Филипп Хаустов. От чуда не отвертеться

Филипп Хаустов родился в 1994 году. По образованию переводчик, литературовед, стихи пишет примерно с 2009 года. В 2012 году занял III место в категории «Проза» конкурсе детско-юношеского литературного творчества «Волшебное слово» (категория 15-18 лет); в 2019-м стал лауреатом конкурса переводов поэзии Шарля Фердинанда Рамю, организованном культурным центром франкоязычных стран «Франкотека». В 2020 году принял участие в программе «Турнир поэтов» интернет-телевидения «Литклуб.TV». Стихи и поэтические переводы публиковались в коллективных сборниках.

 

ОТ ЧУДА НЕ ОТВЕРТЕТЬСЯ

Жук

Проснувшись однажды утром 
после беспокойного сна, 
Грегор Замза обнаружил, 
что он у себя в постели 
превратился в страшное насекомое.

Жаль, не было рядом советской Золушки,
чтобы по-дружески спеть:
«Встаньте, дети, встаньте в круг».
Ведь и жуку добрая песня приятна,
и родным его людям сердца умягчает.

Спустимся же на землю
и бережно взглянем кругом:
вероятно, жуки-червяки,
невнятно кишащие снизу,
хоть каплю сродни каждому
и жаждут если не поцелуя,
то дружбы, любви и пения,
и зовут становиться в круг,
где все превратятся в смешных детей.

 

Сказки

Мяч пустозвонный на дне реки
онемел вопреки прогнозам.
Бык пошатнулся в конце строки.
Карлик остался с носом.

Шалтай-Болтай в летаргической яме
латает Берлинскую стену.
Черная рамка горюет по маме.
Жар-птица становится тенью.

Божья коровка с горелого неба
таскает прогорклое тесто.
Верую в сказки, ибо нелепо!
От чуда не отвертеться.

 

Побег

Какой могучий снег сегодня, Лиза!
Как богатырски белые долины!
Все звери спят — от колобка до лиса —
да будет сон их явственным да длинным!

Бежим — все стражи в спячку улеглися,
бежим, пока ясны под солнцем льдины, 
как бы увеличительная линза,
и мы меж них бодры, как исполины.

Бежим скорей, роняя в снег пожитки,
перечеркнув метелями ошибки,
уйдем в небесный холод навсегда,

а может быть, воротимся сюда,
когда я стану сед и ты — седа,
как две звездообразные снежинки.

 

Зима

1

Врут, что зима — смерть.
Не саван она, просто,
ночная рубашка.

2

Люди зимой нарушают клятвы:
гром до поры заморожен в тучах.

3

Природа-дура снега не хранит,
а при потере слезы льет ручьями.

4

Первые подснежники,
вышедшие к свету —
нервные насмешники
над сезонной смертью.

 

Жестков

У нас традиция: каждый год
на грани стылого декабря
алкаш Лукашин на свет грядет:
трясутся руки, глаза горят.

Когда покажется все легко,
когда не чуешь поток теней,
берет гитару хитрец Мягков
и напевает, что тети нет.

Когда нигде уже не болит,
по горло самое замело,
стихает черненький Ипполит,
как рыба, плавая в заливном.

Не различаешь, ну что же, что
гремят раздолбанные басы.
В твоей квартире живет Жестков
среди раздолья и колбасы.

 

Имя

Одни имена — разъяренный гудок,
другие — борьба всей земли.
От темных имен я бегу наутек, 
лишь имя твое веселит.

В нем свету открыта звезда василька
и тихое пламя ручья.
На имя твое я смотрел свысока,
но все же его приручал.

И имя твое устремлялось ко мне,
что к сердцу — венозная кровь,
неся мне в подмогу отцовство коней,
даря материнство коров.

 

Эскапизм

Мы с приятелем втроем
в кладовой дилемм орем.
Мы твоей беды дымы:
не поймешь, где ты, где мы.

Мы больные зеркала
раздеваем догола
и большого мертвеца
вылупляем из яйца.

Говорит тебе мертвец:
я не ангел, я медведь.
Я начальник здесь в лесу,
пирожок-звездец несу.

Пирожок тот беспонтов,
он, допекшись, съест потом
и дощечку, и быка,
напечет тебе бока.

Вот белок, мелок, желток,
свет ездок, шесток, жесток.
Полезай скорей в яйцо,
желтизной согрей лицо.

Мы с предателем втроем
на печаль тебя запрем.
Лунный свет в двери увяз —
в чердаке дерись у нас.

 

Шатуны

В непонятном промежутке,
в закуточке небольшом
жили-были хмырь с бомжом 
у приятеля мишутки.

Пили уксус и боржом,
день и ночь шутили шутки:
хмырь напишет образ жуткий,
бомж прикинется моржом.

Наконец дружбан медведь
наполнял пространство ревом
и приказывал мертветь

всем смешливым и суровым,
заводил медведь метель,
сон был черным и здоровым.

 

Львиная звезда

И у звезды учись
Тому, что значит свет.
Мандельштам

Сфинкс не таит подвоха,
львица не хочет крови.
Все несущественно, кроме
одного твоего вздоха,

который светлее воздуха,
бодрее, чем белые сны;
и кроме базара звездного,
куда мы с тобой внесены.

Мне бы большое жизни хотелось,
в небо врасти всем телом,
у тебя научиться воздуху
и стать живым как звезда —
чтобы жить без лени и роздыха,
рваться из неба рослого
и, не зная смятения костного,
в лад тебе разрастаться всегда.

Сфинкса не манит бездна,
не точит когтей львица.
И все на земле чудесно,
и все еще может сбыться.

 

Победа деревьев

Зеленые
деревянные человечки,
деревянные лошадки
троянской породы,
коренастые
деревянные быки и коровы,
сучковатые,
деревянные змеи и черви
гуляют в душистых,
мясистых лугах.

Дремучие многолетние
медведи, волки и лисы
скрипят в костяных лесах.

Деревянные птицы-свистульки
вьют гнезда в волосяных кронах,

Деревянные рыбы кишат
в бурливых кровавых реках
и прозрачных слезных озерах.

А у десовика в костяной избушке

в горшочках растут ноготки.

 

Медуза

На бывшие любови что мне дуться?
Прощу их к черту, якоже небывших.
Они срослись, они одна медуза,
вода и яды в мармеладах пышных.

Пускай все вина до желчей допиты
и страсть больная больше мной не движет —
пылают мышцы, жгутся книдоциты,
медуза ждет, колышется и дышит.

Опасно верить голосам зовущим,
в которых жадный зуд звенит подспудно.
А, может, лучше угодить в ловушки
и стать частицей мирового студня,

где солнечной улыбке «мы друзья»
созвучно плясовое «медуза»?

 

Яхве

...всё — лицо. Его. Творца.
Леонид Аронзон

1

Мне голос был: «Иди сюда, не бойся!
Ощупывай святую землю босо».
Кустарник цвел в убранстве из огня,
дышала твердь, прекрасна и бездонна,
и Сам Господь разгадывал меня
из этой бездны, как бы из окна
родимого заброшенного дома.

2

Ожив с утра, взгляни на белый свет:
пространство здесь простерто, словно сеть.
Здесь Божьи руки охватили все
и Яхве смотрит Сам Себе в лицо.
Свежо снаружи и внутри голов,
и каждый ближний — человеколов.

 

Ceci n’est pas une pipe

1

Мне говорили с укором:
«Смешно дураку, 
что нос на боку».
И так это хлестко звучало,
что я по-дурацки смеялся.
Но увидь я вещественный нос на боку —
наверное, взвыл бы от ужаса.

2

А как-то в детстве иду через арку,
навстречу — три крепкие буквы
читаются на стене.
Беру буквы в рот,
начинаю катать
со звонким арочным эхом,
мощные залпы рожаю со смехом.
А мне отвечают: плохое то слово,
черный заветный петроглиф,
который нельзя называть.
Уместно ли тратить тугой сгусток звука
на секрет, что всегда со мной?
Какое предательство образов!
Коварство в рождении гласных!
Я в ловушку словесности влип —
ceci n’est pas une pipe!

 

Народ, ходящий во тьме

Слепоглухие красоту судили,
ощупывая толстого божка,
чья спящая дремучая башка
казалась им подобьем спелой дыни —

ведь большего они не проходили.
Ленился мир — бессмысленный баштан.
Чтоб мимо смерть-баштанница прошла,
они наощупь пели: тили-тили —

без нот молили, чтобы им задали
со светом путь проделывать за дали,
вдоль дынь, вдоль винограда, вдоль жнивья.

Все чувства были в жижицу размяты,
но их туда манили ароматы,
где музыка и живопись жива.

 

День шаров

Сегодня день шаров,
мурлычущий и пышный.
Всему смягченному пупырится шалом,
изгладив угол, якоже небывший.

Сойдемся на пиру, друзья-подруги,
округлые, дородные, упругие!
Да станет всяк живущий здесь раскатист —
от нот и фей до змей и каракатиц,
чтоб вы, друзья, с рассудком не расстались,
когда заря поедет по округе.

Отсчет больших шагов,
пора землеверчения,
сбор золоченных будд,
яичный белый путь,
беседа тихая, священная, вечерняя!
Премудрый день шаров,
к нам милосерден будь!

 

Песочные часы

1

Песочные часы
мечтают о пустынях.
Скорей бы подрасти,
вобрать побольше времени!

2

В особенно светлые дни
в песочных часах можно
готовить солярные огурцы.

 

Град

Крупный град посреди весны:
ангелы рвут обертку
на печатях конца света.

 

Реальность

Круглое небо
под плоской землей.

 

Икра

Ветры мечут икру
в лиственные волны
— ягоды поспели.

 

Бом!

БОМ! БОМ! БОМ!

То ли кровельщики работают,
то ли небесный гром,
то ли бегает по крыше Купидон
в свинцовых ботинках,
то ли стукнул Бог кулаком —

БОМ! БОМ! БОМ! —

и все замолчали.

 

Обложка: Арина Ерешко