Войны нет

• Константин Куприянов. Желание исчезнуть. — М.: АСТ; Редакция Елены Шубиной, 2019. — 416 с.

К классикам принято относиться снисходительнее, чем к современным, а тем более молодым писателям — кажется, что проверенные веками тексты обладают непререкаемым авторитетом. Но дело, очевидно, не только в этом. Понятно, что претензий писателю, почившему сотню лет назад, уже не выскажешь, а даже если и — то будет это, простите за каламбур, как мертвому припарка. Другое дело с ныне живущими, а еще лучше и начинающими авторами — им можно со всей яростностью указать на недостатки — втайне надеясь, что в следующем своем тексте они смогут их преодолеть. Про молодого писателя Константина Куприянова, у которого недавно вышла первая книга, пишут немного и в основном — ругательно, очевидно, с вышеозначенной целью.

Под обложкой его книги, изданной в новой серии «Редакции Елены Шубиной», два текста — повесть-антиутопия «Новая реальность» и остросовременный роман «Желание исчезнуть». За него Куприянов в 2018 году получил премию «Лицей», оба текста ранее выходили в толстых журналах.

Главный герой повести — журналист Андрей, который уезжает в эвакуацию за полярный круг, спасаясь от призрачной угрозы некой войны. Главный герой романа — мужик с простым именем Кузьма (с него-то и начал зарождаться в голове писателя будущий роман), который после боевой травмы возвращается из Одессы домой. Оба текста рисуют читателю образ альтернативной (и еще более неблагоприятной для жизни, чем сейчас) России.

Тема войны, очевидно, не на шутку волнует писателя — причем в разных ее пониманиях — и обычной, и информационной, и, в конце концов, внутренней. Куприянов в одном из интервью говорил, что «желание исчезнуть» — это собственно то, как он понимает войну, она — «форма выразить желание самоуничтожиться». Именно она в первую очередь и становится объединяющей темой для обоих текстов сборника (даже имя Кузьма во сне одного из героев превращается в слово «война»), другое дело, что она в них — минус-прием и остается за рамками повествования и еще большой вопрос — идет ли там на самом деле.

В литературном сообществе в последнее время все чаще слышатся сетования на то, что писатели практически не обращаются к материалу современности. Что ж, Константину Куприянову этой претензии точно не предъявишь, его первая повесть отражает противостояние власти либеральной общественности, в романе же автор работает с проблемой российско-украинского конфликта. И нужно отметить, что Куприянову удается уловить какие-то важные — и знакомые современному русскому человеку ощущения — страх, вызванный накалившейся общественной и политической обстановкой, понимание того, что за пределами освещения в СМИ мир и его проблемы как будто не существуют.

Меня ведь тоже страшно бесит: мне кажется, мы за них всех пошли туда. Они все тоже хотели войны. Не сопротивлялись ей. Они рады были: пели о ней по телику и в интернете, а мы, горстка наемников, понесли за них. Нас было мало, но за каждым стояло по тысяче гражданских. А теперь, кого ни спроси, они и не в курсе, что там была и есть война. Будто это на другой планете, а не по соседству! А разгадка простая: по радио и ящику передавать перестали!

И тем не менее, закрыв книгу, читатель остается, что называется, с незакрытым гештальтом. Ожидания обманываются в первую очередь потому, что писатель не проблематизирует выбранные темы. В итоге грозная попытка усмирить противостояние либералов правящему режиму путем прививки безразличия превращается в нудное повествование в духе «пошел туда, не знаю, куда, сделал то, не знаю что» — и от безразличия страдает уже не только герой, но и читатель. А роман постепенно становится все больше похож на какой-то русский сериал-боевик, которые так любят у нас крутить по каналам вроде НТВ. Хотя казалось бы — вот вам и проблемная заглавная тема, и заявка на глубокий психологизм в форме посттравматического синдрома; и война, которая, как выясняется, в первую очередь в тебе самом, будь ты хоть на фронте, хоть дома. Но все это как будто отбрасывается в угоду увлекательности сюжета, который обретает какие-то почти шпионские очертания — со слежкой, погонями, убийствами и призраками мертвых подружек — и абсолютно киношной виньеткой в финале.

К тому же написаны оба произведения очень неровным стилем — достаточно минималистично передается та часть, которую можно назвать экшеном (это в первую очередь касается романа), но внезапное лексическое богатство прорывается в описаниях:

Вечерняя прохлада спустилась на мыс, и солнце плеснуло по крышам волны янтарного света. Закат перелился через ушедшие в море облака, подкрасил их кровью.

Встречаются такие пассажи и в повести:

Замерев на берегу пруда, он смотрел на нежную голубизну, окруженную перьями облаков, и вспоминал слова Стеллы о том, что все происходящее — это огромная театральная постановка и большинство людей в ней — статичные артисты массовки, которым не уготовано реплик или даже движений.

Но, пожалуй, главный недостаток книги — ее одномерные герои, которые больше похожи на функции, чем на живых людей. Кузьма — машина для убийства, его небогатый духовный мир существует целиком в пространстве Вальхаллы (и обращение к образам скандинавской мифологии его, увы, не спасает). Андрей — с самого начала скорее тень героя и потому трансформации, происходящие с ним тексте, выглядят неубедительно. Пожалуй, единственный живой персонаж во всей книге — пес Борька, а наиболее лирическая линия в тексте — взаимоотношения с ним Кузьмы — но штука в том, что изображение собаки здесь не нуждалось в особенных ухищрениях.

Они стояли перед огромной сферой, выложенной из кусочков зеркала. Автор использовал неоднородные осколки, взятые, видимо, из разных источников; поверхность из-за этого была неровной, узкие полоски ржавого металла разъединяли массивный овал на части. Сфера отражала лица и предметы с сильным искажением: одна сторона увеличивала, другая уменьшала, третья уродовала и так далее. Тем не менее даже в них можно было угадать себя. Петр с женой отошли в сторону, а Андрей застыл перед экспонатом, который был им же самим. Он подумал, что больше доверяет этому рассеченному на десятки чешуек образу, чем собственному тускнеющему представлению о себе. Человек, приехавший сюда вместо него настоящего, больше походил на кучу осколков: они умеют выполнять все прежние функции, но перестали быть соединены какой-либо целью.

Большое, как писал Есенин, видится на расстоянии — но у живущего в Америке Куприянова необходимая для точности взгляда дистанция, как кажется, уж чересчур велика. Творить с размахом ему удается пока лучше, чем работать с деталями (что есть вообще-то признак настоящего мастерства). Будь автор художником, а не писателем, он рисовал бы крупными мазками — шириной с малярную кисть. Но очевидно, что Куприянов не лишен того, что называется писательским дерзновением, и сам уж точно не страдает от безразличия — а это дает определенную надежду на светлое будущее.