Дремучий лес интерпретаций

• Александр Соболев. Грифоны охраняют лиру. — СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2021. — 496 с.

Грустно признавать, но что поделаешь: последние лет двенадцать Россия не желает двигаться вперед, упирается в землю руками и ногами, выворачивает шею к прошлому — и русская литература вторит ей с упоением. Признанные авторы то и дело окунаются в минувшие эпохи: изобличают большевиков и оправдывают большевиков, ругают императора и мечтают об императоре, описывают быт дикой, не  покоренной еще Сибири.

Сперва может показаться, что роман Александра Соболева тоже о прошлом — правда, довольно специфичном. Соболев помещает героев в Россию середины двадцатого века, где коммунисты проиграли революцию и превратились в красноэмигрантов. От аннотации напрягаешься: альтернативная история процветает у нас в другом, не самом качественном, сегменте литературы, да и шанс нарваться на «хруст французской булки» весьма велик. Мало ли! Вдруг Соболев — убежденный монархист, мечтающий заменить мэра Москвы на генерал-губернатора и реставрировать по всей стране земские собрания?

Когда читаешь текст, сомнения рассеиваются. Александр Соболев в первую очередь историк литературы и филолог — к правдоподобности изображаемого он относится внимательно. Текст выглядит точно так, как он выглядел бы, не разделись русская культура на дореволюционную и советскую: герои обсуждают увиденную недавно фильму, крестьян нет-нет да называют пейзанами, а на перронах по-французски воркуют влюбленные. За стилистической точностью следует и аккуратно выстроенная историчность — опять же на английский манер. Царская семья жива, но ее власть все больше символична. На площадях стоят памятники Витте и Милюкову. Сочувствующие левым «прогрессисты» подвергаются точечным репрессиям.

Формально любая большевистская деятельность у нас запрещена, правильно? И прямые призывы к революции, и завуалированные, и рассказы, как хорошо в красной Латвии, где один пашет, а десять поют и пляшут, — все это вроде как под запретом. Прогрессисты наши в загоне, жандармы следят за каждым их шагом и при малейшей возможности назидательно позвякивают наручниками, да? Но при этом — заметьте — круглосуточно вещает их радиостанция, ежедневно выходят «Свободные мысли», на них работает стая самых дорогих адвокатов — как это понимать? И даже более того, главные из них постоянно призываются в советчики по всем вопросам.

На фоне талантливо выведенной России-без-красных развивается насколько личный, настолько и вечный сюжет. Никодим, сын потомственной дворянки, живущей на небольшую ренту и не работавшей ни дня, случайным образом узнает от матери, что его отец — известный беллетрист Шарумкин. Сам не зная зачем, Никодим отправляется на поиски отца, исчезнувшего несколько лет назад при неизвестных обстоятельствах. Здесь-то и вскрывается двойное дно описанного Соболевым мира.

Никодим отправляется на поиски исключительно потому, что патриархальная Россия — ленивая, бородатая — неспособна заменить ему отца, как бы этого ни хотелось власть имущим. Страна победившей реставрации на деле оказывается картонной империей, традиции соблюдаются в ней больше для вида. Да, ученики молятся перед первым уроком, но серьезно к подобной соборности никто уже не относится, букинисты, князья, купцы-старообрядцы скучны и заражают этой скукой окружающих. Похоже, две революции раскрасили русский быт сильнее, чем он того заслуживал: Россия без революции — цивилизационный тупик, захолустный и никому не интересный, без социальных потрясений сконструированная автором реальность не вызывает у нас ничего, кроме зевоты.

Бережно спрятав билетную картонку в бумажник, он вышел из помпезного, с мрамором и позолотой, здания касс на Никольскую, закурил и огляделся. Он любил это чувство одиночества среди толпы — особенное ощущение собственного автономного существования, как будто внутри прозрачного невидимого пузыря. Он представлял себя каким-то соглядатаем, шпионом, засланным в далекий тыл с неизвестной или широко очерченной целью — «наблюдать и запоминать».

В какое бы время суток ни происходило действие, над текстом нависает зной и жужжат мухи — скучно, скучно, скучно, скучно, хоть и красиво. И скуку эту можно было бы списать на отсутствие у Александра Соболева драматургических навыков, если бы не одно «но»: в романе замирают буквально все уровни, вплоть до детективного сюжета, а это свидетельствует лишь об одном — Соболев замедляет их намеренно.

Большую часть произведения с главным героем происходит нечто хаотичное: важного свидетеля убивают, пока Никодим оправляется в уборной, князь приглашает его на тайный спиритический сеанс, мещане поят Никодима самогоном в поезде и бесследно исчезают, не оставляя следа даже на поверхности сюжета. Ко второй половине романа, когда количество выпущенных из клубка ниточек переваливает за десяток, понимаешь: ответов на загадки Соболев не даст, да и вряд ли кто-то из современных писателей способен привести столь разнообразные события к единому финалу. Как потерявший в доме ключи бросается к каждой наваленной груде и роется в ней, так и ты пытаешься нащупать в ворохе нитей ту, что приведет тебя к верной интерпретации. В итоге, отбросив детективную формулу, примеряешь на роман другие линзы: может, Соболев описывает мистический переход Никодима в царство мертвых? аккуратно критикует современность за ее тягу к традиционализму? пробует себя в бессюжетном сюрреализме?

Умение оставить в тексте пространство для различных интерпретаций — сильный, даже необходимый навык для автора, если он желает подстегнуть дискуссию вокруг романа и обеспечить ему хотя бы среднесрочную актуальность. Но Соболев вместо лабиринта создал чащу, идя по которой, не понимаешь толком, в какой стороне ближайшая станция. И ведь сложность текста не стала сюрпризом — еще в аннотации нас предупреждают тоном зазнавшейся библиотекарши, что «написанный филологом и предполагающий определенную читательскую квалификацию роман может быть интересен и широкому кругу любителей отечественной словесности».

Похоже, для разгадки смысла нужно быть либо таким же упертым, как главный герой Никодим, либо таким же умным, как Александр Соболев. Нам же, «широкому кругу любителей отечественной словесности», остается лишь насладиться инсценировкой саксонизированной России.