Анна Долгарёва. Где мой котик-братик

Анна Долгарёва родилась в 1988 году в СССР. Публиковалась в журналах «День и ночь», «Юность», «Введенская сторона», «Фабрика литературы», «Сфинкс Петербурга», «Перископ», «Аврора», «Менестрель», альманахе «Я — израненная земля». Автор нескольких книг стихотворений.

 

ГДЕ МОЙ КОТИК-БРАТИК

 

 

***

 

Зима стоит черна, зима стоит боса,
И мнет меня, и тратит.
Несет меня лиса за синие леса,
И где мой котик-братик.
 

Скырлы-скырлы медведь на липовой ноге
И дышит страшно, тяжко.
И образы друзей в нетающей пурге.
И злая деревяшка.
 

И тот, кто не любил, — встает он в рост во весь
И молвит: «Стань-ка к стенке».
Я заблудилась, мама, тут холодный лес,
И где моя постелька.
 

А мама говорила: спи, родная, спи,
А то придет из леса
Чурбан холодный, грязный, ляжет, заскрипит
И глазом морг белесым.
 

Испачкает твою постельку, заберет,
И не узнаем сами.
А я-то не спала, и я лечу вперед,
За синими лесами.
 

И где-то там постель, а в ней лежит чурбан,
Его целует мама,
А мне-то тридцать лет, и лес тут, и туман,
И в нем простор незнамый.
 

А может, жду. А ты пошла в универсам,
А я стою, мне девять,
И ты придешь — но нет, несет меня лиса,
И что мне делать.

 

***

Говорил отец: поднимемся над полями,
Ты увидишь сверху лесную свою поляну,
Где растет земляника; увидишь леса и реки
И поймешь, зачем мы созданы, человеки.
 

Что-то мать искала среди микстур и притирок.
Говорила мать: оставь его дома, ирод,
пусть он ходит в школу, учится, едет в город,
посылать ему будем вишни да помидоры.
 

А Икар сидел, глядел на отцовы крылья,
И они лучились светом под серой пылью.

 

***

Голосила баба, голосила.
говорил Дедал ей: «Помолчи».
Серый дым тянулся из печи,
Дед Иван вез на телеге силос.
 

Праздные стояли мужики,
тек горячий отзвук колокольный.
Дед Андрей стоял перед иконой
в приступе непознанной тоски.
 

Расходились по реке круги,
голосила, голосила баба.
«Эх, Дедал, ты дал ей тумака бы,
что орет, как просит кочерги».

Где-то раздавался звук косы,
облака тянулись, как по струнке.
В деревенской речке-переплюньке
топ Икарка, человечий сын.

 

***

 

Не люди, конечно, — а дети осенних лесов;
струится под кожею ладожская вода,
подменыши, дети — за солнечным колесом
идущие через деревни и города.
 

Узнаю по запаху листьев и дыма: ну, так,
как будто в одежде, как будто бы от костра, —
но это идет изнутри, словно соки в цветах,
приметы другого. Приметы чужого добра.
 

Подменыши: где-то вдали — непрожитые мы,
которым досталась та жизнь, какой нам не узнать,
а мы-то как будто играем, как будто взаймы,
как будто мы все понарошку, и скоро — в кровать
 

с игры позовут. Но пока что все длится игра.
Увижу — узнаю: по голосу и в лицо.
И пахнет от кожи чуть слышимо дымом костра,
и катится, катится солнечное колесо.

 

***

когда я ухожу,
мой кот считает, что совсем я ухожу,
что никогда я больше не вернусь,
и плачет он, вцепляется и кусь,
а после остается у двери,
и слышу я, как плачет он внутри.
 

но я же ухожу не насовсем!
я, может, просто вышла в магазин,
и через час вернусь уже, поем,
и дам ему еды.
но он один
как будто остается навсегда,
как будто не нужна ему еда,
как будто ад вокруг невыносим,
нет, не ходи, не надо в магазин!
 

но все-таки, конечно, ухожу,
и раз за разом снова ухожу,
и кот мой расстается навсегда
со мной, меня оплакав каждый раз,
и горе больше целого кота,
и словно никогда не будет нас.
 

и я не знаю, что тут говорить,
совсем не знаю, что тут говорить,
мой кот сидит и плачет у двери,
любовь не знает оправданий, слов.
любовь сидит и плачет: вот любовь,
и ничего сильнее нет ее,
безмысленней и преданней ее.

 

***

а душу мою спрятали в деревянный крест
да и покатили по кочкам, по кочкам,
в ямку бух.
в долину ручья, да на крутой взъезд,
где птица Сирин рябину недозрелую ест,
где цветет то папоротник, то лопух.
 

схоронили среди цветов,
ивы над ручьем, словно волосы утопленницы,
в ручье лежат мертвецы,
ловят краешек неба, серебрист, васильков.
 

а я что, хожу без души,
смерть-водой омываю свое лицо,
смерть-вода по телу катится, тихо шуршит,
помнишь, сколько в ней мертвецов?
все они теперь милы мне и хороши,
я зову их, словно братцев меньших:
«выходите на расписанное крыльцо,
выходи, кто мал, выходи, кто сед
небывалый встречать рассвет».

 

Падение Икара

 

Серый дым тянулся из печи,
пахари работали на поле.
Говорил старухе: «Помолчи!»
дед Дедал жене.
А в сельской школе
сын за первой партою сидел —
выучится, может, да уедет.
У Дедала очень много дел:
он мечтает о большой победе.
Ходят, ходят люди по земле —
отчего, как птицы, не летают?
Мастерит Дедал двенадцать лет
чудо-крылья, чтоб подняться в стаю
с дикими гусями.
Полететь
к югу, да в неведомые страны.
В крыльях воск, перо, да мед, да медь.
По ночам они скребутся странно.
Вот из школы прибежит Икар,
мать ему нальет тарелку супа.
Лето, золотые облака,
в поле горячо, светло и сухо.

 

***

Час до вокзала, но поезд идет в никогда,
времени нет, никакого тут времени нет,
нет и конца этим соснам. Леса и вода
тянутся, тянутся, не оставляя след
 

сзади на рельсах. Меж точками А и Б
нет ни долгов, ни родины, ни любви.
Так и гляди в окно, оставаясь без
точки конечной. Проводника позови —
 

пусть принесет в подстаканнике горький чай,
выпьешь — забудешь тепло человеческих тел.
Это, быть может, посмертье: не ад и не рай,
только покой для того, кто покоя хотел.

 

***

Конец июля выдался дождливым,
вверху — туман, и лужицы — внизу.
В метро узбечки продавали сливы,
и базилик, и нежную кинзу.
 

И срезанной травой пах ветер хлесткий,
а там, где скошена была трава,
стояли тонкокостные подростки
и целовались, как гусенка два.
 

Укрой меня, пожалуйста, укрой же,
дай мне заснуть, согреться в тишине
под крепкою под каменною кровлей,
и за руку держать тебя во сне
 

в дождливом лете, в сумрачном июле,
где человеки в призрачном дыму
так сонно бродят, души распахнули,
так тянутся незнаемо к кому.

 

***

Наблюдать, как краснеет, горит как и зреет рябина,
И каштаны щетинятся, темно твердея внутри.
Это лето на спад повернуло, я раньше любила
Наблюдать охлажденье воды, и небес, и зари.
 

Кто любил меня, тот теперь счастлив, и это прекрасно,
И холодное лето, и дети играют в квача.
Проступает закат темно-алый на небе контрастном.
Ничего, ничего. Я смотрю, как рябина становится красной,
Как она изнутри горяча.
 

Возле детской площадки у кошки в коробке котята,
Продолжается жизнь. Кто любили меня, те прошли,
Как проходят дожди. Занавеска балконная чья-то
Так дрожит, словно хочет совсем улететь от Земли.

 

***

Ну вот и еще одно лето растаяло на языке,
Растеклось мороженым по подбородку и по щекам,
И у подъезда старушка, одуванчик в ее руке
Отпускает свои семена туда, где не видно нам.
 

И нас стало меньше. Однако во дворе тополя —
Устремленные, как ракеты, в звездную высь.
И девочка с расцарапанными ногами, и глинистая земля,
И козырек подъезда выдается, как мыс.
 

И нас станет меньше, нас не станет совсем,
Но это неважно. Лето течет по щекам, не попадает в рот.
Солдатик идет домой, он с войны возвращается в семь,
И мама его обнимет и старого мишку найдет.
 

И заснет солдатик с мишкой под головой,
И мы заснем среди лета, янтарное ложе станет кровать.
Девчонка во дворе считает: первый, второй,
Выходи играть.

 

Иллюстрация на обложке: Owen Gent