Послание Иакова XXI века

• Людмила Улицкая. Даниэль Штайн, переводчик / Пер. с русского Геза Морчани. — Будапешт: Издательство «Магветё», 2009. — 518 с.

После того, как Улицкая впервые услышала об Освальде Руфайзене, а затем лично встретилась с ним в 1992 году, она решила описать историю жизни этого неординарного человека, сохранить его идеалы. Еврей по происхождению, в 1941 году он был вынужден эмигрировать вместе с родителями и братом. После долгих скитаний, будучи почти подростком, Освальд Руфайзен сдался в плен польскому немцу и стал переводчиком Гестапо. Освободив из гетто около трехсот приговоренных к смерти евреев, он и сам бежал, больше года скрывался в женском католическом монастыре, принял католичество, затем попал к партизанам, а позднее снова работал переводчиком — при НКВД. Став после войны монахом, Освальд Руфайзен нарекся Даниэлем и уехал в Израиль, где руководил религиозной общиной кармелитов и попытался реорганизовать якобинскую церковь. Улицкая хотела передать эту исключительную жизненную историю через документальное приближение, но — по ее утверждению — она не была удовлетворена такой обработкой материала, поэтому было решено использовать художественное переосмысление. Писательница изменила имена героев, места действия, ввела новые действующие лица и сюжетные линии, оставив при этом важнейшие жизненные события Руфайзена. Формально произведение сохранило документальный характер — если пролистать книгу, не удастся найти в ней ничего, кроме ряда записей, похожих на документы: личные и официальные письма, выписки из дневников, протоколы заседаний, стенограммы магнитофонных записей разговоров, отрывки лекций, план церковной службы... Другими словами, на первый взгляд кажется, что автор на самом деле не автор, а лишь собиратель и издатель. В то же время очевидно, что в большинстве своем это псевдодокументы, от начала до конца выдуманные Людмилой Улицкой (и абсолютно не важно, какая часть подлинная, а какая — вымысел). В любом случае создание подобного собрания требует от автора немалой стилистической виртуозности: сколько текстов, столько интонаций — от косного языка официальных сообщений через забавную дружескую болтовню до проповеди экзальтированного верующего и научного сообщения высококвалифицированного ученого-интеллектуала. Если и существует какой-то объединяющий принцип в этом многоголосье, то это именно голос переводчика-составителя, ведь документы были созданы на различных языках (польский, литовский, русский, немецкий, иврит), а язык повествования — русский. (Точнее в венгерском переводе как в переводе перевода, язык повествования — венгерский. И очевидно, Гезе Морчани пришлось, прежде всего, думать, каким образом передать различие интонаций, принятое за унифицирующий принцип.)

К чему приводит эта строящаяся на релятивизации реальности и вымысла игра, которую можно назвать постмодерном? Во-первых, любое собрание документов уже заведомо является фикцией потому, что учитываются личные взгляды составителя. Улицкая, например, тематизирует и доводит до абсурда противоречие, содержащееся в самом описании истории. Во-вторых, объединение документальных текстов приводит к высокой степени фрагментарности. Невозможно описать в линейном порядке ни события частной жизни действующих лиц, ни исторические события, затронутые в книге (от начала Второй Мировой войны до конца ХХ века) — остается лишь некоторый шанс на их мозаичную реконструкцию. Читатель вновь и вновь должен вспоминать, возможно, возвращаться к прочитанному, дабы отыскать ту или иную прерванную нить повествования. Так обстоит дело и с мотивами. В романе не соблюдены ни хронология создания документов, ни порядок описываемых в них событий, более того, кажется полностью случайным соответствие какого-либо документа следующему за ним. Однако перекрестные ссылки, сложным образом проходящие сквозь книгу — где-то бросающиеся в глаза, где-то хитро скрытые — несомненно вступают в некоторый диалог, позволяя реконструировать события, хотя бы так, чтобы читатель сам мог «отыскать» упущенное. Такое конструирование и соединение в то же время акцентирует непрерывно происходящую в романе смену точек зрения, и это приводит к тому, что все, упоминаемое в тексте — будь то событие из личной жизни, историческая трагедия либо теологическая проблема — рано или поздно будет показано спереди и сзади, сбоку, сверху и снизу, другими словами, роман стремится по возможности избежать однозначности.

Предвзятый читатель Улицкой не может простить ей, что автор — в противовес обозначенным ею героям — не выражает свое мнение по одному из наиболее провокационных вопросов — противостоянию евреев и христиан. Не выражает, поскольку, с ее точки зрения, это невозможно — о чем и говорится в интермеццо между второй и третьей частями: «Но если нет решения, то хорошо бы хоть увидеть саму проблему, обойти ее с заду, с переду, с боков, с верху, с низу. <...> Есть вещи, с которыми надо научиться жить и их изживать, а не решать...»

Улицкая не может решить поставленный вопрос потому, что в ее герое, Даниэле Штайне, и в представляемой им церкви объединяются еврейство и христианство. Религиозные воззрения Штайна есть не что иное, как возрождение всеобщей еврейской христианской церкви. Будучи кармелитским священником в Израиле, в своих действиях, образе жизни, взглядах, литургической деятельности он следует за личностью и стремлениями Иакова, брата Господня. Очевидно, и биографические данные Освальда Руфайзена были изменены Улицкой, чтобы приблизить героя к фигуре Иакова: Даниэль Штайн находит свою смерть, прыгнув с обрыва на скалы — так же, как Иаков.

Отдельного внимания, наконец, заслуживает то, как Улицкая развивает в пяти частях своего романа важнейшие темы пяти частей новозаветного откровения апостола Иакова, которые, словно подземные ручьи, время от времени выходят на поверхность: польза испытаний, происхождение греха, универсалистский характер христианской веры, малоценность веры без действий, грехи языка, первоочередность небесной мудрости перед человеческой лжемудростью, осуждение пристрастий, предостережение от самоуверенности и клятв.

Шотландский теолог Уильям Барклай в своих комментариях к Посланию Иакова пишет, что на композицию текста повлияла структура еврейских учений того времени, свободный переход от одной темы к другой. Барклай согласен с мнением Э. Дж. Гудспида, что в случае с Посланием Иакова можно говорить не о своеобразной «связке жемчужин», а скорее о горсти жемчужин, из которой автор кидает слушателям по одной. Фрагментарность книги Улицкой можно сравнить именно с таким принципом. Это своего рода развертывание Послания Иакова в формате романа XXI века. Разумеется, по сравнению с оригинальным посланием, роман представляет собой светское произведение с изменениями и «фальсификациями», но написанное таким образом, что автор между делом задает оставленный без ответа вопрос: «Не следует ли искать причины трагедий ХХ века, преследования евреев и Холокоста в разрушении Церкви Иакова, брата Господня, в исчезновении истинной всеобщности еврейского христианства?»

Перевод А. Егорова