Распалась связь времен

• Сюзанна Кларк. Пиранези / пер. с англ. Екатерины Доброхотовой-Майковой. — М.: Азбука, 2020. — 352 с. 

«Красота Дома несказанна; Доброта его беспредельна».

Доверимся Пиранези, он знает, о чем говорит.

Собственно, Пиранези — это кличка, которую главному герою романа дал его партнер по исследованию Дома. Партнера же Пиранези называет просто «Другой», но параллель с сартровским Другим он проводит не сразу — в первую очередь потому, что не помнит, кто такой Сартр. На протяжении многих страниц Пиранези по поручению Другого изучает причудливую архитектуру и скульптурные композиции огромного Дома-дворца, тысячи залов которого Пиранези изучает за время своего заточения. Кажется, что Дом вмещает в себя целый мир: на верхних этажах плывут облака, с нижних регулярно прибывает вода, а однажды оттуда прилетают альбатросы и вьют гнездо. Для Пиранези Дом и является Миром, до тех пор пока в его коридорах не обнаруживаются следы нового обитателя — Шестнадцатого, — а фэнтези в духе «Горменгаста» не выруливает внезапно в сторону детектива и новой готики. 

«Пиранези» — второй по счету роман Сюзанны Кларк, вышедший ровно шестнадцать лет спустя после ставшего бестселлером «Джонатана Стренджа и мистера Норрелла», который сам Нил Гейман нарек «лучшим английским фантастическим романом, написанным за семьдесят лет». Впрочем, сравнивать две книги не так просто: да, в «Пиранези» Кларк тоже делает много отсылок к кельтской мифологии и произведениям любимых авторов, от Клайва Льюиса до Эдгара По и Борхеса, но сущностно «Стрендж и Норрелл» и «Пиранези» заметно отличаются. Кларк, страдавшая от странного недуга, напоминающего синдром хронической усталости, просто не готова была взяться за еще один текст с историческим сеттингом:на обширные исследования просто не было сил — поэтому она начала работу над произведением гораздо более компактным и требующим лишь воображения. Так что если в дебютном романе Кларк читателю открывался огромный мир Британии начала XIX века, в котором магия соседствует с техническим прогрессом паровыми машинами, то мир второго романа сжат, он существует только на страницах дневника главного героя — и от этого голос рассказчика слышно отчетливее. 

Пиранези учтив, скромен и довольствуется ролью вежливого ученого жреца: Дом для него — не обычное пространство, которое нужно исследовать и освоить, но существо, которое будет любить в ответ, если заботиться о его живых и мертвых обитателях. Примерно на сотой странице романа Кларк хочется даже обнять: настолько ей удается утешить читателя, который сам обнаружил себя в удивительно компактном мире — сжавшемся до размеров квартиры в период пандемии. Неважно, что вирус загнал нас в дома, — важно, что мы друг у друга есть, а совместными усилиями кризис можно преодолеть. 

Но параллели с актуальной ситуацией напрашиваются не только из-за образа Дома, но и из-за слома системы координат, который переживает Пиранези. Если сначала он находится в состоянии первичной структуры языка, как выразился бы Лакан, то есть наблюдает Дом как заданную систему знаков и не может помыслить мир за пределами Дома (потому что за пределами Дома для Пиранези пока ничего не существует), то затем собственные старые заметки с упоминанием других городов, людей, реалий вытаскивают Пиранези из цепких лап амнезии, переворачивают его представления о действительности мира. 

В голове теснятся образы — необычные, кошмарные, но в то же время странно знакомые. Например, слово «Бирмингем» тянет за собой грохот, мелькание цветных огней, призрачные силуэты башен и шпилей на фоне свинцового неба. Я пытаюсь удержать эти образы, изучить их внимательнее, но они мгновенно тают.

На Пиранези позже, чем на читателя, обрушивается новая информация: если мы уже знаем, что он стал заложником сил, действие которых намеревался расследовать до своего заточения, то самому Пиранези еще предстоит прийти к этому выводу самостоятельно. Это создает саспенс: удастся герою разгадать тайны Дома раньше, чем антагонист узнает о его прозрении?

Возможно, Кларк не задумывалась об этой параллели, но трудно не сдержаться от сопоставления ситуации, в какой оказался Пиранези, с человечеством образца 2020 года. Как лесные пожары, таяния ледников и регулярные потопы напоминают нам о глобальном потеплении и необходимости спасать планету от нас самих (потоп в романе, кстати, тоже случается), так и обрушившийся на Пиранези поток новой информации открывает ему возможность выхода из катастрофической ситуации. 

Роман-парабола постепенно обрастает плотью, граница между фантазией и реальностью рушится, и совмещение наложение двух пластов — реального и фантастического — как раз и формирует главное сходство двух романов Кларк. И это тем более важно, что Дом, до отказа заполненный скульптурами и барельефами, воплощающими известные образы и архетипы, представляет собой, по сути, платоновский мир идей, коллективное бессознательное. Это та самая руина из эссе Вальтера Беньямина «О понятии истории», которая остается в виде шлейфа человеческой истории, и неслучайно с Домом то и дело что-то происходит: то залы затопит, то потолки обрушатся. Руины же как раз пугают тем, что они не-место и не-время одновременно, они как бы выступают поверх привычных нам координат и вторгаются в качестве незваных каменных гостей пришельцев. Вспомните любую прогулку у заброшки и поймете, о чем я говорю: кажется, будто в привычный ландшафт вписался гость, которого никто не ждал. Но такие «гости» составляют суть человеческого существования, которому трудно дать исчерпывающее описание. Кларк препарирует старый, как сама культура, конфликт просвещенческого рационализма (рационализм этот, по мысли Зигмунта Баумана, во многом дал толчок причиной развитию технологий, а значит, и к рукотворным катастрофам XX века, осуществлявшимся конвейерным способом и к ужасам XX века) и романтического идеализма с его стремлением к гармонии. И, конечно, трудно удержаться от того, чтобы не интерпретировать конфликт между романтиком Пиранези и холодным технократом Другим по поводу освоения Дома как метафору перманентного состояния экологической катастрофы, в котором мы находимся. Если угодно, в этом — готический модус нынешнего этапа цивилизации постмодерна, которая обнаружила, какое мрачное наследие оставили ей предыдущие эпохи, и которая не знает, что с этим наследием, собственно, делать. 

Первое мое озарение случилось, когда я понял, сколько всего люди потеряли. Раньше они умели превращаться в орлов и летать на огромные расстояния. Разговаривали с реками и горами, вбирали их мудрость. Ощущали в своем сознании круговращение звезд. Мои современники этого не понимали. Они увлеклись идеей прогресса и считали, будто новое непременно лучше старого. Как будто благо — функция хронологии! Однако мне думалось, что мудрость древних утрачена не до конца. Ничто не исчезает полностью. Такое просто невозможно. Я представил ее как своего рода энергию, утекающую из мира, и подумал, что она должна скапливаться где-то еще. Тогда-то я и понял, что должны быть иные места, иные миры. И поставил себе задачу их отыскать.

Симптоматично, что мотив вечного поиска объединяет протагониста и главного антагониста романа.

О философской подоплеке романа можно говорить долго, но не стоит упускать из виду, что «Пиранези», помимо всего прочего, — чертовски увлекательное чтение. Что, признаться, сегодня встретишь нечасто. Кларк постепенно показывает истинный масштаб заговора вокруг Дома, и роман превращается в «пейдж-тернер» о культах и скелетах в шкафу, который не портит даже вполне предсказуемая концовка. При этом за счет плавного жанрового перехода и повышения ставок Кларк удается сохранить привкус «странного», того самого weird, которого алкают современные фантасты — едва заметное мерцание между реальностью и вымыслом, которое невозможно до конца преодолеть и которое при этом возбуждает жгучее любопытство. В борьбе с болезнью Кларк написала текст, которой ей не хватало как читателю. Парадоксально, но полный архитектурных и скульптурных описаний роман по своей сути не архитектурен, то есть не создан по заранее продуманной схеме для красоты формы. Текст создан, что называется, не головой, а сердцем. 

И в этом, наверно, смысл названия. Пиранези как историческая личность — не просто автор зарисовок древнеримских руин и циклопических воображаемых тюрем, он прежде всего человек, страстно увлеченный своим делом. Классик магического реализма Хулио Кортасар в одном эссе сказал: «Коль скоро пишу я, укрывшись в щели между ребенком и взрослым, то взываю к другим — отыщите ее в себе и любуйтесь садом, где на деревьях вызревают драгоценные камни». Для Кларк таким садом, «дверью в стене» из рассказа Герберта Уэллса, стала сначала Нарния,место, где под ярким светом фонаря тебя встретит фавн в красном шарфе, а теперь — Дом.

Мы каждый день проходим мимо «своей» двери в изгороди, которая может привести нас в Нарнию. Или в Дом. Или еще в какое-нибудь место — стоит только захотеть.
Не пора ли открыть ее?