Анна Чухлебова. Фея

Анне Чухлебовой 30 лет, она живет в Ростове-на-Дону. Дебютировала в 2020 году с подборкой короткой прозы в юбилейном номере Esquire «15 лет в России», также рассказы выходили в сборниках «Пашня» Creative Writing School.

Артем Роганов и Сергей Лебеденко: Столкновение реальности и сказочных мотивов (феи, практически говорящие лягушки) оборачивается их конвергенцией: «Может, феи и водятся только в России ― необходимая концентрация страха в реальности вызывает мутации в теле», — вскользь замечает рассказчик. Конечно, хочется, чтобы сказка обошлась без инъекций страха разоблачения — но иначе пока никак.

ФЕЯ

Георгины, оргии, героин в твоем имени ― каково, а? Когда моя фея изгибается в па на крылечке, сосед роняет на землю недоеденный огурец. Сверкнула глазами кошка, притулила к огрызку мокрый нос ― фе, невкусно. Бросаю «здрасьте» через недостроенный забор ― двор соседа зыркает на меня, как полость рта сквозь выбитый зуб. Подлетаю к моей фее, складываю лапки дивной худобы на костлявом копчике, легонько толкаю в дом, хоп через порог. Рядом с феей я летаю. Да, пидоры. Подумаешь.

Моя фея читает вслух сказки. Странные моменты покоя зигзагоподобного существа Бархатистость кожи на задней поверхности шеи прерывается острой зазубриной позвонка. Вот и голос такой же ― гладкий, округлый, но в то же время какой-то острый. Резать металл не выйдет, разрезать торт ― пожалуйста. Этот торт — я. Набитый взбитыми сливками до отвала, совершенно размякший, растаявший, вне себя от счастья гладящий длинные предплечья торт. Что читает моя фея? Строчка по-французски, все исковеркал. Ну их, эти университеты. Феями становятся сквозь боль и свободу души. Я из крови и мяса, просто мне повезло с тепловизором. В толпе теплого копошения прочих чуешь холодное пятнышко и готовишь сачок. Феи летят ему навстречу ― охочи до сладкого. Ну, вот одна и прилетела.

Битва с реальностью, достойная оваций. Предметы проходят сквозь руки ― плотность десятикратно выше, не возьмешь так просто. Вроде поддался, а вот же –свалился. Чашка разбилась, кругом кипяток, кошмар, а ведь пить так хочется, губы сохнут. Напоить мою фею из рук, убаюканных лодочкой. Если всмотреться, увидишь, как вода стекает вдоль прозрачного пищевода ― вру, под черной футболкой не видно. Оп ― ходит кадык вверх-вниз, веки скрывают синевато-белые глазные яблоки, в уголке рта теплится прозрачная капля. Женюсь, блять.

― Не женишься, ― отнимает губы от моих рук фея.

Дело исправишь только домашним вином. Перчатка упорно не поднимается ― бог знает, не бродит. Отец разозлился, вынес канистру в уборную. Может, мы должны глядеть на пятилитровку с лиловой жижей, пока гадим, клясть ее последними словами, чтоб закипело. Не знаю. Отец просто вынес канистру с вином в сортир, и сейчас мы с феей узнаем, что там за нектары.

― Шмурдяк, ― лаконично рецензирует напиток мой ускользающий сомелье.

Мы уходим в поля, но поля третий месяц черны, хоть и в спину пока что печет ― юг. Снять бы тебя среди колосков, в этом золоте, с руками, гнутыми в направлении неба снять. Планы на лето, на сто тысяч лет вперед планы. На горизонте горы панелек, ямка кладбища ― отсюда не видно, но холодок чуешь. Здесь мы новые поселенцы, соседи богаты, мои пращуры экономны. Прораб говорит, что за забором от нас блядь депутата, надо дружить. Одолжит чулки, пустит в бассейн, будем плескаться, как дети в раю ― тощие, пьяные, в чулках. Пращуры ждут ― однажды я приведу девочку и она родит пупса ― уже беременную вести что ли? Беру фею за руку. Поселок кончается, значит нас, наверное, не убьют.

Пару месяцев земля сохла без дождя, но вчера капало и теперь черно. Я привык идти по трещинам, опускаешь пятку в золотистое облачко пыли, ступаешь по облачкам. Сегодня грязь, и к ботинкам липнут комки ― фея цокает языком, презирая любое утяжеление. Я обещаю пруд впереди, может, там будут лягушки ― еще месяц назад грелись на глиняной отмели. Полдня швырял камушки рядом, лягушки срывались с места: зеленый фонтанчик, плюх. Другие не шевелились, пока я не метил им в спины ― тогда покойнички воскресали, как ошпаренные.

― Да спят уже, спят. Смотрят жабьи новости по телевизору.

На пруду тихо ― и правда, уснули. По борту забытой лодки танцуют солнечные мурашки.

― Бог лягушек тот, от кого сбежала Дюймовочка. Та еще содержанка, вспомни про мышь.

― Надурила потом принца фей, типа целка, он и рад. В королевстве скандал, скандал.

Улыбочка, тигриные тени в пролеске ― Солнце, полоса дерева, Солнце, земля рычит, готовится к прыжку. Лечь бы прям здесь, чтоб полоски поверх, острый шейный позвонок на губах, сопение, безмолвие. Да вот не судьба ― земля остыла, застудим почки. Планы на лето, на сто тысяч лет вперед планы.

― Ты запиши, вдруг сдуреем, забудем.

С холма видно все ― крыши, дороги, синие трубы водонапорки. Беру мою фею за руки, целую, под небесами прозрачными и голубыми целую. Господь на облаке смахивает умиленную слезу. Руки приходится отпустить ― скоро поселок. Ну да, просто гуляем, друзья.

― И тут я ей как засадил! ― фея вращает глазами в преувеличенной ажитации.

Ему ведь все равно, кто там что думает. Феи-лицедеи не упустят повод разыграть комедию, разломать драму. Я подыгрываю, но как-то неуклюже. Кажется, мужики со стройки держат пари, кто из нас кому засаживает. Что спорить, проигравших нет. Все варианты правильные.

Мы возвращаемся. Чувство, будто горит камин, но камина нет. Тут вообще ничего нет, голые плиты, сброд старой квартирной мебели по углам. Стиралку еще не купили, и обычно я принимаю душ в носках и толстовке. Приемлемо, но мерзко. Сейчас голый, конечно. И очень счастливый. Тру шрамы от крыльев на ослепительной фейской спинке. Парко, томительно мокро, прекрасно. Фея поворачивается ко мне, и с лукавым, брызжущим Солнцем прищуром, шепчет:

― Смотри.

Опускаю глаза. Вдоль моей острой подвздошной косточки бежит золотая струя. Обоссать к чертовой матери ― вот каковы твои забавы, любовь моя бессмертная. Я б отомстил, да и дышу при тебе с трудом, где уж что хлеще. Целуешь меня, хохочешь. Мойся дальше один, раз такой умный. В доме прохладно, прячусь под одеяло, свечусь. Стал бы светлячком и на меня бы летели феи. Феи-злодеи сжимали бы брюшко и пришпиливали иглой, как брошь. Цепляли на грудь, заявлялись на бал, разводили бы сплетни ― блядища, мол, ваша королева, то с жуком, то вообще с лягушкой. Шум воды прекращается, по гравийке тормозит авто. Сбрасываю сон на ходу, вскакиваю, стучу по двери ванной, смешным строгим голосом выдаю:

― Надевай штаны, батя приехал.

Все он знает. Раньше вообще кентавр был, теперь хоть фея. Ждет все равно девочку, но как я тебе — девочку. Удочерю когда разве что, так ведь не дадут. Мокрые волосы, довольные лица ― не слишком чинно, но хоть одетые.

― Да ты заебал, Саня, ― говорит отец глазами, ртом говорит: ― Здравствуйте.

Ты любишь свое имя, перекатываешь его во рту, круглое «о», острое «р», крошечная циркулярная пила. Рукопожатие, секунда переминаний с ноги на ногу. Запираемся вдвоем в моей комнате. Взрослый мальчик, а комната все равно детская. Шпаклёвщики зачем-то нарисовали слонёнка на стене, а я и не против. Приставка, конструктор, фото кумира в рамочке ― он был из ваших, пока не состарился.

Космос на Землю спускается рано, ноябрь. Безвоздушная тьма за окном, серебристое окошко ноутбука травит очередные сказки: Калифорния, загорелые серферы, голубая пена на губах океана. В ледяной России даже феи реальнее, чем этот компот. Может, феи и водятся только в России ― необходимая концентрация страха в реальности вызывает мутации в теле.

Бегут титры и пора вызывать такси, фея машет крылом и обращает иконку в водителя Uber.

― А машина, небось, из огурца, обещают зеленую, ― хихикаешь, пока я обнимаю тебя.

Карета подана. Клюешь меня в щеку и два красных огонька уходят во тьму. И мне так совестно, что за весь текст я пожалел для тебя даже заглавной буквы.

Обложка: Арина Ерешко