Владислав Городецкий. Гробик

Владислав Городецкий​ родился в 1993 году в городе Щучинске на севере Казахстана. Архитектор. Живет и работает в Санкт-Петербурге. Публиковался в журналах «Октябрь»,​ «Дружба народов» и​ «Лиterraтура».

Сергей Лебеденко и Артем Роганов: «Новостная лента не дает поводов для оптимизма, и в этой ситуации у читателей и писателей два варианта: либо уходить в глухую внутреннюю эмиграцию и эскапизм, либо взглянуть пессимистическим перспективам грядущих двадцатых в лицо. Это с бескомпромиссной прямотой и делает Городецкий: в его рассказе условное будущее “после второй перестройки” — уродливое зеркальное отражение настоящего. Здесь воскресли лелеемые традиционалистами шовинизм и стереотипы, задохнувшееся от перенасыщения государство пребывает в вечном состоянии failed state, а разница между ребенком из пробирки и механической куклой возникает лишь в глазах смотрящего. Есть ли место, где можно спастись от мира, из которого постправда высосала все человеческое? Гробик, мрачно шутит Городецкий, и от черного юмора его прозы сначала становится смешно, а затем — очень жутко».

Автор текста и редакция журнала не разделяют точку зрения и этические принципы персонажей рассказа.

 

ГРОБИК

 

Глеб Геннадьевич сплюнул металлическую таблетку в приемник, прополоскал горло и ротовую полость фурацилиновым раствором, устроился в кресле и запросил демо-версию сгенерированного текста. Первый же абзац вызвал на его лице гримасу отвращения. Через две минуты чтения он покраснел — не то от злости, не то от стыда, — а через пять уже мчался по коридору в поисках управляющего.

Не сдерживая себя в выражениях, Глеб Геннадьевич призывал управляющего ознакомиться с текстом, повиниться и вернуть сумму с учетом компенсации. Если бы в руках у него были распечатки, он, без сомнений, ткнул бы управляющего в них, как нашкодившего питомца.

Дойдя до процедурного кабинета, управляющий спокойно, как будто не его только что поносили, уточнил:

— Что именно вас смутило? Лексика, интонация, сюжет? Сюжет, если я правильно помню, вы зафиксировали...

— Сюжет, все дела... это неважно, когда я тут разговариваю, как старый надменный пердун! — сказал Глеб Геннадьевич, снова усаживаясь в кресло, — Я ведь товарищам хочу показать, это, так сказать, интимная вещь...

— Вы не волнуйтесь. База-то ваша теперь у нас, здесь, — управляющий ласково похлопал приемник, — теперь можно экспериментировать сколько угодно. А как настройки подберем, там уже книгу за книгой... И без личного присутствия. Но это если потребуется, конечно.

— Вот, пожалуйста, попробуйте, — добавил он, выводя текст.

 

История эта берет начало с времен отдаленных, когда российская псевдодемократия обнаружила свое истинное лицо, когда власть тирана, приспешника капитала, не была еще разбита, тогда — под летний шлягер Валентина Дядьки русский муж Геннадий пронзил лоно русской жены Василисы жезлом любви...

 

— Это что за порнография? — оскорбился Глеб Геннадьевич.

— Прошу прощения, действительно, нечто странное. Вероятно, дальше по тексту идет какая-то аналогия с...

—  Вот без этого, да? Обойдемся.

— Знаете, сейчас ползунок штампа заблокирован, —  сказал управляющий, изобразив удивление, — нужно доплатить, если, конечно, вас не смущает «истинное лицо», «жезл любви» и вот это вот все.

—  Ну, о каких деньгах вы, ну? Сделайте красиво.

—  Попробуем...

 

Нынче стоят такие времена, нынче я нахожусь в таком возрасте... Словом, перед сном размышлять о событиях прошедшего дня уже нет надобности. Мысли мои касаются событий дней давно минувших. Вот он я — в темном незнакомом лесу, рою могилу собственной дочери и обливаюсь слезами. Это слезы обиды, слезы бессилия. Кто пустил чужака на нашу землю, кто позволил ему распоряжаться...

 

— Вот видите! Сейчас получше, но откуда эта лирика? Разве я так выражаюсь?

— Кажется, понял. Секунду, предфинальные настройки… вот, но доступ открыт. Опять не понравится — значения сами подкрутите. В этой шапочке, я ее оставлю пока.

Немного повозмущавшись для вида, Глеб Геннадьевич погрузился в чтение. Управляющий сидел рядом, внимательно наблюдая. Он намеревался незаметно выскользнуть из кабинета, как только наступит подходящая минута, но через некоторое время текст увлек и его.

 

S-time = 13 y/ D-time ≈ 26 m

Имитация художественного потока сознания /

лексический уровень — 3 ( + импорт опорного словаря)

стереотипность л.с. — 0.3

усложнение синтаксиса — 6/2/13/a

логико-семантический уровень — s2/1/0

112 / Locked

Глеб Хлеб

 

Было просто невыносимо скучно, я не знал, чем себя занять, и торчал в комнате рандомных аукционов. Всплывала всякая чушь вроде аналоговых книг или советских дальномерок, товары с нуля я всегда отфильтровываю — полная бессмыслица: только идиот не знает, что сами же производители под фэйковыми аккаунтами задирают цену; не единожды я видел, как одна и та же вещь разыгрывалась несколько раз, потому что реальный покупатель сходил с дистанции. (А мой товарищ Чикки Брикки, который в этих делах смыслит, сказал, что и такие случаи производителям не вредят, в конце концов, все — реклама.)

Ланчер просигналил, что где-то неподалеку приготовили блюдо из моего меню, и я уже хотел выйти из аукционной, чтобы поторговаться за еду, когда в верх списка поднялся таймер с элитным гробом, уходящим за тысячу какому-то Muhabbat. «Что же должно твориться в голове человека, покупающего гроб с молотка?» — подумал я. Мне стало весело: вдруг какой-нибудь нищий унтерменш не может похоронить своего родича и высматривает гробы по аукционам. Я представил, как рядом с этим человеком разлагается тело, а он ковыряется в сфере, представил, как загорелись его глаза, когда он увидел этот гроб — богатый (откидные ножки, полированное дерево, бархатная внутрянка, крышка на хромированных петлях) — и всего за косарь. В первую очередь, чтобы подложить свинью этому чурке, но и не забывая о практической пользе (дорогую вещь всегда можно перепродать), я поднял цену за три секунды до удара. Как же я веселился! Каких-то полчаса и прелестная игрушка окажется в моей прихожей! А когда сообразил, что могу устроить легендарный стрим-пранк — дочь придет домой, всюду горят свечи, а в гробу неподвижный папочка... — как я смеялся!

О еде и думать забыл: я искал по дому монетки, чтобы положить на веки — черт знает, зачем это делается, но выглядит жутко. Из физических денег в шкатулке памятных вещей нашлись две бумажные сторублевки (ужасно трогательные, почти забыл, какие они на ощупь) и одна десятирублевая монетка, отчеканенная в двадцатых. Я задумался, можно ли положить купюры вместо монет, суть-то та же, но порыскал в сфере и не нашел подобного.

Только через час пришла доставка. Двое черных поднимались на мой двадцать второй этаж пешком (разумеется, пешком, кто бы пустил их в лифт?), поэтому от них сильно пахло, но я был в хорошем настроении и перечислил чаевые, однако не упустил возможности щелкнуть каждому по носу, чтобы не забывали, что в гостях.

Гроб оказался маленьким — полутораметровым. Вот идиот! Нужно было хоть в описание глянуть. Как с такой крохой устраивать пранк? я ведь даже не помещусь! Поэтому-то его отдавали за гроши — ни вернуть, ни перепродать. Но штука интересная. Я полез в доп.сведения и оказалось!.. Предназначен он был какой-то малютке, умершей от отравления, но в морге, куда доставили девочку на вскрытие, ее тело украли. Да, бывает, что некрофилы там балуются с покойниками, но чтобы красть! История уникальная, и вот теперь у меня в прихожей находилась частичка этой истории. Восторг!

Доча, по рождению — Алиса (с какого-то времени я принципиально только так ее и называл), вернулась домой поздним вечером в плохом настроении. На гробик глянула без интереса, меня это взбесило, и я сказал, что отныне стоять он будет в самом центре комнаты, в напоминание ей, что терпение мое не безгранично. У нас всегда были не самые лучшие отношения, но в последнее время я все чаще жалел, что завел ее.

 

Это было тринадцать лет назад. Мой капитал резко подскочил на разработке приложений для телефонов. Поначалу приложения были поганые, но, когда мы объединились с талантливым дизайнером Валероном, дело пошло на лад. Вообще не представляю, какой была бы моя жизнь, если бы не этот товарищ: он подсказал мне образ, с которым было проще влиться в потенциально перспективную тусовку — в питерский рок-андеграунд. Андеграундом они назывались только номинально, по факту же это был самый настоящий мэйнстрим. Мне всего-то нужно было перейти на веган, стать (или казаться) анархистом, гомосексуалистом, правозащитником и ЗОЖником. В политике я ни черта не смыслил, но, как выяснилось потом, никто не смыслил; просто я чувствовал интуитивно, какие действия правительства нужно осуждать, какие игнорировать. Одни из нас боготворили Кропоткина, другие — Лимонова; весь наш протест сводился к самому обыкновенному вандализму, но мы страшно презирали аполитичных людей.

Мы с Валероном делали для всей тусовки сайты и приложения, через которые можно было покупать музло, клипы, мерч и прочий стафф. Нагревали всех жестко: встраивали рекламу, которая не всплывала на устройствах заказчиков и их знакомых, но нещадно долбала по остальным, сливали номера телефонов и анкеты пользователей на таргетинг, риэлторским конторам, сектантам от сетевого маркетинга, финансовых пирамид и эт сетера.

Так к двадцати пяти я стал миллионщиком. Мои родители, люди постсоветского пошиба, дети первой перестройки, настояли на покупке недвижимости. Всю жизнь мыкаясь по съемным углам, они состарились, так и не нажив собственного дома. Им было страшно, что единственный ребенок так же промается неприкаянным. Каким бы прогрессивным я ни был, как бы красноречиво ни причесывал про смену парадигм, моя доказательная база разбилась об отцовские предрассудки; к счастью, нужно сказать, потому что, если бы я не купил тогда квартиру, сейчас не осталось бы вообще ничего от моих накоплений.

Изначально я собирался поселиться в высотке нового типа где-нибудь в Павловске или Сестрорецке, но из-за возраста и семейного положения (дело было уже после Красно-коричневой Перестройки) получилось выбить квартиру только в путинке на Парнасе, и то — однушку. После ремонта, покупки мебели и бытовой техники у меня оставалась ровно половина награбленного, а я только вошел во вкус.

Я решил наперед: через два года (максимум) переехать в район поприличнее, хотя бы в двухкомнатную квартиру, раз пошел такой замут. Для этого нужно было обзавестись семьей, но выстраивать отношения с какой-то непонятной девицей (к гомосексуализму я все же не смог себя склонить), которая обязательно окажется феминисткой, регистрироваться наспех, родить непонятно кого... Это все не для меня — понял я и поступил проще: купил дюжину яйцеклеток любимых порноактрис (руководствовался я, конечно, не только ценой), их оплодотворили моим добром, выбрал одну девочку из четырех жизнеспособных эмбрионов и уже через полтора года получил Алису на руки. К сожалению, кормила ее какая-то черная, по молодости я мало чего понимал в людях...

До пяти лет Алиса была золотым ребенком, почти со всеми трудностями я справлялся сам, лишь иногда приходилось подключать родителей, впрочем, они были только рады нянчиться с внучкой. В школе же начались серьезные проблемы — она оказалась необучаемой, думаю, тут-то и аукнулось вскармливание черным молоком.

Двадцать седьмой год запомнился навсегда людям моей профессии. Интернет, каким мы его знали, кончился, и началась С-сфера, что, в общем-то, неплохо, но мало кто кроме нас помнит, что именно в двадцать седьмом какие-то штрейкбрехеры — западные засланцы или отечественные засранцы — слили весь пакет для визуального программирования на нейронных сетях. Мы, пишущие на старых языках, остались не у дел — любой придурок мог делать теперь то, чему мы учились всю жизнь. Дизайнеры продержались еще какое-то время, но очень скоро ноботы и их оставили без нагрузки. Многие ушли в леса и примкнули к «отказникам». Безумие заразительно, — так мне думалось, тогда я еще не понимал «тоски по действию», гонящей людей из городов.

С тех пор мы с Алисой живем на «пособие белого человека», это нормально, понимаю, почти все живут сейчас так, но я-то рассчитывал на большее.

Заниматься социальной проституцией — вести блоги, делать обзоры на жрачку, обзоры на технику, обзоры на обзоры и т.д. мне не позволяла какая-никакая да репутация, а для веб-пиратства теперь у меня не хватило бы ни смелости, ни навыков. Чтобы хоть куда-то деть руки, по примеру многих, я стал заниматься штучным производством крафтовых вещей, перепробовал себя во многом, сейчас остановился на гончарном деле. В основном это посуда и свистульки. Натуральный обмен меня вполне устраивает, но меняюсь я обычно на невещественные плюшки для нашей с Алисой комнаты. У нее было почти все, не понимаю, чего она бесилась.

 

Впервые я подумал убить ее в тот день, когда в нашем доме появился гробик. Точнее, я просто сопоставил ее рост и телосложение с габаритами гроба, понял, что не хочу возиться с ее подростковыми выходками, понял, что все это может оказаться интересным приключением. Мысль была столь органичной, что я ей совсем не удивился.

Из-за Алисы у меня ни разу не получилось завязать сколько-нибудь длительные отношения с женщинами. Узнав, что я сделал ее один, для себя, женщины пугались. Да и кому захочется воспитывать чужого ребенка? Так что обходиться я привык проститутками, даже черными в таких случаях не брезгую, наоборот, есть в этом что-то триумфальное.

Дочь тоже мучилась проблемами сексуальности, только это были проблемы другого плана. Однажды она сказала, что испытывает влечение к мальчикам, с чем я ее и поздравил. «У тебя традиционная ориентация, поздравляю», — ответил я, но она меня поправила: «Нет, папочка, я хочу их не как девочка, а как мальчик».

Месячные у нее пошли довольно рано, в десять лет, но к этому я был готов. Вместе мы взяли несколько анатомических интерактивов с достаточно толковыми пояснениями и один практический. Когда она попросила меня помочь с прокладками, я, совершенно не зная, как реагировать, извлек одну из упаковки и снял наклейку, но увидев, как Алиса стягивает трусики, налепил прокладку себе на глаза, изображая супергероя в маске. Она обиделась, но больше с этим вопросом не подходила — думаю, разобралась. Не сказать, что мне стало неловко, нет — я испугался самого себя. Повторюсь, непростые мысли бродили во мне, когда я выбирал яйцеклетки, не об одной цене думалось...

Тревожно было замечать признаки ее полового созревания, мне и снилось всякое... А после таких снов не то что касаться ребенка, но и разговаривать затруднительно, и даже смотреть лишний раз боишься. Разрешилось все просто, само собой.

Она знакомилась со своим телом: если уходила в душ, то на полдня. А как-то спросила: «Зачем нужна девственная плева? От нее одни проблемы». Из разговора выяснилось, что мальчишки, узнав о том, что у нее еще никого не было, шли на попятную. «Сделай что-нибудь», — попросила она точно так же, как просят передать соль или еще чего. А я вдруг посмотрел на нее другими глазами, как, наверное, должен был смотреть всегда, и понял, что никогда не смогу... Но если доча страдает, — решил я, — нужно помочь.

Тем же вечером я вылепил аккуратный фаллоимитатор из красной глины. Сперва получилось до неприличия похоже на мой собственный член, поэтому я его слегка увеличил и постарался вообще избежать анатомических подробностей. Забавы ради в полую рукоятку у основания я поместил три медных бубенца. Игрушка была готова на следующее утро, после первого обжига я покрыл ее глазурью и повторно отправил в печь. Подарком Алиса воспользовалась скоро, это было понятно по звону.

С десяти лет она меняла имя так часто, насколько было возможно. Сначала я велся на эту глупость, даже обращался к ней в соответствии с очередной ролью, но, когда Алиса чуть не задохнулась от трубки, которую проглотила, чтобы сымитировать кадык, я отказался от этих игр.

За пару недель до появления в комнате гроба она начала новую песню: «Помоги сдать тест на зрелость». То есть, понятно, Алиса захотела сделать хирургическую гендерную коррекцию, но доступны подобные операции только подтвердившим зрелость социально-психологического развития. В любом возрасте — пожалуйста, докажи, что осознаешь последствия. Мне всегда нравилась эта процедура, смею предположить, что ее возникновение обязано политическим акциям, которые мы устраивали в молодости. Помню, как ночью писал баллончиком: «лишить права голоса молокососов и маразматиков!» на фасаде Зимнего Дворца. Только политически близорукий не увидит связи этой акции с тестом на зрелость. Помогать Алисе я отказался, и она нашла какого-то парнишку, который представился Топазом (я так и не понял, имя это или прозвище). Он готовил Алису: по вторникам, четвергам и субботам приходил к нам домой и рассказывал моей дочери всякую муть, она внимательно его слушала, задавала вопросы и даже что-то конспектировала. Я решил им не мешать, у них и так ничего бы не вышло: для Алисы сдать какой-либо тест — невыполнимая задача.

Без дела гроб простоял в центре комнаты почти неделю. В конце концов, он стал меня раздражать, и я отодвинул его к стене.

Всякий раз, когда Алиса препиралась или канючила, я поглядывал на гроб и представлял возможные случаи ее смерти в разгаре ссоры. Было во всем этом какое-то небывалое успокоение — жертва, себя таковой не осознающая, ежедневно ходила по краю, а я невозмутимо глядел, хладнокровно провоцировал, зная, что в любую секунду могу оборвать ее жизнь.

Как-то, пока я гулял в Шуваловском парке (иногда я наведываюсь туда за глиной), Алиса переместила гроб обратно в центр комнаты и устроила в нем лежанку; видимо, во что-то играла. Я передвинул его обратно к стене. На следующий день гроб снова оказался в центре комнаты. «Раз у тебя вдруг проснулся интерес, дорогая, — подумал я, — поспи-ка ты в этом гробу ночку».

Ложился я обычно раньше Алисы, но засыпал позже, поэтому прекрасно знал ее порядок отхода ко сну: на ночь она принимала душ, потому что утром поднять себя заранее не могла (в это время я, как правило, читал бумажную книгу), потом мы выключали свет и она выжидала с полчаса (столько, по ее мнению, требуется мне, чтобы заснуть) и приступала к клиторальной мастурбации продолжительностью минуты в три (уж не знаю, успевала ли она кончить), следом из-под кровати извлекался фаллоимитатор (если мне не удавалось заснуть до этого момента, шансов уже не было — судорожный звон бубенцов мешал абстрагироваться от происходящего), и тут уже — судя по звукам — она непременно добивалась оргазма, далее шли гигиенические процедуры (хоть чему-то я ее научил) и сон — крепкий, молодой и непробиваемый.

Дождавшись, пока она вдоволь наговорилась на языке сна, пока подергала ножкой и сбросила одеяло, я поднял ее спящее тело и уложил в бархатное нутро гробика. Полюбовался и закрыл крышку. К несчастью, я проспал ее пробуждение, и даже если розыгрыш удался, я был лишен удовольствия оценить результат. Вставал с кровати я с опаской, беспокойно осматриваясь (не связан ли я, не измазан ли зубной пастой или дерьмом) и озираясь — Алиса должна была отомстить. Но нет, ничего подобного так и не обнаружилось, сколько бы я ни присматривался, ни принюхивался; это раздражало меня еще сильнее.

Вечером они пришли вдвоем с Топазом, хотя был неурочный день. Алиса сказала мне, что спалось ей замечательно «в этой коробочке», и добавила: «видимо, в прошлой жизни я была кошечкой».

Я сидел на полу, открыв читальную, и втыкал в новый роман Петра Довлетского. Это нобот, пишущий на базах Достоевского, но пишущий, разумеется, в разы лучше прототипа. «Нет, людям, конечно, никогда не догнать ноботов по части творчества, тем более по части литературы», — думал я. Чикки Брикки, который в этих делах смыслит побольше моего, говорит, что Довлетскому открыто вообще все — личные переписки, истории запросов, внутренние криминальные отчеты, засекреченная и конфиденциальная информация, не говоря уже о камерах наблюдений, — для создания глубины психологизма и нетривиальности сюжетов. Охотно верю. Это единственный автор, которого я читаю субвокализируя, чтобы прочувствовать каждое слово.

Эти двое мешали мне сосредоточиться. Сам того не заметив, я перешел на сканирование. И тем не менее, я не мог не услышать, как они заговорили об анальном сексе. И потом: «Так как же ты собираешься на операцию? А вдруг тебе вообще не понравится?!» Я окончательно перестал понимать то, о чем читаю, и весь обратился в слух. Алиса и Топаз перебрались на кровать и разделись. Предусмотрительный парень сбегал в прихожую к своей куртке и достал смазку. Я сидел спиной к ним и слышал эти чавкания, причмокивания и хлопки. Не знаю, почему, что со мной происходило, но я больше не мог находиться в квартире. Уходя, я услышал, как Алиса сказала Топазу: «Странные ощущения, обычно все на выход, а сейчас на вход».

Единственное, что поможет мне развеяться, — подумал я, — бордель на Садовой. Можно было добраться и до Марата — там девочки поприятнее, но это заняло бы больше времени, а мне не терпелось избавиться от груза. Но ничего не вышло. Как ни старалась узбечка Шахло, на нее мой прибор не реагировал. Я сказал, что дело в маленькой груди — две виноградины, и ударил ее несколько раз по лицу. Меня выставили за дверь — оказалось, Шахло была унтерменшей третьего поколения, почти орусевшей, а таких не то что бить, но и оскорблять теперь нельзя. Кто же знал?.. Хотя можно было и догадаться — она позволяла себе разговаривать без акцента.

Разбитый и униженный, я шагал обратно к метро. Следующий эпизод добил меня окончательно. Среди многочисленных прохожих была компания из трех человек, на которых я бы и не взглянул, если бы один из них не показал мне средний палец. Я очень удивился и оглянулся перепроверить — мне ли. Жест действительно был адресован мне, причем рука так и не опускалась. Я удивился и ответил тем же. За мной погнались, я еле оторвался от преследователей. Уже в вагоне метро, неоднократно воспроизводя происшедшее, я обнаружил, что мне беспричинно, но навязчиво, захотелось посетить новую выставку в Эрарте. Это было гораздо страннее самого инцидента на улице — к современному искусству я всегда был равнодушен. Немного поразмыслив, я понял — на шапке обидчика был логотип музея, а их поведение вполне соответствовало теме новой выставки. То есть, я столкнулся с обычными рекламистерами, полуовеществленными ботами вроде тех, которые раньше ходили в любую погоду в фирменных майках и всем улыбались. Но в этот раз, я был готов поклясться, рекламистеры что-то произносили, издавали какие-то звуки. Как такое возможно? они ведь в сущности голограммы... Сколько рекламы я уже проглотил, не отследив? А что дальше? реклама проникнет в сны, и пока я буду развлекаться с фантастической трехгрудой кореянкой, она будет впаривать мне шведский снюс или новую книгу Довлетского?.. А у «отказников» в лесах, — подумал я, — есть реклама? И чем они вообще там занимаются, если даже мы, окруженные всеми дарами цивилизации, мрем от скуки?

 

Домой я вернулся поздним вечером, Топаза уже не было. Алиса сидела в гробике, обложившись подушками, и что-то намурлыкивала. «Ты сейчас занят? — спросила она и достала злосчастный фаллоимитатор. — Можешь глянуть? Топазу не нравится, как я делаю минет». Это были отличные две недели, что гроб простоял в комнате, — вдруг понял я. Пускай что-то меня злило, что-то пугало, но главное — это что-то вообще происходило. Я был благодарен людям, укравшим тело девочки в морге. Но вот уже Алиса начинает обживать гроб, он становится предметом повседневности, и скоро мы привыкнем к нему, перестанем биться о его углы, я не буду чувствовать его особое присутствие и свою власть, которая обнаружилась с его появлением. Так не должно быть, и так не будет, — решил я.

Алиса исступленно задвигалась вверх-вниз. «Вдумчивее!» — говорил я. «Важный момент. Нужен зрительный контакт, — я встал над ней, — следи за реакцией, угадывай темп, кокетничай, в конце концов». Алиса водила глиняный член руками и почти не работала головой и телом. Я взял игрушку в свои руки, бубенцы негромко позвякивали. «Вдумчивее! — повторял я. — Ты ведь не дятел». Я объяснял, как управляться с уздечкой, стволом, яичками, придерживал ее голову, пока она трудилась. Алиса быстро втянулась и, кажется, сама стала получать удовольствие. «Кистью работай в одну сторону, а языком в другую», — подсказывал я.

«А теперь самое сложное — глубокая глотка. Терпи и не бойся — не вырвет». Я поводил глиняным членом по ее губам, завел его за щечку, чтоб она оттянулась, и стал углубляться — к горлу, ощупывая, как пальцами, гланды; заходя глубже, почувствовал небольшой толчок, будто прорвался в новое пространство. Алиса начала подрагивать, грудная клетка резко сокращалась, но я не сдавал назад. По моей руке потекли липкие густые слюни, дочь пыталась высвободиться и отталкивала меня, но я крепко прижимал ее голову. Через минуту она перестала двигаться и повисла на члене, как рыба на крючке. Я немного расстроился от того, что не смог заглянуть в глаза, когда душа покидала тело.

Я вызвал черных на машине, сказал, чтобы прихватили с собой лопаты — поедем во Всеволожский лес хоронить крупное домашнее животное. С трудом уложил Алису, пока не началось окоченение; глиняный член долго не поддавался, а вышел с каким-то влажным звуком, похожим ни то на кашель, ни то на клекот. Игрушку я положил рядом с ней — в гробик. Потом высыпал туда всю косметику, школьные принадлежности, тетради. Среди прочего был дневник. Я открыл его на закладке — запись того же дня: «Топаз сказал, что мне нужна гиперчувствительная клоака, это и удобно и красиво. Какой он МИЛЫЙ!», полистал еще — сердечки да человечки, какие-то блестящие наклейки, редкие записи — либо списки дел, либо изнывания по Топазу да другим мальчишкам. «Сегодня очень хорошая, солнечная погода. Мы (я, Саша, Дыба) после школы скакали на скакалке. Хороший день», — писала она широким наклонным почерком. «Почему? Почему? Почему? За что? За что? За что? Садист и эгоист». Я боялся найти записи о себе, но не нашел. Их не было вовсе.

Глаза Алисы оставались открытыми, и когда я заметил, что они потеряли цвет и скукожились как подсохшая глазунья, было уже поздно. Безжизненные веки, мягкие, как крайняя плоть, опускались под давлением моих пальцев, но стоило отвести руку, возвращались на прежнее место. Я достал единственную десятирублевую монетку, которая у меня имелась, и придавил ей правое веко. Лучше, чем ничего.

Черные прошли в квартиру не разуваясь, зверье. Я открыл окно, зная заранее, что от них будет вонять, но это мало помогло. Они сложили ножки, подхватили гроб и, не прекращая перебранку на каком-то своем языке, спустили гроб к машине. Я шел следом, чтобы у них не возникло искушение заглянуть внутрь.

Мы спустились. «Плати сейчас!» — сказал один, привязывая гроб к багажнику на крыше автомобиля, второй кивнул с приоткрытым ртом, видимо, совсем не знал русского. Я перечислил нужную сумму и отвесил сверху приличную надбавку. И все-таки унтерменши всю дорогу галдели по мою душу. Тот, что не знал русского, явно с чем-то был не согласен. Приехали из своих аулов и вспомнили о морали...

Фонари пролетали мимо, как подвешенные к небу, встречные машины слепили фарами. «Зачем весь этот свет? — думал я. — Даже самые отбитые ездят на автопилоте. Очередной рудимент». Мы свернули со скоростной трассы на неосвященную дорогу, с нее — на проселочную, а после — несколько сотен метров шли по бездорожью. Навигатор справлялся безупречно.

— Хорош, — скомандовал я. Мы остановились, вышли.

— Если будем копать, то сразу две ямы, — сказал чурка, воткнув лопату в мерзлую землю.

Они сгрузили гроб, сели в салон и уехали. Я остался один. С глазу на глаз с этой безумной ночью, ее сосущей чернотой, в лесу. Минут пятнадцать я пытался копать и не думать о происходящем. Земля откалывалась кусками, но чаще просто белела под ударом лопаты. Сам не заметив как, я заплакал, а потом завыл. Кожа на руках быстро полопалась, мой крик усиливался и болью, и злостью, и отчаянием.

Я не умолкал, срывая голос, бешено долбил землю наотмашь, не глядя. На крик пришла женщина. В одной руке был светильник, в другой ружье.

— Кто? — спросила она.

— Дочь, — ответил я.

Отказница... Она ушла, но скоро вернулась с сыном. Ровесник Алисы, его волосы были смяты на бок, лицо заспанное, но осмысленное. Женщина протянула ему лопату: «Поможем. У дяди горе».

Мы копали втроем, молча и тупо, но я чувствовал необъяснимое родство с этими людьми, которых видел впервые. Мышцы ныли, спина затекала, но я был почти счастлив. Возможно, впервые в жизни. «Здесь я и останусь, — подумал я, — и пусть через много лет в этом лесу меня похоронит этот мальчишка…»

 

Глеб Геннадьевич прочитал последнюю фразу вслух, оборачиваясь на управляющего, демонстрируя ему крайнюю удовлетворенность. Управляющий отвел взгляд, поднялся со своего кресла, снял текст и прикрыл дверь в кабинет.

— Так что получается, вы убили свою дочь? — глядя в окно, спросил он.

— Да ну что вы? Это ведь литература, вымысел...

— Вы мне рассказываете, что здесь вымысел?! Я, по-вашему, не знаю, как это делается? — управляющий развернулся, подошел к приемнику, двойным хлопком выключил его, вернулся в кресло.

— А впрочем, — добавил он после недолгих раздумий, — какая разница? Главное – не экстремизм.

Дата публикации:
Категория: Опыты
Теги: Владислав ГородецкийГробик
Подборки:
1
0
14666
Закрытый клуб «Прочтения»
Комментарии доступны только авторизованным пользователям,
войдите или зарегистрируйтесь