Черное зеркало Бога

• Владислав Городецкий. Инверсия Господа моего. — М.: ИД «Городец-Флюид», 2020. — 192 с.

Эту и другие упомянутые в наших публикациях книги можно приобрести с доставкой в независимых магазинах (ищите ближайший к вам на карте) или заказать на сайте издательства, поддержав тем самым переживающий сейчас трудный момент книжный бизнес.

Молодой прозаик Владислав Городецкий родился и вырос в Казахстане, сейчас живет в Санкт-Петербурге. «Инверсия Господа моего» еще в рукописи попала в длинный список премии «Национальный бестселлер» и получила ряд положительных откликов — ситуация для начинающего автора, мягко говоря, неожиданная. В сборник вошло восемь рассказов, казалось бы, автономных, но в то же время объединенных исследованием трансгуманизма и изображением постепенного распада мироздания. Здесь есть и история про гиперреалистичную куклу-младенца, и сюжет отношений с интернет-проституткой, и рассказы о втором пришествии, конце света и детоубийстве.

«Бог умер», — написал Ницше больше ста лет назад, имея в виду в первую очередь нравственный кризис человечества, потерю веры в гарант самого нашего существования, в некий высший порядок. Понятие Бога парадоксальным образом подразумевает одновременно и веру в него, и страх перед ним (на котором, кстати, вера часто и основывается). Так работают и другие сущности, в мире без Господа примеряющие на себя роль Абсолюта. Сейчас ближе всего к нему оказывается цифровая реальность — и Бог, и бич современности.

Все тексты в сборнике Городецкого построены на фантастических допущениях, изображении будущего, где технологии играют все большую (и подчас далеко не самую приятную) роль. Так, рассказ «Гробик» написан, по сути, нейросетью, а «Только мы с Захаркой» представляет собой жутковатый онлайн-стрим, за которым в реальном времени наблюдают пользователи, — эдакое литературное мокьюментари.

Это я. Я их убил. Но живой. Но живой. Закопать. Закопать. Большая яма. Будет большая яма. Штыковую. Тихо. Сюда. Тихонечко. По крылечку. Не больно? По травушке. У сарайчика. И второй. Где ты спрятался. Был лысый. Теперь какая-то каша. Простите меня. А что я мог сделать? А что я мог? Сюда. Полежи, дружок. За папочкой. Сарай. Ну-ка тихо! Привет, папа. Папочка. Тебя обижали? А ну пошли отсюда! Угомонились! Сейчас, папа. Папа, прости. Папа, прости курочек. Что с курочками? Знаешь, они не несут. Петух им как-то помогал? А Захар его зубами. Ты бы прибил Захара. В петухе дело? Папа? А мы его съели. Папа, я ведь не знаю ничего. Ну. Папа, чего же ты так пахнешь ужасно? Чего же ты так выглядишь? Ложись. Это они тебя убили. Вот эти двое, да, папа? Ничего. Я вас закопаю. Никто не будет вас есть. Нужна большая яма. Э-э-э-х! Раз. Раз. Раз. Раз. Э-э-ть, раз. Раз. Раз. Раз. Прости, Боже. Раз. Раз. Раз. А голова, чтобы думать, губы, чтобы говорить. Никто-о-о не смо-о-ожет меня остановить...

+5 (331) -4 (327) -18 (309) -13 (296) +5 (301) +17 (318)

ТРАНСЛЯЦИЯ ПРЕКРАЩЕНА Ваш эфир посмотрело 1478 человек. Так держать!

(«Только мы с Захаркой»)

Уже издательская аннотация намекает на близость книги к сериалу «Черное зеркало»: каждый рассказ в ней так же похож на мрачное предсказание не такого уж и далекого грядущего. При этом тексты объединены и сквозной религиозной темой: какая может быть метафизика в мире победивших технологий? Что, если Бог начнет общаться с нами с помощью твитов? Да и о каком Боге вообще можно говорить сегодня? (Разве что о том, которого недавно внесли в Конституцию.) А может быть, человек возомнил, что может поставить себя на место Бога? Да и само название книги уже отсылает к перевернутости описываемого автором бытия.

Первый и последний рассказы («Реборн» и «Ковчег») связаны сюжетно и обрамляют повествование: оба они одновременно о рождении и о смерти, о начале и о конце. В «Реборне» (от англ. «возрождаться») появляется странный младенец — как будто Христа подменяют Антихристом, в «Ковчеге» высший разум уничтожает все сущее. Библейские аллюзии здесь достаточно очевидны. Дети и подростки — герои большей части текстов сборника: вопрошающие, ищущие и не находящие ответов.

Тексты Городецкого крайне физиологичны, наполнены подробными описаниями секса, но в сочетании с, казалось бы, стоящей за ними серьезной идеологией не вызывают отторжения у читателя. Автор выбирает достаточно нейтральный тон повествования: не поучает, не наставляет, не берет на себя роль пророка, но лишь наблюдает, фиксирует, увлекательно (и с увлечением) повествует об увиденном читателю. О том, как проверяется разными жизненными обстоятельствами наша человечность — и божественность. И к каждой страстиночке, к каждой болиночке, к каждой странности (если не сказать отклонению) своих персонажей он относится с удивительным уважением.

Впервые я подумал убить ее в тот день, когда в нашем доме появился гробик. Точнее, я просто сопоставил ее рост и телосложение с габаритами гроба, понял, что не хочу возиться с ее подростковыми выходками, понял, что все это может оказаться интересным приключением. Мысль была столь органичной, что я ей совсем не удивился.
(«Гробик»)

Все эти фиксации и оказываются «черными зеркалами» — экранами телефонов, если возвращаться к метафоре создателей сериала, — в которые смотрятся читатели и сам Бог. И видят там искаженные и пугающие отражения, заставляющие сделать достаточно однозначный вывод: неограниченная свобода, жизнь без соотнесения себя с чем-то большим — штуки очень и очень опасные.