Джеффри Евгенидис. Найти виноватого

• Джеффри Евгенидис. Найти виноватого / Пер. с англ Д. Горяиновой. — М.: РИПОЛ классик; Пальмира, 2019. — 271 с.

Джеффри Евгенидис — американский писатель, автор известных романов «Девственницы-самоубийцы», «А порою очень грустны» и «Средний пол», за последний из которых в 2003 году он получил Пулитцеровскую премию. На русском языке вышел сборник «Найти виноватого», в котором собраны его рассказы с 1988 по 2017 год. Его тексты цепляют не формальной виртуозностью или литературной игрой, а простым и жестким пессимизмом, вскрывающим экзистенциальную опустошенность героев.

 

В те вечера, когда Ребекка купала девочек, Родни должен был читать им перед сном. Он шел по коридору к детской мимо кабинета Ребекки и вдруг сделал то, чего обычно не делал: остановился. Родни завел привычку опускать взгляд, минуя кабинет Ребекки. Так было лучше для его эмоционального равновесия — пусть там творится что угодно, только не у него на глазах. Но сегодня он повернулся и посмотрел на дверь. А потом толкнул ее своей незастрахованной правой рукой.

Масса рулонов пастельнойткани, напоминавших бревна, толпилась вокруг длинных рабочих столов, теснила швейную машину, стекала по полу. В этом потоке сталкивались между собой катушки с лентами, пробитые мешки парфюмированных гранул, булавки, пуговицы. На этих бревнах по комнате плыли четыре вида мышек-пышек — некоторые залихватски балансировали, словно заправские дровосеки, другие в ужасе цеплялись за ткань, точно жертвы потопа.

Родни уставился на их личики, глядевшие снизу вверх — кто с мольбой, кто с апломбом. Он рассматривал их, пока это не стало невыносимым, — то есть в течение примерно десяти секунд. Потом повернулся и, тяжело ступая, вышел в коридор. Проследовал мимо ванной, не остановившись, чтобы послушать голоса Имми и Лулы, вошел в музыкальную комнату и захлопнул за собой дверь. Усевшись за клавикорд, он набрал в грудь воздуха и начал играть одну из партий ми-бемольного дуэта Мютеля.

Это была сложная пьеса. Иоганн Готтфрид Мютель, последний ученик Баха, был сложным композитором. Он всего три месяца учился у Баха. После этого уехал в Ригу и растворился в балтийских сумерках своего гения. Теперь уже мало кто знал, кто такой Мютель. Только те, кто играл на клавикорде. Для них сыграть Мютеля было наивысшим достижением.

Родни хорошо начал.

Десять минут спустя Ребекка сунула голову в дверь.

— Девочки уже готовы,— сообщила она.

Родни продолжал играть.

Ребекка повторила то же громче, и Родни остановился.

— Сама почитай им,— ответил он. — Мне надо позвонить.

Родни сыграл ми-бемольную гамму правой рукой.

— Я занимаюсь, — сказал он и посмотрел на свою руку, словно ученик, впервые сыгравший гамму, и не отрывал от нее взгляда, пока Ребекка не исчезла. Тогда он встал и едва ли не с яростью хлопнул дверью. Вернувшись за клавикорд, он начал пьесу с самого начала.

Мютель написал немного. Он сочинял, только если у него было настроение. Прямо как Родни. Родни играл, только если у него было настроение.

Сегодня вечером оно было. Следующие два часа Родни снова и снова играл дуэт Мютеля.

Он играл хорошо, с большим чувством. Но делал ошибки. Он не сдавался. Чтобы немного утешиться, сыграл напоследок французскую сюиту Баха в ре-миноре — он играл ее много лет и знал наизусть.

Вскоре он раскраснелся и вспотел. Хорошо было снова играть так самоотверженно и пылко. Когда он наконец закончил, колокольные ноты все еще звенели у него в ушах и отражались от низкого потолка. Родни опустил голову и закрыл глаза. Он вспоминал те полтора месяца, когда ему было двадцать шесть, когда он самозабвенно и незримо играл в пустых концертных залах ФРГ. На столе за ним зазвонил телефон, Родни повернулся и взял трубку:

— Алло.

— Добрый вечер, это Родни Веббер?

Родни осознал свою ошибку, но ответил:

— Он самый.

— Меня зовут Джеймс Норрис, я представляю компанию «Ривз коллекшен». Мне известно, что вы уже знакомы с нашей организацией.

Если повесить трубку, они позвонят снова. Если сменить номер, они найдутновый. Единственный путь — попытаться договориться, приостановить их, наобещать с три короба и выиграть немного времени.

— Боюсь, что очень хорошо знаком.— Родни пытался нащупать нужный тон — легкий, но не безразличный или неуважительный.

— Насколько я понимаю, ранее вы общались с мисс Дарлин Джексон. Она занималась вашим делом. До настоящего момента. Теперь им занимаюсь я, и мне хочется верить, что мы с вами что-нибудь придумаем.

— Я тоже на это надеюсь,— сказал Родни.

— Мистер Веббер, я берусь за дело, если оно запутывается, и пытаюсь распутать. Как я вижу, мисс Джексон предлагала вам различные планы выплат.

— В декабре я перевел вам тысячу долларов.

— Это так. И это было хорошее начало. Согласно записям, вы договорились перевести две тысячи долларов.

— Мне не удалось собрать так много денег. Было Рождество.

— Мистер Веббер, давайте не будем усложнять дело. Вы перестали вносить платежи нашему клиенту, магазину «Старинная музыка», больше года назад. Так что Рождество тут ни при чем, не так ли?

Родни не особо нравилось беседовать с Дарлин. Но теперь он понял, что Дарлин вела себя разумно и с ней можно было договориться — в отличие от этого Джеймса. В голосе Джеймса было нечто не столько угрожающее, сколько непреклонное — эдакая каменная стена.

— Вы задолжали за музыкальный инструмент, верно? За какой именно?

— За клавикорд.

— Не слышал о таком.

— Это неудивительно.

Мужчина снисходительно хохотнул:

— К счастью, мне по работе не положено разбираться в старинных инструментах.

— Клавикорд — это предшественник пианино, — сказал Родни. — Только в нем играют тангенты, а не молоточки. Мой клавикорд...

— Видите ли, мистер Веббер, вот тут вы ошибаетесь. Он не ваш. Этот инструмент по-прежнему принадлежит магазину «Старинная музыка» в Эдинбурге. Вы взяли его взаймы у магазина, пока не погасите долг.

— Я думал, вам захочется узнать, что это за инструмент,— сказал Родни.

Когда это его голос поднялся на такие высоты? Все просто: ему всего лишь хотелось поставить на место Джеймса Норриса из компании «Ривз коллекшен». В следующий момент он услышал, как говорит:

— Это копия, выполненная Диком Вервольфом, в духе клавикорда, сделанного мастером Бодехтелем в 1790 году.

— Давайте перейдем к делу,— сказал Джеймс.

Но Родни не позволил ему перейти к делу:

— Я этим занимаюсь,— продолжил он, и голос его звучал натужно, напряженно, перекрученно.— Я этим занимаюсь. Я играю на клавикорде. Мне нужен инструмент, чтобы зарабатывать на жизнь. Если вы его заберете, я не смогу заплатить вам. Или магазину «Старинная музыка».

— Можете оставить клавикорд себе. Буду только рад. Вам просто надо выплатить его полную стоимость к пяти часам завтрашнего дня посредством подтвержденного чека или денежного перевода из банка, и можете играть на своем клавикорде, сколько вашей душе угодно.

Родни горько рассмеялся:

— Очевидно, что это невозможно.

— Тогда, к сожалению, нам придется забрать у вас инструмент завтра в пять часов дня.

— Я не смогу собрать так много к завтрашнему дню.

— Это последнее предложение.

— Должен быть какой-то выход...

— Выход только один, Родни. Полная стоимость.

Родни неловко, яростно грохнул трубкой — рука его была словно кирпич, которым он пытался бросить кирпич.

Несколько мгновений он не двигался. Потом повернулся и положил руки на клавиатуру.

Он будто бы искал пульс. Пробежал пальцами по золотому орнаменту, по верхушкам застывших клавиш. Ему доводилось играть на клавикордах покрасивее и поизысканнее. Этот инструмент нельзя было сравнить с клавикордом мастера Хасса. Однако он принадлежал ему — ранее принадлежал, если быть точным,— и был достаточно хорош и выразителен. Родни никогда не приобрел бы его, если бы Ребекка не послала его в Эдинбург. Он и не узнал бы, как сильно страдает от депрессии и каким счастливым на некоторое время его делает клавикорд.

Его правая рука снова начала играть Мютеля.

Родни понимал, что никогда не был первоклассным музыковедом. В лучшем случае он был очень средним исполнителем — хотя играл всегда от души. Пятнадцатиминутные занятия по утрам и вечерам не позволят ему продвинуться дальше.

В профессии клавикордиста всегда было что-то жалкое. Родни прекрасно это понимал. Тем не менее, Мютель все равно звучал великолепно, когда он его играл, несмотря на ошибки, — возможно, отчасти благодаря старомодности этой музыки.

Он поиграл еще минуту. Потом положил руки на теплое дерево клавикорда, нагнулся и уставился на нарисованный на крышке сад. Он покинул музыкальную комнату в одиннадцатом часу вечера. В квартире было темно и тихо. Он не стал включать свет, чтобы не будить Ребекку, и разделся в темноте, нащупав в шкафу вешалку.

Оставшись в одном белье, ондошаркал до своей стороны кровати и заполз под одеяло, после чего привстал на локте, чтобы проверить, спит ли Ребекка. Но тут он понял, что ее 73 сторона кровати пуста. Она все еще работала у себя в кабинете.

Родни рухнул на спину и застыл. Подушка под ним лежала неправильно, но у него не хватало сил приподняться и передвинуть ее.

Его ситуация не так уж и отличалась отдругих. Он просто чуть раньше уперся в тупик. Но ведь то же самое происходило с рок-звездами и джазовыми музыкантами, писателями и поэтами (с поэтами уж точно), с бизнесменами, биологами, программистами, бухгалтерами и флористами. Творцы, ученые и все остальные, Менно ван Делфт и Родни Веббер, даже Дарлин и Джеймс из «Ривз коллекшен» — разницы никакой. Никто не знал, как звучала музыка на самом деле. Приходилось действовать наугад и делать все что можешь. Что бы вы ни играли, у вас не было заведомо верного строя или написанной от руки схемы, а чтобы увидеть клавиатуру самого Мастера, требовалась виза, в которой вам неизменно отказывали. Порой вам казалось, что вы слышите музыку, — особенно в молодости, — а потом вы тратили остаток жизни на попытки воспроизвести ее.

Вся жизнь — это старинная музыка.