТВО

Нависли над макушкой сталактиты —
набухшие сосцы;
и тянется дитя в руках Марии
к ее щеке.
На краю земли
быки, бараны и бизоны
по соленой корочке озоновой
бегут, сломя головы,
ищут свои пещеры:
над рябью реки Ижоры,
над верхним Рейном и Гаронной,
где попадут в консервы
и, наконец-то, станут паштетом и тушенкой.
Оголтелое наглое
рвется стадо
сквозь шеренги молодых солдат
когда-то разбитых наголову
под Каннами,
и над Каннами
по привычке они стоят.
В ужасе над Иудеей мечеся стадо,
топчет Небесный Иерусалим,
бьется рогами о зиккураты
и небоскребы, а-ля Халиф.
Красной охрой стекают слюни,
и разливается Нил.
Глубокой линией зарезанные в небе
несутся лошади и лани
ищут свои пещеры,
огонь и камень,
и дурманящий взгляд Творца
с головой оленьей.

***

Ку-ку?
— А Ты в красном углу.
Ку-ка-ре-ку!
— Прости, не могу…
Поковыряю пальцем Твою дыру
и ни гу-гу.

Про любовь, про Тебя
про слова, слова, слова…
Всем нам время просто тля,
оттого и божья коровка.

Млечный путь — пресный пат.
Молодой звездопад.
И невесты, как на подбор,
а у одной
смазалась подводка.

АПЕЛЬСИН

Много нас а
торжественных девственных
самим себе лествичных
когда у каждого по стае
и по граненому стакану
мерило привязи и местности
да только пальцы
велеречивые и вербные
рассказывают сны цветастые
как будто пойманы все яйца
и грай стекольный портят
воронье пугается

и мы исподлобья едим и пьем
козлячье мясо птичье молоко
шерстью плюемся песей
не травку же в поле жевать слонам
завистливым как эвкалипты

***

Накануне подбираю формочку
для широкого кулича.
А на Пасху мама открывает форточку,
от плеча и до плеча.
Непочатый сахар на коленки сыпется,
все законы обойдя.
Просто — от обиды где-то сныкаться
и похныкать про себя,
потому что не хватает силы свыкнуться,
снам увидеться и сыну сна.
Проще, как осе, куда-то тыркнуться
и состариться сполна.

Обложка: Арина Ерешко