Кейт Элизабет Расселл. Моя темная Ванесса

  • Кейт Элизабет Расселл. Моя темная Ванесса / пер. с англ. Л. Карцивадзе. — М.: Синдбад, 2021. — 480 с.

Кейт Элизабет Расселл — американская писательница, дебютировавшая в 2020 году с романом «Моя темная Ванесса». Сразу после выхода он был назван национальным бестселлером, номинирован на премию сайта Goodreads и опубликован более чем в двадцати странах.

Роману предпослан эпиграф: «Посвящается настоящим долорес гейз и ванессам уай, чьи истории еще не услышали, не приняли на веру и не поняли». Главная героиня Ванесса встречалась со своим школьным преподавателем литературы — ей было пятнадцать, а ему сорок два. Спустя годы они остались хорошими друзьями, но одна из бывших учениц мистера Стрейна внезапно обвинила его в домогательствах — и это подтолкнуло Ванессу переосмыслить события прошлого и их романтические отношения.

2000

Сворачивая на двухполосное шоссе на Норумбегу, мама сказала:

— Я очень хочу, чтобы в этом году ты побольше общалась с людьми.

Начинался мой второй год в старшей школе, в тот день я переезжала в общежитие и у мамы оставался последний шанс вытянуть из меня какие-то обещания, прежде чем меня целиком поглотит Броувик и ее доступ ко мне ограничится телефонными разговорами и каникулами. В прошлом году она боялась, что в школе-пансионе я стану оторвой, и заставила меня пообещать, что я не буду пить и заниматься сексом. В этом году она хотела, чтобы я пообещала завести новых друзей, что казалось куда более обидным, даже жестоким. Мы с Дженни были в ссоре уже пять месяцев, но рана по-прежнему не зажила. От одной фразы «новые друзья» у меня внутри все переворачивалось; сама мысль об этом казалась предательством.

— Я просто не хочу, чтобы ты круглыми сутками сидела в своей комнате, — сказала мама. — Что в этом плохого?

— Дома я все равно сидела бы у себя в комнате.

— Но ты будешь не дома. Разве не в этом все дело? Помню, ты, когда нас уговаривала на эту школу, упоминала социальные связи.

Я вжалась в сиденье, мечтая, чтобы мое тело полностью в нем утонуло и мне не пришлось бы слушать, как мама обращает мои собственные слова против меня. Полтора года назад к нам на урок пришел представитель Броувика и показал нам рекламный видеоролик с аккуратным кампусом, залитым солнечным светом. После этого я принялась уговаривать родителей, чтобы они разрешили мне подать документы в эту школу, и составила список из двадцати пунктов, озаглавленный «Почему Броувик лучше государственной школы». Среди моих аргументов значились социальные связи, а также процент поступивших в колледж выпускников и количество углубленных курсов. Все это я позаимствовала из брошюры. В результате, чтобы убедить родителей, хватило всего двух пунктов: я выиграла стипендию, так что им не пришлось бы тратить деньги, а в школе «Колумбайн» произошло массовое убийство. Мы целыми днями смотрели CNN, где раз за разом крутили съемки, на которых дети спасались бегством. Когда я сказала: «В Броувике такого никогда бы не случилось», родители переглянулись, словно я облекла в слова их мысли.

— Ты все лето кисла, — сказала мама. — Пора уже встряхнуться и жить дальше.

— Неправда, — промямлила я.

Но это была правда. Я либо тупила перед телевизором, либо валялась в гамаке в наушниках, слушая песни, которые гарантированно доводили меня до слез. Мама говорила, что нельзя купаться в жалости к себе: всегда найдется, из-за чего расстроиться, а ключ к счастливой жизни — не позволять себе скатываться в отрицательные эмоции. Она не понимала, как приятна бывает грусть; после нескольких часов в гамаке с Фионой Эппл в ушах я чувствовала нечто лучшее, чем счастье.

Теперь, сидя в машине, я закрыла глаза.

— Жалко, папа не поехал. При нем ты бы со мной так не разговаривала.

— Он сказал бы тебе то же самое.

— Да, но хотя бы потактичней.

Даже с закрытыми глазами я видела все, что пролетало за окном. Я училась в Броувике только второй год, но мы ездили этой дорогой не меньше дюжины раз. Мы проехали молочные фермы и пологие холмы Западного Мэна, универмаги с рекламой холодного пива и живой наживки, фермы с просевшими крышами, автосвалки на заросших полуметровой травой и золотарником дворах. Но после въезда в Норумбегу вокруг становилось очень красиво: идеальный центр города, пекарня, книжный магазин, итальянский ресторан, табачная лавка, публичная библиотека, а на вершине холма — сияюще-белый кампус Броувика из дерева и кирпича.

Мама свернула к главному въезду. В честь дня заезда большую вывеску «ШКОЛА БРОУВИК» украсили темно-красными и белыми воздушными шарами. Узкие дорожки кампуса были забиты легковыми машинами и кое-как припаркованными джипами, нагруженными всяким добром; кругом, разглядывая корпуса, бродили родители и новые ученики. Мама подалась вперед, склонившись над рулем, и, когда машина сделала рывок, остановилась и дернулась снова, воздух между нами подрагивал от напряжения.

— Ты умная, интересная девочка, — сказала она. — У тебя должно быть полно друзей. Не проводи все свое время с одним человеком.

Она наверняка не хотела, чтобы ее слова прозвучали так резко, но я все равно огрызнулась:

— Дженни не просто какой-то человек! Она была моей соседкой по комнате.

Я сказала это так, будто глубина наших отношений должна быть очевидна: эта сбивающая с толку близость, которая иногда делала мир за стенами общей комнаты приглушенным и бледным. Но маме было не понять. Она никогда не жила в общежитии, никогда не училась в колледже, не говоря уж о школе-пансионе.

— Соседка или не соседка, — ответила она, — но ты могла бы подружиться и с кем-нибудь еще. Я просто говорю, что зацикливаться на одном человеке не совсем правильно.

Когда мы подъехали к лужайке, очередь из машин перед нами разделилась. Мама включила левый поворотник, потом правый.

— Куда мне ехать?

Вздохнув, я показала налево.

Общежитие «Гулд» было небольшим — по сути, просто домом с восемью комнатами и апартаментами дежурной. В прошлом году мне в жилищной лотерее досталась комната на одного — редкость для десятиклассницы. Нам пришлось трижды возвращаться к машине, чтобы перенести все мои вещи: два чемодана с одеждой, коробку книг, дополнительные подушки, постельное белье, лоскутное одеяло, сшитое мамой из старых футболок, которые стали мне малы, напольный вентилятор, который мы поставили посреди комнаты.

Пока мы разбирали вещи, мимо открытой двери проходили люди — родители, ученики. Чей-то младший брат носился взад и вперед по коридору, потом упал и завопил. Мама вышла в туалет, и я услышала, как она с фальшивой любезностью с кем-то здоровается, а голос другой матери здоровается в ответ. Я перестала расставлять книги на полке над столом и прислушалась. Прищурившись, я попыталась вспомнить голос — это была миссис Мерфи, мама Дженни.

Мама вернулась в комнату и закрыла дверь.

— Что-то шумно становится, — сказала она.

Задвигая книги на полку, я спросила:

— Это была мама Дженни?

— Угу.

— А Дженни ты видела?

Мама кивнула, но больше ничего не сказала. Какое-то время мы молча разбирали вещи. Когда мы заправляли кровать, натягивая простыню на полосатый матрас, я сказала:

— Если честно, мне ее жалко.

Мне понравилось, как это прозвучало, но это, конечно, было враньем. Еще накануне вечером я целый час разглядывала себя в зеркало в своей спальне, пытаясь увидеть себя глазами Дженни и гадая, заметит ли она, как посветлели мои волосы от спрея Sun In, какие у меня новые сережки-кольца.

Мама молча вытащила из пластикового чехла одеяло. Я знала: она боится, что я пойду на попятную и мне опять разобьют сердце.

— Даже если она захочет помириться, — продолжала я, — я не стану тратить на нее время.

Разглаживая наброшенное на кровать одеяло, мама слегка улыбнулась.

— Она еще встречается с тем мальчиком?

Речь шла о Томе Хадсоне, парне Дженни и катализаторе нашей ссоры. Я пожала плечами, будто не знала, но это было не так. Разумеется, я знала. Все лето я заходила на страницу Дженни в AOL, и ее статус отношений никогда не менялся: «Несвободна». Они все еще были вместе.

Перед уходом мама дала мне четыре двадцатки и заставила меня пообещать, что я буду звонить домой каждое воскресенье.

— Не забывай, — напутствовала она. — А на папин день рождения ты едешь домой. — Она обняла меня так крепко, что стало больно.

— Я задыхаюсь.

— Прости-прости. — Она надела солнечные очки, чтобы спрятать слезы. Выходя из комнаты, она наставила на меня палец. — Будь умницей. И побольше общайся.

Я отмахнулась:

— Да-да-да.

С порога я наблюдала, как она идет по коридору и спускается по лестнице. И вот она исчезла. Я услышала два приближающихся голоса, счастливый раскатистый смех мамы и дочки. Когда показались Дженни и ее мать, я побыстрей нырнула обратно в комнату. Я успела увидеть их только мельком — достаточно, чтобы заметить, что она подстриглась и надела платье, которое весь прошлый год провисело в шкафу. Никогда на моей памяти она его не носила.

Лежа на кровати, я обводила комнату взглядом и прислушивалась к прощаниям в коридоре, всхлипам и тихому плачу. Я вспомнила, как год назад заселялась в общежитие для девятиклассников, как в первую же ночь мы с Дженни засиделись допоздна. Из ее бум-бокса играли Smiths и Bikini Kill — я о таких группах никогда раньше не слышала, но притворилась, будто их знаю. Я боялась, что иначе станет видно: я лохушка, деревенщина, и тогда Дженни потеряет ко мне интерес. В первые дни в Броувике я написала в дневнике: «Больше всего мне нравится, что здесь я знакомлюсь с такими людьми, как Дженни. Она охрененно КРУТАЯ! Просто тусуясь с ней, я тоже учусь быть крутой!» Позже я вырвала и выбросила эту страницу. При виде ее у меня щеки горели от стыда.
Дежурной в «Гулде» назначили мисс Томпсон — новую учительницу испанского, только что закончившую колледж. На наше первое вечернее собрание в комнате отдыха она принесла цветные маркеры и листочки, чтобы мы повесили себе на двери таблички с именами. Все девочки, кроме нас с Дженни, были старшеклассницами. Мы держались подальше друг от друга, сели на противоположных концах стола. Рисуя свою табличку, Дженни сутулилась, ее короткие каштановые волосы спадали на щеки. Когда она подняла голову, чтобы взять другой маркер, ее взгляд скользнул сквозь меня, словно вообще не замечая.

— Прежде чем расходиться по комнатам, возьмите вот это, — сказала мисс Томпсон и открыла полиэтиленовый пакет. Сначала я подумала, что это конфеты, но потом увидела, что внутри лежат серебристые свистки. — Скорее всего, они вам никогда не понадобятся. Но на всякий случай лучше иметь их при себе.

— Зачем нам может понадобиться свисток? — спросила Дженни.

— Ну, понимаешь, это просто принятая в кампусе мера безопасности. — По широкой улыбке мисс Томпсон было сразу понятно, что ей не по себе.

— Но в прошлом году нам их не выдавали.

— Это на случай, если кто-то попытается тебя изнасиловать, — сказала Дина Перкинс. — Свисти, чтобы его остановить. — Она поднесла свисток к губам и дунула изо всех сил. По коридору разнесся такой приятный громкий свист, что мы не могли не последовать ее примеру.

Мисс Томпсон попыталась перекричать шум.

— Ладно, ладно, — рассмеялась она. — Пожалуй, не помешает убедиться, что они работают.— Неужели это правда может остановить человека, если он захотел тебя изнасиловать? — спросила Дженни.

— Ничто не остановит насильника, — сказала Люси Саммерс.

— Неправда, — ответила мисс Томпсон. — К тому же это не свистки против изнасилования. Это общее средство обеспечения безопасности. Если окажетесь в неприятной ситуации в кампусе, просто свистите.

— А мальчикам выдают свистки? — спросила я.

Люси и Дина закатили глаза.

— Зачем мальчикам свистки? — спросила Дина. — Включи мозги.

Дженни громко засмеялась, как будто минуту назад Люси с Диной не закатывали глаза на ее собственные вопросы.

Дата публикации:
Категория: Отрывки
Теги: СиндбадКейт Элизабет РасселлМоя темная Ванесса
Подборки:
0
0
5582
Закрытый клуб «Прочтения»
Комментарии доступны только авторизованным пользователям,
войдите или зарегистрируйтесь