Приходи к нему лечиться и корова, и волчица

• Линор Горалик. Все, способные дышать дыхание. — М.: АСТ, 2018. — 448 с.

Первый прозаический роман Линор Горалик, написанный без соавтора, не мог не стать крупным событием литературной жизни: его ждали, включали в обзоры — ведь и сюжет, и главный герой в нем заявлены как весьма необычные. Но после выхода о нем отозвались не столь уж многие. Быть может, потому, что практически от каждого читавшего, когда речь заходит о книге, слышится мучительно подавляемый вздох и определение «тяжелая книга».

Действительно, знакомство с этим текстом оказывается своего рода испытанием, через которое нужно пройти читателю (не буду таиться — пришлось и мне), чтобы в финале обрести какое-то новое знание.

До сих пор я совершенно твердо уверен, что Господь явил мне высшую милость, показав в тот вечер сперва все ничтожество души моей, а затем все величие своего замысла, и что иначе меня ожидал бы страшный путь медленной утраты веры — утраты через растворение в себе и в собственной горделивой пустоте.

«Все, способные дышать дыхание» в жанровом и стилистическом отношении, если воспользоваться метафорой из самого романа, — будто стекло, которое разлетелось во время асона на мелкие кусочки, а потом вновь собралось воедино — но с трещинами, страшным напоминанием о случившемся. Тут вам и главы, написанные в форме диалогов, причем развивающихся параллельно и сверстанных в два столбика, и отрывки из учебников, и выдержки из справочника по химии, и статьи, и бесконечные потоки мыслей детей, взрослых, слонов, птиц, лошадей и пантер. Любопытный прием использует Горалик при создании образа автора-рассказчика. Вроде бы всезнающий (и периодически подмигивающий читателю из-за угла: «Между прочим, все это пишет автор с дисплазией сосудов правого полушария, память у него рваная, как флаг над караванчиком, где размещается ветеринарка в лагере «Гимель»; говорили ли мы уже, например, о флагах?» — он тем не менее не оказывается толстовским демиургом, довлеющим над вымышленным им миром. В каждого-каждого своего персонажа, вплоть до умирающего жука, он пытается вжиться, вчувствоваться, вмыслиться и только после начинает говорить от его лица. И тут-то понимаешь наконец, что имела в виду Горалик, когда в интервью признавалась, что после завершения работы над романом испытала колоссальное облегчение от того, что у нее в голове перестали разговаривать животные.

Действие книги происходит в недалеком будущем: в мире, где произошла катастрофа — асон (слово так и переводится с иврита). Место действия ограничено территорией Израиля, потому что в других странах проявились только те или иные признаки асона, а там — все и сразу. Обрушились дома, погибли люди, те, кто выжил, больны радужной болезнью, из пустыни приходят слоистые бури — они обдирают плоть до костей и заставляют испытывать стыд и позор за свое существование — «буша-вэ-хирпа» на иврите. А главное — заговорили животные. Заговорили как люди, но не стали думать и вести себя как люди — запомните это перед прочтением и держите в голове на протяжении всего текста. Именно с этим последним признаком асона и связан необычный главный герой, которым, по словам самой Горалик, является эмпатия. Эмпатия — осознанное сопереживание текущему эмоциональному состоянию другого человека без потери ощущения внешнего происхождения этого переживания. Уже само это определение в романе не соблюдается до конца — сопереживать предлагается другому человеку. А что, если нуждаются в нем и слон, и даже маленькая улитка? «Просто теперь, когда они все живые…» — дважды произносит фразу один из героев и оба раза не может ее закончить.

Тогда я еще не знал, что беседа со страдающим, помощь страдающему способна дать тебе больше сил, чем любой замкнутый на себя праздный отдых; я чувствовал, что едва справляюсь с собственными демонами и у меня нет ни капли сил на чужих.

Произведение Горалик формально подходит под определение жанра научной фантастики — в тексте имеется фантастическое допущение, действие происходит в постапокалиптическом мире, описывается возможное будущее. Существует определение, по которому фантастика есть все перечисленное выше плюс литература — и литературного здесь, конечно же, очень много. Несмотря на то что текст назван романом, писатель продолжает работать в своем, очевидно любимом, жанре зарисовки из частной жизни. Оттого произведение не имеет формального начала и конца, а кульминация в нем остается за кадром и доносится до читателя какими-то полунамеками — потому что текущая, каждодневная, самая что ни на есть обычная (пусть и в самых необычных обстоятельствах) жизнь — гораздо «бессовестнее литературы».

Конечно, если речь заходит о катастрофе, связанной с народом Израиля, невозможно не подумать о другой, случившейся в прошлом веке. Если во время шоа (это слово также переводится с иврита как «катастрофа») были предприняты все усилия к тому, чтобы исключить из общества (и вообще уничтожить) определенную группу людей, то после асона должно происходить ровно обратное — новообразовавшуюся группу батшабов (сокращенное «бааль дибур шэ-эйно бен адам» на иврите — «обладатель речи, не являющийся человеком»), заговоривших на людском языке животных, необходимо в общество включить, легитимизировать их существование. И если шоа несомненно была про ненависть, то асон, по задумке автора, про любовь, точнее, про умение найти в себе эту любовь — к тому, кто так или иначе от нас отличается. В иврите слова «шоа» и «асон» также можно противопоставить как общее и личное — и этим в очередной раз подчеркивается неоднократно провозглашенный самой Линор Горалик интерес именно к частной жизни.

Проблема эмпатии становится все более и более актуальной в мире, где люди каждый день публично учатся говорить о своих переживаниях и травмах — и часто в ответ на откровение получают смачный плевок в раскрытую душу. В мире, где люди поголовно по этическим соображениям перестают есть животных. Где, наконец-то, неприличным становится говорить: «Сам виноват». В романе понять необходимо не привычного Другого, за которым всегда кроется отраженный от собственного Я человеческий облик, но Другого максимально отличного, похожего на тебя лишь потому, что оба вы умеете дышать. Причем совершить этот акт понимания необходимо не только героям, но и читателю.

И, пожалуй, главным результатом прочтения становится случайно брошенный на любимого котика вопросительный взгляд — мол, что бы ты, миленький, мне сказал, если бы мог говорить? Котик безмолвствует, а сердце твое на секундочку сжимается от страха, вызванного разбушевавшимся воображением.