роман ролан лоран

• Лоран Бине. Седьмая функция языка / Пер. с фр. А. Захаревич. — СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2019. — 536 с.

Ученик Ролана Барта Антуан Компаньон писал о своем наставнике: «Ролан, не знаю толком почему, стал персонажем художественной литературы даже в большей мере, чем Сартр, Фуко или Арагон, которого тоже сбила машина. Может, потому что он не умер на месте, потому что сначала его жизни вроде ничего не угрожало, затем — потому что несколько недель он оставался между жизнью и смертью, как будто в этом осталась какая-то тайна». На русском языке вышла книга Лорана Бине, который в смерти великого семиолога также видел тайну и решил ее в самом неожиданном ключе — фарсовом.

В «Седьмой функции языка», безумной пародии на жизнь французской богемы, гибель Барта объясняется политическим заговором, работой КГБ и существованием тайного международного сообщества (почти иллюминатов). В этой истории Барт в момент столкновения с фургоном имел при себе загадочный документ, пропажа которого становится вопросом государственной безопасности. Расследование дела поручают детективу Байяру — знатоку своего дела и полному профану во French theory, поэтому для успешной работы он находит себе напарника — молодого преподавателя Симона Херцога, который объясняет полицейскому тонкости модной философии.

Самое удивительное в этом тексте — простота его грубости. Сюжет, который крутится вокруг Романа Якобсона, Мишеля Фуко и Жака Деррида, казалось бы, заранее определяет пути романиста — или любование собственной эрудиции, или авангардистские упражнения в нечитабельности, однако произведение Бине предельно ясно и доступно, а все шутки — до нелепого примитивны. Мощный эффект романа рождается именно в столкновении нелепых гэгов с высоколобым интеллектуализмом: сложно не засмеяться (хотя бы в качестве защитной реакции), представляя страпонящую одного из главных героев Джудит Батлер, накуренную Юлию Кристеву или Бернара-Анри Леви, который нагло уводит любовницу у Жака Лакана. Строго говоря, смерть Барта сама является черной шуткой — переходя дорогу, семиотик мог бы повнимательнее смотреть на знаки. Секс, наркотики, тупая жестокость: вот основные темы, на которые шутит Бине, и работает это безупречно — я долго боролся с собой, чтобы не озаглавить рецензию емкой формулой детектива Байяра «Долбаные мудрилы-педрилы».

Сборище желторотых фанов вокруг типа в лиловых сапогах скандирует: «Спиноза вздрючил Гегеля! Спиноза вздрючил Гегеля! Диалектику в жопу!» У выхода Байяр и его новый напарник пропускают отряд маоистов, собравшихся, по-видимому, отутюжить этого Спинозу с криками «Бадью за нас!».

Сохраняя внешнюю простоту изложения, Бине тонко играет с формой. Шерлокхолмсовские методы подменяются семиотикой — складывать в голове паззлы предстоит непрофессионалу Симону Херцогу, а не расследователю. Детективная часть истории потихоньку размывается: заказчики убийства становятся ясны внимательному читателю достаточно быстро, а оставшаяся после этого интрига не держит сюжет, отходит на второй план.

Постепенно автор растворяет роман как таковой — после чтения поструктуралистов невозможно утверждать, что этот жанр еще существует как специфичная форма художественного мышления. «Седьмая функция языка» не ломает романные законы лишь потому, что их уже давно уничтожили, и Бине воссоздает старую форму со всеми следами трупного разложения. Рассказчик здесь объявляется только для того, чтобы подчеркнуть условность происходящего и указать, что ему все равно на детали сюжета, историческая достоверность, сначала аккуратно поддерживаемая, быстро летит к чертям, а действующие лица ведут себя не как герои, а как бумажные фигуры — в их реальность невозможно поверить, даже разглядывая фотографии прототипов.

Особенно удачным орудием жанрового терроризма становится как раз Херцог. Где-то в середине своих безумных приключений, он, будучи талантливым семиологом, начинает выстраивать происходящее в структуру и осознает, что является героем романа. С этого момента он анализирует текст, в котором находится и пытается использовать жанровые клише для достижения успеха. Во вставной новелле вдруг появляется фигура Сервантеса, который рифмуется с Херцогом увечьем руки. Создатель «Дон-Кихота» своим присутствием напоминает о том, что деконструкция романа в европейской литературе ведет отсчет чуть ли не с первых представителей жанра, и ее апофеоз в XX веке — дело закономерное. «Седьмая функция языка» — это роман postmortem, легко смиряющийся с собственной дискретностью и с удовольствием поддающийся разложению извне

В этой истории есть одно темное место, оно же — отправная точка: обед Барта с Миттераном. Эпичный спектакль, которого вроде и не было. Но ведь был же... Жак Байяр и Симон Херцог не знают да так и не узнают, что же произошло в тот день, о чем там говорилось. Им даже в список приглашенных не заглянуть. А вот я, пожалуй, попробую... В конце концов, все — дело техники, я знаю, как действовать: опрашиваем свидетелей, сравниваем, отметаем ненадежные показания, сопоставляем предвзятые воспоминания с реальностью Истории. Как говорится, кто ищет... Ну, сами знаете. Что-то произошло в тот день. С двадцать пятым февраля 1980 года еще не все ясно. Хорошо, что это роман: здесь все поправимо.

Магическим образом вопросы этики даже не возникают — очевидно, что автор сильнее любого критика влюблен в описываемую эпоху и творит панегирик, а не памфлет. Бине не устает напоминать: интеллектуалы, поднявшие на знамена фразу Барта «язык — это фашист», и не задумывались о том, чтобы никого не обидеть. Критическая теория ценна не туманностью языка и сложностью конструкций, а витальностью радикализма, пропитывающего самые абстрактные ее умозрения.

Автор книги безудержно стебется, но при этом изображает интеллектуалов панками, а возможность побыть рок-звездой для гуманитария и была главной ценностью боевого периода постструктурализма. Седьмая функция языка, листок с описанием которой и стал макгаффином, — это артефакт, олицетворяющий ценность гуманитария для общества, мечту филологов «быть полезными». Чудовищный спад роли интеллектуалов в обществе, начавшийся примерно со смертью Барта, — вот кризис, вызвавший к жизни меланхолию Бине, ведь его роман по-настоящему меланхоличен.

В отличие от ностальгии, меланхолия не является желанием вернуть прошлое, но проблематизирует сам факт прошедшего времени. По словам замечательного эссеиста Владислава Дегтярева, «меланхолия — очень взрослое чувство, ведь мы далеко не сразу смиряемся с мыслью о том, что прошлое прошло, что есть вещи невозвратимые и невосстановимые. Однако сделав это открытие, мы неизбежно встаем на путь взросления». Роман Бине посвящен не людям, а времени — и поэтому «Седьмая функция языка» пронзительно трагична, парадоксальным образом напоминая высший образец скрытой меланхолии, Camera lucida самого Барта. Философ в своем трактате пытается прожить фотографию, чтобы коснуться умершей матери, а прозаик в романе лапает идолов French theory в поисках утраченного времени.

Пробудить неуступчивую реальность (к чему призывают последние строки Camera lucida) постструктуралистского периода нельзя через этичные и аккуратные воспоминания, точно так же недостижима она через непонятные новому поколению отголоски тогдашних полемик. Перетрахав и обкурив всех уважаемых людей из учебника по теории литературы, Бине рассказал о контексте их умствований больше, чем тот самый учебник. Издевательское оправдание автора на задней обложке «Я не убивал Ролана Барта!» очень справедливо: он оживил и его, и «эти ахи да охи, вздохи / занимательнейшей, увы, эпохи».