Значимое отсутствие

• Говард Джейкобсон. J [джей] / пер. с англ. А. Кабалкина. — М.: Книжники, 2019. — 356 с.

Не можешь смолчать — поднеси два пальца к губам, произнося запретное слово. Нельзя говорить того, что начинается с исчезнувшей, перечеркнутой буквы «джей». Говард Джейкобсон, обладатель «Букера» 2010 года за книгу «Вопрос Финклера», создает шараду, разгадка которой — уже в аннотации: в ходе некой катастрофы мир лишился целого народа, и о том предпочли позабыть — а заодно и о многом другом.

Пришлось объяснять, что такое jazz. Эйлинн никогда его не слышала. Jazz тоже, не будучи официально запрещен, никогда не исполнялся. Импровизация вышла из моды. В жизни осталось место только для одного возможного «если».

Тайна, окутывающая произошедшее, — «при неких обстоятельствах, по неким причинам» — вполне типична для антиутопий, но сама формулировка «ЧТО ПРОИЗОШЛО, ЕСЛИ ПРОИЗОШЛО» акцентирует сомнение в достоверности событий (может, никаких евреев и не существовало изначально?), и реальная, либо внушенная, неуверенность в достоверности событий преследует героев вплоть до последней страницы.

То, ЧТО ПРОИЗОШЛО, ЕСЛИ ПРОИЗОШЛО, грянуло именно тогда, когда ей было десять лет. Она мало про все это знала, потому что жила слишком далеко от очагов конфликта, чтобы самой что-то видеть или слышать. Парочке ее одноклассников, видимо, не повезло, потому что они пропали, но они не принадлежали к числу ее друзей, и их отсутствие ее не опечалило. В итоге все свелось к тому, что ее классная руководительница однажды расплакалась, а директор запретил в школе все мобильные телефоны. Дома родители заперли рты на замок.

Понятно, что антиутопия Джейкобсона не является таковой в привычном для русского читателя — замятинском понимании жанра — гораздо ближе «Слепоте» Сарамаго или «Стене» Хаусхофер, а еще ближе — медленному (если не сказать — вялому) любовному роману. Акценты расставлены так, что это именно история о развитии отношений в антиутопических декорациях, а не антиутопия с центральной любовной линией, несмотря даже на то, что именно глобальные социальные изменения эти отношения спровоцировали. Читатель, по сути, наблюдает за евгеническим экспериментом по возрождению социальной группы: главные герои — Эйлинн и Кеверн — Ева и Адам утраченного, казалось, народа, и потому их встреча предрешена не столько судьбой, сколько заинтересованными в этом людьми. «Чудаковатый столяр, который ни с кем не общается, вдруг привел к себе северянку-цветочницу со спутанными волосами, на несколько лет моложе его», она делает бумажные цветочки с их лицами, он — вырезает ложку с видом сплетенных тел. «Джей» — не только история любви, ни для кого не закончившаяся счастливо, но и размышление о коллективной и личной памяти. Размышляя о забвении, автор раскрывает низменную потребность общества вымещать недовольство на (не)случайно выбранной группе.  Общество последовательно лишилось культуры (цензура коснулась, в первую очередь, литературы и живописи, создав искусственную популярность признанных безопасными книг и эстетичных пейзажей), памяти — потому «процветал черный рынок, где можно было купить какую-нибудь вещицу, напоминавшую о лучших временах, да и саму память как таковую» и самосознания. Без этой триады действительно невозможно быть уверенным, что случился новый Холокост. После исчезновения евреев выдвигается предложение избрать новый объект преследования, и социум уподобляется то ли мелвилловскому, то ли библейскому Ахаву:

«Моби Дик» принадлежал к числу классических романов, издание которых не поощрялось. Несмотря на то что большинство книг теперь выпускалось в виде комиксов, интерес к нему еще теплился: он был актуален для рыбаков, чужд мотивам недавних бедствий страны, а главное, его обессмертила начальная фраза первой главы: «Зовите меня Измаил», давшая название колоссальному социальному эксперименту, предпринятому для восстановления стабильности в стране, — ОПЕРАЦИЯ «ИЗМАИЛ».

За фальшфасадом неспешного хода сюжета, описания быта влюбленных и бесед о толщине лодыжек героини таится все нарастающая тревожность, и к концу градус трагичности достигнет предела. По крайней мере одного человека финал точно растрогал до слез: Джейкобсон в недавний свой приезд в Москву признавался, что плакал над ним. Скорее здесь дело в травмирующей тематике, нежели в силе воздействия.