Мартин О'Кайнь. Грязь кладбищенская

• Мартин О’Кайнь. Грязь кладбищенская. Повествование в десяти интерлюдиях / пер. с ирландского Юрия Андрейчука. — М.: Издательство АСТ : CORPUS, 2020. — 448 с.

Мартин О’Кайнь родился в семье фермеров, работал в сельской школе и стал одним из немногих авторов, пишущих на ирландском, а не английском языке. «Грязь кладбищенская» — это одновременно и классика ирландского модернизма, и образец настоящей европейской литературы. Герои этого романа давно (или не очень) умерли, но их бытие на этом не закончилось: упокоившись на сельском кладбище, они продолжают сплетничать, сводить счеты, предаваться воспоминаниям и жалеть о так и не сделанном.

 

1

Ты сам напросился. Не я, так кто другой тебя зарезал бы, что в лоб, что по лбу. И коли быть зарезанным, так лучше уж рукой соседа, чем чужака — чужака похоронят далеко-далеко, где-нибудь на Дивных Лугах или, быть может, в Дублине, а то и где-нибудь на Севере. И что тебе тогда делать? Ты глянь, какая тебе радость, что я здесь, рядом с тобою лежу, и можно меня чихвостить. А если бы рядом с тобой лежал чужеземец, ты бы даже не знал, как его обозвать, и не знал бы его роду-племени, и предков до седьмого колена. Прикинь сам, человече, тебе, может, и все равно, но я тебя чистенько зарезал...

— ... Вы, Одноухое племя, известны тем, что людей режете чистенько...

— ... Кобылка с белым пятном была хороша...

— ... Клянусь дубом этого гроба, Джуан Лавочница, я дала Катрине Падинь фунт...

— ... Вот так оно и получилось. Пришел я в контору к букмекеру около трех. «Золотое Яблоко, — говорю, — может и выиграть». Сую руку в карман, а затем достаю... А у меня там и фартинга¹ не было...

И вот пробило три. Забег пошел. Золотое Яблоко выиграла, сто к одному. Забираю свои пять фунтов. А девчонка опять мне улыбается, улыбка ясная, от души, без всякого злого умысла. И значит это для меня куда больше выигрыша: «Я тебе куплю конфет, или свожу тебя на фильму, или на танцы... или что тебе лучше?» Такое смущение меня проняло, я и не закончил, что хотел сказать.

«Встретимся с тобой возле „Плазы“», — говорю. Иду домой. Бреюсь, моюсь, наряжаюсь, в порядок себя привожу. Даже ни капельки для храбрости не выпил. Слишком уж важна была для меня эта ясная улыбка юной непорочной души, без всякого злого умысла...

Прихожу к «Плазе» к семи. И вынимаю свои пять фунтов, чтоб купить ей коробку шоколадок. И шоколадки эти так тронули ее непорочную душу, что улыбка ее была, словно роза в первых лучах утреннего солнца. До чего же обидно, что сам я такой неотесанный!..

— Погоди-ка, я вот тебе зачитаю декларацию, с какой Эмон де Валера обратился к народу Ирландии: «Народ Ирландии...»

— ... Ты сам погоди, я тебе зачитаю воззвание, с которым Артур Гриффит обратился к народу Ирландии: «Народ Ирландии...»

— ... Я в тот вечер выпил дважды по двадцать да еще две пинты одну за другой. А потом пришел домой, прямой, как тростник испанский... Прямой, как испанский тростник, говорю тебе... Отогнал я от пестрой коровы теленка, что был при ней уже два часа, выгнал старого осла из овса у Куррина... И я же связал Томашина. Подвесил я ботинки над очагом и только собрался встать на колени, чтобы прочесть несколько молитв, как тут входит девочка. Сама почти не дышит: «Моя мама велит, чтоб ты шел сейчас же, — сказала она. — Папе опять родина в голову стукнула».

«Дьявол его побери, нашел тоже время, — говорю. — Я как раз собрался помолиться. Теперь-то с ним какого черта приключилось?»

«Виски-самогонка», — говорит.

Ну, я вышел. Он там уже ополоумел вконец, и никто в доме не мог его унять. Слабосильное племя, куда деваться. «Ну что, — говорю. — Давайте мне скорей веревку, покуда он не схватился за топор. Вы что, не видите, он уже на него косится...»

— Я это хорошо помню. Я как раз вывихнул себе лодыжку...

— ... А игра была наша.

— Чего уж там ваша. Если бы мина не разворотила дом...

— " ... Я вымыл лицо туманом прохладным,
           Ветром волосы я расчесал..."

Нет, это все еще неправильно, Куррин. В этой строчке что-то не ложится в размер. Погоди-ка, погоди:

«Я вымыл лицо туманом прохладным...»

Это вот красиво, Куррин. Я уже использовал такой ход в «Золотых звездах». Постой-постой... Теперь послушай, Куррин:

«Я вымыл лицо туманом прохладным,
Ветрами волосы я расчесал...»

Вот так отлично. Я знал, что в конце у меня все сложится, Куррин... Ты еще слушаешь?

«Я вымыл лицо туманом прохладным,
Ветрами волосы я расчесал,
Шнурки были радуги светом отрадным...»

Постой, Куррин, постой... Эврика!..

«И пояс Плеяд штаны мне держал».

Я знал, что у меня сложится, Куррин. Послушай еще раз всю строфу...

— Разрази тебя дьявол, кончай ты людей изводить. Уже год тянешь из меня душу своими бессмысленными стихами. У меня и без того забот полон рот, прости, Господи: старший сын завел дружбу с дочерью Придорожника, и жена моя, надо полагать, задумала отдать ему большой кусок земли. Вдобавок ко всему я даже не знаю, кто прямо сейчас топчет мой овес: старый осел Проглота или скотина Придорожника...

— Твоя правда, Куррин. Какого же черта они не похоронили этого грязного мерзавца на Восточном кладбище. Ведь там похоронен Майк О’Донелл, который написал «Песню репы» и «Спор цыплят из-за зернышка овса» ...

— И Большой Микиль Мак Коннали, что написал «Песню Катрины» и «Песню Томаса Внутряха» ...

— И «Песнь котов». «Песнь котов» — это прекрасное стихотворение. Уж тебе-то никогда такого не сочинить, мерзавец...

— ... Шестью восемь — сорок восемь; восемью семь — пятьдесят четыре... Вы меня совсем не слушаете, Учитель. Ум у вас теперь все где-то блуждает... А я нисколько не развиваюсь! Так вы сказали, Учитель? Ничего удивительного, Мастер, вы же совсем не обращаете на меня внимания... Ответьте мне лучше, сколько там этих таблиц, а, Учитель?.. Это уже всё? Вот бы так! Тогда — ух ты, тогда я могла бы считать до ста... до тысячи... до миллиона... до квадриллиона... В любом случае, у нас же куча времени, чтоб все их выучить, сколько б их там ни было, Учитель. Я всегда слышала, что на кладбище времени хватит. А Тот, Кто создал время, создал его достаточно...

— ... Спаси нас, Господи, жаль, что они не отнесли мои бренные останки на восток от Яркого Города и не похоронили меня у храма Бреннана на Дивных Лугах с моими родичами... Там земля мягкая и гостеприимная; там земля уютная, словно шелковая; там земля добрая и ласковая. И смрад могилы там не смрад, и распад плоти не распад. Но там земля стремится к земле; там земля целует и обнимает землю; там земля сольется с землею...

— Опять у нее «сантименты» ...

— Вряд ли встретишь женщину жизнерадостней, но вот как найдет на нее эта дурь...

— Вот уж правда, спаси нас, Господи! Да вот Катрина-то намного хуже. Как заведет про Нель и про Нору Шонинь...

— Ага. Тут Катрина совсем уже компас теряет. Прав был Бриан Старший, когда назвал ее женнет²...

— Неправ был Бриан Старший. Оныст. Совсем неправ...

— Это еще что такое? И ты тоже, что ли, вдруг против этого брюзги, Нора?..

— Оныст, он был неправ. Женнет — это очень культурное животное. Оныст, так и есть. У Верещаников в Баледонахи была женнет, когда я ходила в школу, давным-давно. И она ела хлеб с изюмом у меня с ладони...

— В школу ходила давным-давно! Нора Грязные Ноги ходила в школу! Хлеб с изюмом на Паршивом Поле! Божечки, горе горькое! Муред... Муред, ты слышишь, что тут рассказывает Нора Грязные Ноги, дочь Шона Малиновки? Ох, я лопну...

 

2

... Эй! Нора Шонинь!.. Нора Шонинь!.. Нора Грязные Ноги!.. Ты так и не бросила гнусную привычку сыпать вранье направо и налево и даже унесла ее с собой в могилу... Ну конечно, весь погост знает, что сам сатана — да отречемся мы от него! — дал тебе взаймы свой лживый язык, еще когда ты была грудным ребенком. А ты уж так научилась им пользоваться, что он его даже не стал и обратно просить...

А что до ста двадцати фунтов приданого за эту твою распустеху дочку — о, горе мне, горе... Женщина, у которой не нашлось и тряпки, чтобы прикрыть себя в день свадьбы, пока я не купила ей все, что полагается... Сто двадцать фунтов у Норы Грязные Ноги... Да отродясь не собрать было ста двадцати фунтов со всего вашего Паршивого Поля, пройди его вдоль и поперек, никогда. Паршивое Поле с лужами. Думается, вы теперь слишком хорошо зажили, чтоб уток доить... Шесть раз по двадцать фунтов... Шесть раз по двадцать блох! Да нет, шесть тысяч блох. Вот чего больше всего было в хозяйстве у Норы Грязные Ноги за всю жизнь. Святая правда, Норушка. Кабы блохи могли давать приданое, тогда тому дурачку, что женился на твоей дочери, Норушка, девять раз хватило бы на то, чтоб стать рыцарем. А уж блох-то она в мой дом принесла порядочно.

Воистину, день скорби настал для меня, Норушка, когда я впервые увидела тебя и твою дочь под крышей моего дома. Неряха косорукая, вот она кто. Так и есть, Нора, она же вся в тебя: женщина, что не умеет ни ребенка спеленать, ни застелить постель мужу, ни раз в неделю выгрести лишнюю золу, ни расчесать колтун у себя на голове... Это она вогнала меня в землю на сорок лет раньше срока. Она и сына моего тоже загонит, если, конечно, сама не явится сюда после следующих же родов, чтобы составить тебе компанию и сплетничать...

Ну и ехидный же у тебя клювик, Норушка... «У нас все будет...» как ты там сегодня это прочирикала?.. «Все теперь будет О-Кей» ... О-Кей. В самый раз для тебя словечко, Норушка... «Мы будем О-Кей. У тебя сын, а у меня дочь, и под землей мы с тобой будем вместе, точно так же, как были на земле». Вот такая у тебя сатанинская игрушка вместо языка, Норушка... А когда ты была в Ярком городе... Это я врушка, говоришь? Да это как раз ты врешь и не краснеешь, Нора Грязные Ноги...

— Карга!

— Шалава!

— Хабалка!

— Грязноногий ваш род... Доильщики уток...

— Ты помнишь тот вечер, когда Нель сидела в обнимку с Джеком Мужиком? «А Бриана Старшего мы оставим тебе, Катрина...»

— Зато я никогда не сидела в обнимку с моряками, слава тебе, Господи...

— Тебе просто возможности не представилось, Катрина... Я тебя ни капельки не боюсь. Бесконечные твои враки и злоба у меня на вороту не виснут. На всем этом кладбище меня знают и уважают гораздо больше, чем тебя. И у меня над могилой приличный крест, куда больше твоего, Катрина. Смашин! Оныст!

— Ой, ну конечно, если у тебя такой и есть, за него не твои деньги плачены. Благодари своего дурака братца, это он поставил тебе крест, как вернулся домой с Америки. Долгонько пришлось бы ждать, пока соберут денег на такой крест с Паршивого Поля, где уток доят... Что ты там говоришь, Нора? Ну, давай, давай, скажи. У тебя и смелости-то не хватает сказать мне. Нету у меня никакой культуры, Норушка? Культуры у меня нет, это да! Это ты верно подметила, Норушка. Зато у вашего вшивого, грязноногого рода всегда была культура — блох разводить да гнид...

Что ты там говоришь, Нора? Нет у тебя времени со мной препираться?.. Ты, значит, даром время теряешь, со мной препираючись? Божечки! Ну конечно, нет у тебя времени препираться со мной! У тебя же другие дела есть, да!.. Что ты там говоришь? Тебе надо послушать еще одну главу из... Как она там это называет, Учитель? Учитель... А он меня не слышит. Он, бедняга, совсем голову потерял с тех пор, как узнал про свою жену... Ну да, как же ее, душа моя пресветлая... Новелет... Сейчас как раз время, когда Учитель каждый день читает тебе немного новелет... Если бедный Учитель обратит на меня внимание... О, Мария, Матерь Божья! Новелет с Паршивого Поля... Новелет Вшивые Ноги... Муред... Эй, Муред, слышишь меня? Новелет у них, у грязноногого рода... Ой, я сейчас лопну! Лопну...

 

---

¹ Фартинг — одна из самых мелких английских монет.
² Женнет, jennet (англ.) — низкорослая испанская лошадка.